Эту небольшую повесть я написал больше года назад, все не решался её выставить.
Командировка.
Глава 1.
Память… интересно она устроена, давным-давно были те события, ты считаешь, что они канули в лету, чему очень помогает наша жизнь с её непрерывным прессингом, особенно последних бурных и нелегких лет.
Но достаточно что бы чиркнул по нервам незначительный, вроде бы пустяшный случай, и ты надолго теряешь покой, появляется какая то заноза в груди. Так произошло и со мной, вот недавно утром по кабельному телевидению показали сюжет, в котором один довольно известный политик, вальяжно развалившись, восседал в кресле на палубе круизного теплохода и привычно трындел о величии России. О том, что её надо развивать, а в областях, где за годы перестройки развалили всю индустрию и развивать нечего, надо мол; развивать туризм, матрешки там, лукошки, валенки.
Он заливался соловьем, а за его спиной проплывали волжские берега.
Вдруг камера взяла крупным планом железный понтон одиноко стоящий у далекого берега, и сердце моё враз выскочило из ритма, забухало, за грудиной сдавило, стало трудно дышать, я цапнул нитроминт, прыснул под язык, и присел на диван. Потом мне под руку попался модуль дистанционного управления, и я лихорадочно щелкая, нашел все-таки нужную кнопку, нажал. Чем хороши современные телевизоры, тем, что в них до черта функций, таких, которые тебе никогда не будут нужны, но они, тем не менее, есть. Вот и в этом телевизоре есть функция, если на дистанционке нажать кнопку, он запоминает предыдущие пять минут трансляции, которые потом, можно повторно просмотреть. Этот сюжет я просмотрел, наверное, раза три, сомнений у меня почти не осталось, это тот самый понтон, за двадцать лет он ничуть не изменился. Боль за грудиной прошла, я встал и пошел в чулан, долго там рылся, чихая и кашляя от пыли, но все-таки нашел тот старый альбом. Ещё на пороге чулана открыл его и, перелистывая, устремился к телевизору, где на экране застыло изображение, сравнил фотографии в альбоме, на экране, и словно в фантастическом фильме, провалился сквозь время, на двадцать лет назад, да даже больше. Ну да, это было в 1987 году, я почти два года как окончил мединститут, и мне очень повезло, меня оставили работать в неврологическом отделении городской больницы, где проходил интернатуру. Работал старательно, работой дорожил, не каждому так повезет, без “мохнатой лапы” остаться в те времена (конец восьмидесятых) в городской больнице, в областном городе.
Но однажды высказал своё мнение по одному пациенту, и оно шло вразрез с мнением завотделения, мы с ней крупно поспорили, и вот в запале, в качестве решающего аргумента, она мне и говорит:
- Ну, если Вы такой умный, коллега, то поезжайте-ка на два месяца в деревню, развивайте там свои теории, сколько вашей душе угодно. Тем более что сегодня утром была телефонограмма из облздравотдела об командировании врача-невропатолога в П…. ЦРБ, а Вы доктор единственный из нашего отделения - у кого нет семьи. Вам и карты, тьфу ты… молоточек в руки. (Чувства юмора она не была лишена).
Раньше в этой области (да и не только) была такая тенденция, посылать в добровольно-принудительном порядке из областного центра в районные ЦРБ на месяц, на два, специалистов которых там нет.
Я, мог увильнуть от этой командировки, несмотря на шумный и довольно агрессивный стиль ведения разговора, характер у нашей завотделением был мягкий и добрый, и если бы я уперся, то не поехал бы, ни в какую ЦРБ.
Вот только жизнь в неврологическом отделении текла так плавно, так спокойно, так размеренно, что мне порой хотелось завыть от скуки.
Да и средний возраст моих коллег (кстати говоря, одни женщины) по неврологическому отделению был около 50, а мне в то время было 30 лет,
и общих интересов, кроме работы, никаких. Поэтому я, опустив голову, смиренно произнес:
- Я согласен, Нина Никаноровна.
Завотделением ошалело посмотрела на меня, обычно такие командировки всегда сопровождались грандиозными скандалами, кому охота из областного центра ехать к черту на кулички, куда то в район на целый месяц, а то и два.
Она недоверчиво спросила меня:
- Вы, что шутите?
На что я ответил, что желаю всеми фибрами моей нежной и ранимой души помочь районному здравоохранению своими знаниями, которые получил под её чутким руководством, и добавил:
- Когда и куда ехать?
Она ответила, все ещё недоверчиво глядя на меня:
- Завтра, в П… , а сейчас идите в бухгалтерию, получайте командировочное удостоверение и деньги.
И тихо добавила:
- В отпуск я Вас отпущу, когда захотите.
П…., есть такой небольшой провинциальный городок на Волге, совершеннейшая Тмутаракань, короче говоря. Сборы были недолги, и на следующий день автобус ПАЗ, скрипя и звякая своими частями, трясся по дороге, унося меня в неведомый мне город. Ехали долго, около шести часов, (область большая) но любая дорога имеет конец, автобус остановился у самой больницы, и я пошел представляться главврачу. ЦРБ в этом городке расположена очень компактно, впереди стоит двухэтажное здание поликлиники, за ней метрах в пятидесяти трехэтажный стационар, за ним направо детское отделение, налево пищеблок и гараж, ну а дальше хозяйство Харона, то бишь морг.
Приняли меня очень хорошо, главврач немолодая женщина была очень рада, сказала прямо:
- Начались огороды (дело было 12 или 13 мая) и Вы хоть разгрузите терапевтов на приеме в поликлинике, да и в стационаре десять неврологических коек.
Стали решать вопрос, где мне жить, главврач сказала:
- В гостинице жить нельзя, там клопов, что тараканов, сожрут и не поперхнутся.
Немного подумала и добавила:
- Поселю я Вас у своей знакомой Варвары Сергеевны.
Меня на больничной машине отвезли на квартиру, довольно далеко от больницы, но зато с видом на Волгу. Небольшая улочка, на которую мы приехали, тянулась по самому берегу Волги, и росло на ней множество сирени, у каждого дома по два, три, а то и больше кустов. Деревянные дома, (общим количеством девятнадцать), вытянулись в одну линию, окнами на Волгу. У самих домов, вдоль всей этой небольшой улочки, тянулся неширокий деревянный тротуар, имевший отростки во двор к каждому дому. Так что даже в самую лютую грязь можно было пройти из дома, в дом не запачкав ног. Берег там очень высокий, и обрывистый, к Волге просто так не спуститься, поэтому, в середине этой улочки была зеленая деревянная лесенка, которая спускалась к самой воде, на середине спуска была небольшая площадка, по периметру её шли перила, а в центре стояла скамейка. Вокруг этой площадки было белым, бело от сирени и черемухи, а вдоль самих лесенок, как вверх, так и вниз, по обе стороны краснели розы шиповника. Кто-то положил немалые труды, создавая эту красоту.
На воде качался большой железный понтон, заякоренный толстыми ржавыми тросами к мудреной железной конструкции на берегу, к понтону цепями были привязаны десятка полтора лодок, чуть поодаль стояли два больших серогрязного цвета катера.
Устроился я прекрасно, небольшая комната с отдельным входом и небольшой кухонькой, в комнате стояла неширокая кровать с большими никелированными шарами на дужках спинок, застеленная покрывалом, сшитым из разноцветных лоскутков, крепкий деревянный стол, накрытый белой кружевной скатертью, два стула. В углу была высокая круглая печь-голландка, на полу лежали вязаные половики. В кухне находилась небольшая газовая двухконфорочная плита, посудная горка, небольшой столик у окна, две табуретки, все самодельное, но сделанное с большим тщанием и любовью к своему делу. На стене висели большие часы-ходики, в виде лесной деревянной избушки на курьих ножках. Каждый час в этой избушке открывалось окно, и оттуда выглядывала вырезанная из корня дерева, весёлая такая, баба Яга, держа в руках кастрюлю и половник. Сколько было часов, столько раз она и била половником по кастрюле, делая Вам очень весело, особенно ночью. Но, слава богу, эту функцию, (как сейчас говорят), можно было отключить, сбоку у часов был небольшой рычажок.
Я, потом, недели через две, спросил у хозяйки про эти часы, она сказала:
- Это муж мой, Вениамин, сладил их на двадцать пять лет нашей свадьбы. Руки-то у него росли, откуда надо. С юмором был мужик.
Комната эта была небольшой пристройкой к большому деревянному дому, с фигурными зелено-бело-фиолетовыми наличниками и железной крышей, крашенной красной краской. Сам дом был крестообразной формы, длинная основная часть, и три коротких пристройки в правой части дома, в пристройке сзади дома находились кладовки. Затем шла пристройка с моей комнатой, которая была как бы продолжением длинной части дома, ну и третья пристройка, которая выходила прямо на улицу. Это была веранда с большими окнами, от потолка и до пола, часть из них сдвигалась в сторону, и можно было выйти прямо в сад, в веранде стоял большой стол и с десяток стульев. Ко мне в комнату можно было пройти, или вот через эту веранду, или через неприметную калитку, которая была в заборе, окружавшем сад, дом находился несколько в глубине большого яблоневого сада. Окно в комнате было отрыто, пахло сиренью, я подошел к окну, прямо на подоконнике лежали кисти сирени. Выглянул, за окном все пространство между пристройкой, верандой и высоким деревянным забором закрывал сильно разросшийся куст сирени.
Хозяйкой в доме была Варвара Сергеевна, гренадерского роста, костистая широкоплечая старуха, подстать своему дому. В первые минуты нашего знакомства она как-то странно себя повела, (ну об этом я расскажу потом), вывалила кучу полезной и бесполезной информации, местные новости, свои думы о Горбачеве, о стране, меня об этом расспрашивала, и при этом внимательно глядя на меня. Цену за проживание, назначила по нынешним меркам очень прикольную – 3 рубля в месяц. Мы с ней сели пить чай, я больше молчал, слушал, а Варвара Сергеевна все говорила и говорила. Наговорившись, собралась было уходить, но вдруг остановилась, повернулась ко мне и, махнув рукой сказала:
- Совсем старая стала, я ведь баньку истопила, банька-то у меня добрая, пар крепкий, так что, добро пожаловать.
Ну, я и пожаловал, так напарился с непривычки, что еле до койки добрался, а уж как носом в подушку ткнулся, совсем не помню, хотя был абсолютно трезв.
Глава 2.
На следующий день я уже сидел на приеме в поликлинике, пациентов было много, т.к. невропатолога в этой больнице не было года три. Первые дни были очень тяжелые, профосмотры всяких райотделов, прием больных, да и в стационаре была “полная шкатулка” 10 пациентов, трое из них с нарушением мозгового кровообращения. Кроме того, приходилось раза три, четыре в неделю ездить на консультации в сельские участковые больницы, в районе их было две. Но вот прошли две недели, я освоился, стало гораздо легче, мысли о досрочном отъезде были отброшены, хотя поначалу, таковые имели место. Одно дело, когда ты работаешь в большом коллективе, где каждый рад помочь тебе, и совсем другое дело, когда ты один и надеяться не на кого. Ты узкий специалист и этим все сказано, и мало кого интересует, знаешь ты этот вопрос или нет, молодой ты специалист или старый, с опытом или без. Сравнивая работу в ЦРБ и в городской больнице, я бы сравнил работу в большой городской больнице с плаваньем в бассейне, где ты плывешь в спасательном жилете под присмотром множества инструкторов и спасателей, и тебе говорят:
- Вы хорошенький мой, ножкой вот так, а ручкой вот эдак, поняли. Нет, ну давайте повторим.
Работа в ЦРБ; Вас вывозят ночью в большущее озеро, (берегов не видно), выбрасывают за борт, показывают пальцем, что плыть вроде бы туда, и все. Да, кстати, никто не спросит, умеете Вы плавать или нет, типа, раз учился, значит должен. Проработав в той ЦРБ два месяца, я многому научился, (назначить лечение пациенту полдела, этому в институте нас хорошо учили), я учился там жизни. Как говорить с пьяной санитаркой, как говорить с мамой о будущем её ребенка с выраженным ДЦП, как распределить одну коробку дефицитного в то время церебролизина, когда на нее претендуют человек пятнадцать и все со льготами, все ветераны и все права качают. Как сказать нет человеку, в жизни врача порой бывают случаи, когда ты должен сказать нет, хотя по жизни, очень хочется сказать да. Ну да ладно, это я отвлекся.
Так вот, в конце второй недели моей работы в ЦРБ, (в субботу, тогда была шестидневная рабочая неделя), пожилая медсестра из неврологического кабинета в поликлинике, Валентина Федоровна ушла на пенсию, её провожали всей больницей. Сначала была торжественная часть, ей наговорили кучу хороших слов, полностью заслуженных, подарили от профкома шикарный чайный сервиз. Ну, а дальше покатилась неофициальная часть, медсестры, по большей части молоденькие девчата, веселились напропалую. Мужчин было немного, да и те были нарасхват. Грохотала музыка, Валентина Федоровна уже отплясывала в центре зала под … малиновки заслыша голосок, припомню я забытые желанья …., я же участия в этом не принимал, так как день назад, выпендриваясь перед этими же молоденькими медсестрами на турнике, неудачно спрыгнул и подвернул ногу. Мне в хирургии наложили давящую повязку, и я с палочкой уже довольно резво костылял по поликлинике. Поэтому в танцах участия не принимал, а сидел за столом и безуспешно отбивался от лучшей подруги Валентины Федоровны, её усилиями, тарелки с закусками ко мне текли рекой. Она выполняла наказ Валентины Федоровны на все сто, я объелся и уже примеривался, как бы незаметно слинять. Как вдруг посреди торжества, Валентина Федоровна подходит ко мне с молодой женщиной, и говорит:
- Вот доктор, замена мне, тоже Валентина.
Не скажу, что эта Валентина была писаная красавица, невысокая, мне чуть ниже плеча, так что мне с моими метр восемьдесят пять, пришлось даже нагнуться к ней, что бы поговорить. Русоволосая бледная худоба, тонкие бледные губы, прямой нос, большие серые глаза, густые черные ресницы.
(Все эти рекламщики, что сейчас изгаляются с телеэкрана, рекламируя все эти прибамбасы для деланья ресниц у женщин, от зависти сдохли бы,
ей богу.)
Очень короткая стрижка, (вот, пожалуй, это единственное отличие, у всех тогда присутствовавших женщин были нормальной длины волосы).
Да, и совершенно не накрашена.
В целом, вроде бы, все как у всех, но был в ней, как сейчас говорят – шарм.
Вот я её увидел, и сразу торкнуло что-то в груди, было в ней что-то такое, чего не было у всех других моих знакомых женщин, но что это было, до сих пор объяснить не могу.
Вот за это мы, наверное, и любим.
Приглядевшись, я заметил у неё много седых волос, меня это очень удивило, молодая, лет двадцать пять, а столько седины. Двигалась она очень осторожно, прямо держа спину, как будто на голове несла что – то очень ценное. К тому времени уже заканчивалась вторая неделя моей работы в ЦРБ, я знал практически всех сотрудников больницы, по крайней мере в лицо, но эту женщину я видел впервые. Она поздоровалась со мной, но
как-то оторопело что ли, даже испуганно глядя на меня. Я её спросил:
- Вы в отпуске были?
Она ответила невпопад:
- Да, ой, то есть, нет, я в отпуске была год назад.
Смутилась и её щёки слегка покраснели. Валентина Федоровна ответила за нее:
- Доктор, она больше года была на больничных, сначала в областной больнице, в нейрохирургии, потом в Москве, в «Бурденко». В конце ноября еще того года она попала в автокатастрофу.
Тут я вспомнил, как больные у меня в палате судачили о какой-то недавно вышедшей на работу медсестре. Мол, помнишь Валентину, которая с мужем и трехлетним сыном поехали в отпуск, и разбились на скользкой дороге. Долго недоумевали, почему в ноябре отпуск, пока самый, видимо, осведомленный не сказал:
- Так муж у неё ребята был военный, год как приехали, у нас в военкомате служил, как дали отпуск, так они куда-то и поехали. Дорога обледенела, их на «каменном повороте», закрутило и вынесло на встречную полосу, прямо под Камаз. Муж и сын погибли сразу, а её с переломами и травмой позвоночника по санавиации, на вертолете увезли в областную больницу.
Ну, я как это вспомнил, язык-то и прикусил, разговор перевел на другую тему, спросил:
- Вы на приеме с невропатологом, когда нибудь работали.
Она ответила:
- Нет, я работала с терапевтом, а особенности по неврологии Валентина Федоровна мне все объяснила.
Меня это устроило, главное чтобы не путалась в бумагах, медицина, наверное, самая бумагомарательная отрасль, на одно слово врача, три, четыре, а бывает и пять бумажек медсестре надо написать, не считая того, что напишет сам врач.
- Ну что же, с понедельника будем работать вместе, - сказал я своей новой медсестре, пожелал всех благ Валентине Федоровне, поблагодарил за работу, после чего и отбыл на свою квартиру. Поздним вечером, не торопясь (куда торопиться-то, дома никто не ждет, да и нога ещё побаливала), не спеша вышел на берег Волги, и остановился, глядя на реку. Был прекрасный, тихий, теплый весенний вечер, дурманяще пахло сиренью, (мне тогда казалось, что весь город пропитался запахом этой сирени). То ли от этого запаха сирени, то ли оттого, что немного выпил, у меня слегка кружилась голова, я присел на ствол спиленного тополя и бездумно глядел на Волгу. Уже зажглись огоньки бакенов, на фарватере несколько буксиров, с разноцветными фонариками на мачтах, суетились у громадного плота с лесом. Два буксира тащили плот, один подпихивал его в заднюю часть, и по одному буксиру суетилось с каждой стороны плота, то один, то другой периодически рявкали сиреной, видимо обращая на себя внимание тех, кто тянули этот плот. Было потешно смотреть, ну прямо как муравьи, вроде совершают бесполезные действия, а добыча, несмотря ни на что, перемещается в нужном направлении. Только видно было плохо, темнело, а Волга в этом месте очень широкая, поэтому противоположный берег виден где-то на горизонте, фарватер проходил довольно далеко от берега. Вдруг я услышал тихие, легкие, но очень быстрые шаги, лениво оглянулся и с удивлением увидел … Валентину, она торопливо шла, почти бежала, увидев меня, резко остановилась, и как мне показалось, испугалась и даже очень, и заполошно, хрипло спросила:
- Ты! Вы! Вы здесь? Вы, что делаете?
- Как что! Живу я здесь!
Ответил я.
- Живете?
Недоверчиво сказала она.
- Да.
Ответил я, и добавил:
- В доме с зелеными наличниками и красной крышей, у Варвары Сергеевны!
- Ах, у тети Вари!
С облегчением сказала она.
- А что Вас так испугало?
Спросил я, испуг был очевиден.
Но она уже взяла себя в руки, и ответила спокойно:
- Просто неожиданно как-то я Вас увидела.
Я сказал:
- Может Вы присядете, если не торопитесь.
- Да нет, я не тороплюсь.
Сказала она, и немного помолчав, добавила:
- Мне теперь некуда спешить.
Потом присела немного поодаль от меня и спросила:
- А Вы что, кого-то ждете?
На что, я ответил:
- Да, в общем, меня тоже никто не ждет, ни здесь, ни дома, и спешить мне некуда. Просто сижу и любуюсь закатом.
Потом добавил:
- Такой закат увидишь только вот в таком городке, как ваш, в большом городе шум, гам, из-за домов неба не видать, трубы дымят, машины воняют,
одно слово, индустрия!
Она, утвердительно кивнув головой, сказала:
- Да, когда я лежала в палате, в окно была видна только серая бетонная стена какого-то здания.
Я вспомнил, что окна областной нейрохирургии действительно выходят на высоченное здание, причем без окон, какого-то военного завода, зрелище действительно тягостное.
Хотел спросить, сколько она пробыла в нейрохирургии, как все случилось, но что-то меня удержало, и я просто молча смотрел на Валентину. Она сидела невдалеке от меня, на расстоянии протянутой руки и смотрела на Волгу, видимо почувствовав мой взгляд, сказала, не поворачивая головы:
- Я, наверное, выгляжу жутко старой, седая как старуха, а мне всего двадцать пять.
И после продолжительного молчания, тяжело вздохнув, спросила:
- Как вы считаете доктор?
Я молчал, поскольку не знал, что и ответить, ну сами посудите, что можно сказать, молодой, но действительно почти седой женщине. Поэтому сказал то, что думал, глядя на неё:
- Я не знаю, что сказать тебе Валентина, старой женщина выглядит только тогда, когда она сама хочет выглядеть старой. А насчет волос, делов-то, взяла да покрасила.
Её передернуло, она резко повернулась ко мне и сказала:
- Что вы доктор, нет, нет и нет, моя знакомая решила покрасить волосы фуксином, (была тогда такая мода) и они у неё выпали, абсолютно лысой стала. Уж лучше я буду ходить седой, чем лысой.
По всему было видно, что случай с подругой, произвел на её большое впечатление.
- Так то фуксин, есть же другие краски для волос, например хна.
Сказал я, и замолчал, глядя на Валентину, представил её рыжей и чуть не расхохотался, Валентина, видимо, заметив на моем лице улыбку, растопырила колючки:
- Что тут смешного?
С наездом сказала она.
Я ответил:
- Представил Вас рыжей.
Потом добавил:
- Это было бы, … необычно, да и Вам бы не пошло.
Она фыркнула:
- Ха, необычно! Почему бы не пошло? Да что вы понимаете в женских прическах?
Я честно ответил:
- Ничего, но женщины с хорошей прической мне нравятся больше!
Я с красивыми женщинами, чувствую себя комфортно.
- Ах, комфортно!
Протянула она, одновременно встав и уткнув руки в бока, но потом рассмеялась и махнула рукой:
- Да ну вас! Все подкалываете.
Тут я почувствовал, что какой-то холодок бывший поначалу между нами, начал вроде как таять. Мы ещё минут десять поболтали о всякой чепухе, а потом она сказала:
- Ну доктор, мне пора домой.
Я предложил её проводить, но она сказала:
- Что Вы доктор, старушки бог весть что подумают, они сейчас все в окошках торчат. Да и не далеко мне, мой дом, рядом с домом Варвары Сергеевны.
- Ладно, я посижу ещё минут десять, благо, что вечер такой хороший!
Сказал я, соглашаясь, Валентина кивнула головой, и пошла тропкой вверх, по направлению к улице. Я сидел долго, пока солнышко за Волгой наполовину не ушло за горизонт, потом встал и пошел к себе в комнату, улыбаясь и удивляясь своему хорошему настроению.
Глава 3.
В воскресение я проснулся как обычно, от мяуканья кота Васи. Надо сказать, что когда я поселился у Варвары Сергеевны, этого кота не было, он появился потом, после того как я мучимый бездельем после первой рабочей недели в воскресение сидел на лавочке около дома. Вышла Варвара Сергеевна, спросила меня:
- Что маешься?
Я ответил:
- Посижу немного и схожу, проверю своих пациентов в стационаре.
Варвара Сергеевна сказала:
- Делать тебе нечего, как в больничку ходить, вон лучше сходи на Волгу, с удочкой посиди, глядишь чё и наловишь. Удочки, у сарая под крышей на колышках лежат, червей на огороде накопаешь.
Удочек было много, я выбрал две, что мне приглянулись, проверил, всё ли у них на месте, накопал червей и пошел на Волгу. Когда спустился вниз к Волге, то мудрить с выбором места не стал, просто зашел на понтон и на свободном от лодок месте, забросил удочки. Сидеть было не на чем, я огляделся в поисках чего нибудь такого, что можно было бы приспособить для сидения, и на берегу увидел чурбак, словно приспособленный для этого. Кряхтя от натуги, увесистый чурбак был, закатил его на понтон и уселся, глядя на поплавки. Течение воды было неспешное, у понтона в плавном водовороте медленно кружились маленькие щепки, хлопья серой пены и поплавки моих удочек.
Понтон размеренно качался на плавной волне, когда волна с тихим плеском набегала, лодки стукались то об понтон, то одна об другую, когда стукались об понтон, понтон гулко отвечал своим железным нутром, бомг…, банг… . Внутри, в гулком его чреве, плескалось немного воды с радужными нефтяными пятнами, лежали деревянные ящики, какие-то колеса, два старых дизельных мотора и большие железные трехлопастные винты. Сам понтон был сделан из старой, отслужившей свой век баржи. Почти все надстройки были срезаны автогеном, и осталась практически одна калоша, покрашенная красно-коричневым суриком. На борту обращенному к реке, на цепях висели старые резиновые покрышки, к этой стороне понтона приставали катера и речные трамвайчики. С берега на понтон были положены широкие деревянные сходни, с набитыми поперек рейками.
Был полдень, рыба клевала лениво, на кукане плавали пяток небольших окуней да две сорожки, размером с ладонь. Ближе к вечеру клев наладился, и я довольно быстро натаскал десятка два сорожек.
Когда пришел на квартиру, нарисовался кот, серый в полоску, здоровый, мордатый (об морду чугунок разбить можно), и начал требовательно орать, хватая при этом лапой за ноги. Варвара Сергеевна с вздохом сказала:
- Вася свою долю требует. Ну, выдели ему рыбку, ласковый мой, какую не жалко, а остальные я пожарю.
Я кинул Васе приличную рыбку, кот схватил её, с довольным урчаньем взмыл на крышу сарая, и исчез. На следующий день Вася поселился у меня в комнате, стал спать в ногах на кровати, а где-то в полседьмого утра начинал, мягко говоря, громко мяукать, а на самом деле орать, чтоб его выпустили на улицу. Я к этому отнесся стоически, своего рода живой будильник, не проспишь. Потом, на пороге моей комнаты стали регулярно появляться задавленные мыши и крысы, коих, я хоронил на огороде, под кустом терновника, Варвара Сергеевна сказала, что он (терновник) от этого будет лучше расти. Про Васю же сказала, что он, таким образом, расплачивается за рыбу. Тут надо пояснить, что после той воскресной рыбалки, я ею, рыбалкой, можно сказать заболел. При каждом удобном случае, после работы, в хорошую погоду сбегал на Волгу, и со мной всегда, гордо так, шёл Вася, и пока я специально для него, не отлавливал пару, тройку каких нибудь малявок, он крутился у меня на понтоне под ногами, периодически громко горланя. Однажды, он все-таки докрутился, сверзился старый в воду, с выпученными от страха глазами доплыл до берега, где долго чихал и тряс головой избавляясь от попавшей в уши воды, но не успокоился, пока не слопал, положенных ему, как он считал рыбок. После того как он съедал рыбу, Вася садился рядом со мной на чурбак, и уже молча смотрел на воду, а может и на поплавки, кто его знает, потом сворачивался в клубок и спал, тихо посапывая.
Это воскресение, ничем не отличалось от других воскресений, стараниями Васи, я поднялся рано, на огороде накопал червячков, приготовил пару бутербродов и собрался идти на Волгу. Варвара Сергеевна встретила меня во дворе вопросом:
- В живот то, что нибудь кинул, мой ласковый?
Я ответил:
- Да некогда, на понтоне костерок разожгу, чайку попью, бутерброды с собой взял.
Варвара Сергеевна, назидательно:
- Волга, мильон лет бежит, а убежать не может, все на одном и том же месту, а вот здоровье у тебя, может усвистать за здорово живешь, если не поешь горяченького. Давай-ка наверни яишенку с сальцем.
Надо сказать, что после того, как мною был отремонтирован её телевизор «Березка», катушечный стереомагнитофон внука её старшей сестры, а так же, очень редкая по тем временам электромясорубка, привезенная ей сыном из-за границы, я попал в великий фавор у Варвары Сергеевны. До института,
я работал в областной «Медтехнике», в армии служил радистом, так что в технике понимал, а «Рембыттехника» в те времена работала отвратительно. Вот за эти заслуги, а так же за то, что я уговорил её пойти к зубному врачу, коего она очень боялась, а затем и к зубопротезисту, вследствие чего она стала кушать почти все, а улыбка стала голливудской. Она меня и взяла на довольствие, а готовила она отменно. Накрывала мне всегда отдельно, на веранде, как я не протестовал.
Говорила:
- Ты ласковый мой, доктор, и я тебе не чета.
Кстати, слова;- “ласковый мой”, относились ко всем её добрым знакомым мужского пола, по именам она никогда, никого не звала, только покойных, и то тех, кого уважала при жизни. А, вот слово - “страдалец”, означало, что к этому человеку она относится не очень, или она его впервые видит.
“Поганец ты фашистский”; - эти слова выражали крайнюю степень падения человека в её глазах.
Пока я ел глазунью из пяти яиц, кот Вася нетерпеливо крутился около удочек, потом я помог Варваре Сергеевне с поливкой огорода. Наконец настало время, и мы пошли к берегу Волги, кот торжественно шествовал впереди меня, распушив хвост и поставив его вертикально. Дойдя до лестницы, Вася, потеряв всю свою важность, стремительно поскакал вниз по ступенькам, я же наоборот, стал спускаться очень осторожно, не дай бог тут сверзиться, сломаешь все, что можно сломать человеку. Берег высокий и очень крутой, соответственно и лестница очень высокая и крутая, и где-то на середине спуска или подъема, это уж как хотите, расположена небольшая площадка со скамеечкой. То, что она нужна, я понял после первого же подъема, дыхание напрочь сбивается как раз к этому месту. Зайдя на понтон, я вспомнил, что оставил на столе в веранде свой фотоаппарат «Зенит», плюнул с досады, но подниматься не стал, решил, что куда он денется, да и нога ещё болела. К моему немалому удивлению, несмотря на воскресение, на понтоне никого не было, даже вездесущих мальчишек. Мой чурбак был передвинут на корму понтона, катать в другое место его, мне было лень, поэтому, поплевав по рыбацкой традиции на червячков, я забросил удочки. Поплавок одной из них, практически без остановки сразу же ушел на дно, ещё ничего не поняв, я схватил удилище и дернул на себя. Удилище согнулось, вверх пошло с трудом, над водой показался красный поплавок, потом он метнулся к берегу, потом вперед, затем назад, при этом захватив леску другой удочки с белым поплавком. Все ещё ничего не понимая, схватил левой рукой другую удочку, она подалась легко, бросил её на понтон и уже двумя руками медленно, не делая резких движений (ума хватило) вытащил рыбину на понтон.
Большущий полосатый окунь забился на ржавом железе понтона, я прижал его ногой, что бы не ускакал за борт, потом нагнулся и взял его в руки, что бы получше рассмотреть. Окунь был хорош, ни до, ни после этой рыбалки, я таких на удочку не лавливал, Вася гневно заорал, требуя добычу себе, я показал ему фигу и сказал:
- Вася, слишком жирно тебе такую рыбину. Будет тебе рыбка, чуть позже…
Вася продолжал качать права, затем встал на задние лапы, пытаясь зацепить рыбину лапой.
Вдруг сзади меня раздался, тихий, немного с ехидцей голос:
- Вася, тебе же сказали, позже, значит позже.
Я оглянулся, на понтоне стояла Валентина, держа за ремешок мой «Зенит», и добавила уже серьезно:
- Баба Варя просила передать, ускакал говорит, доктор на рыбалку, а это забыл на веранде.
Я сказал:
- В самый раз Вы пришли, мне же не поверят, что поймал такого окуня, вот Вы меня с ним и сфотографируйте, там, кстати говоря, цветная пленка.
Валентина сказала:
- Я фотографировала только «Сменой», этим не умею.
На что я ответил:
- Велика беда, принцип тот же, я Вам все объясню. Вот той штучкой выставите выдержку, а тем колечком диафрагму, фотоэкспонометр выдаст все необходимые данные.
- Может вы сами.
Сказала она нерешительно.
Я ответил:
- А, окуня то куда я дену, Вася вцепится, попробуй потом отбери!
Валентина поддакнула:
- Да, Вася смотрит зверем. Ну ладно. Только не ругайтесь потом, если не получиться.
(Фотография получилась, долго она лежала у меня на рабочем столе под стеклом, пока не выцвела.)
Валентина меня сфотографировала, окуня я посадил на кукан, и отпустил в воду. После чего предложил Валентине:
- Давайте и я Вас сфотографирую.
До сих пор в одном из альбомов у меня лежит её фотография, она в легком светло-зеленом платьице, с белыми манжетами и белым воротом, в белых туфельках на фоне Волги, по которой плывет большущий теплоход.
Я спросил:
- Вы куда – то пошли?
Она ответила:
- В центр, в магазин, в холодильнике шаром покати. Может Вам, что нибудь взять.
Я дал ей десять рублей и сказал:
- Да. Сигареты «Феникс», возьмите блок. (Были тогда, такие болгарские сигареты, пятьдесят копеек стоили.) И что нибудь к чаю назавтра.
Надо сказать, что мы с Валентиной Федоровной около одиннадцати часов дня, всегда пили чай, т.к. рабочий день у меня был длинный, прием в поликлинике с 8 до 13 часов. Ну, а с часу дня, и до пяти, работа в стационаре, я к этому привык, и менять что-либо не хотел.
Валентина неторопясь стала подниматься по лесенке, я провожал её взглядом, вдруг она остановилась, прижала взметнувшийся от порыва ветра подол платья к ногам и погрозила мне пальчиком. Потом показала рукой на Волгу, типа, глядеть туда.
Глава 4.
Я уселся ловить обещанную коту Васе рыбку, он на своем кошачьем, (подозреваю что нецензурно) высказал мне все, что мог, поэтому, уже молча сидел на чурбаке и брезгливо тряс лапой. Надо сказать, что когда он бился в истерике по поводу окуня, то вляпался в мазутное пятно, поэтому, я оторвав от марлевого бинта приличный кусок, вытер насколько мог ему лапу. После чего, Вася меланхолично сидел на чурбаке, всем своим видом показывая, как несправедлив к нему весь этот гадкий мир. Но вот на понтоне, пачкаясь в ржавчине, заскакала небольшая сорожка, Вася издал воинственный вопль, прыгнул, поймал, и ускакал в трюм, (а вдруг и это отнимут) там и стрескал рыбешку, вышел довольный, хвост трубой и замурлыкал, крутясь у моих ног. Последующие две сорожки, отправились тем же путем, сначала в трюм, затем в его ненасытную утробушку. После этого, он, как сказала бы Варвара Сергеевна; рассыпал свои старые кости на самом солнцепеке, греться. Ну а я, поймав ещё одного небольшого окуня, откровенно заскучал, клев прекратился, что было интересного и заслуживало внимания, я сфотографировал, в том числе и сам понтон, пленки осталось кадров пятнадцать. Вася лежал в центре понтона, периодически переворачиваясь с боку набок, потом ушел в тень, нагрелся. Чтоб не нести обратно бутерброды с маслом, их было два, я решил попить чайку. Костер можно было развести прямо на понтоне в обрезанной специально для этого, железной бочке. Дров на берегу было в избытке, пацаны с улицы постарались, скинули вниз, на берег полполенницы дров у какой то старухи. Она кстати, не очень и шумела, во первых - дров у неё было припасено года на три, а во вторых - эти же пацаны частенько приносили ей свеженькой рыбки. Я взял топор, он лежал тут же, около бочки, сходил на берег, наколол из этих дров, поленьев поменьше, развел огонь, зачерпнул волжской воды котелком, на обрезке железной трубы повесил его над огнем. Вода в котелке быстро закипела, я засыпал туда чай, быстро снял с огня, не давая ему долго кипеть, закрыл крышкой и поставил рядом с бочкой, в которой горел костер. Котелок был сделан из алюминиевого литрового бидончика, и для этих целей годился в самый раз.
Те, кто срезали настройку этой баржи, оставили все-таки, небольшой такой железный закуток, где можно было укрыться от дождя или солнца. Это был небольшой короб, внутри которого находилась небольшая скамейка, закрывался он железными дверями с ужасным скрипом. Называлось это устройство кубрик. Там и решил попить чайку. Я налил чаю в деревянный бокал, сел на скамейку, быстренько прикончил бутерброды, и уже не торопясь, глядя на Волгу стал пить чай. Деревянный бокал мне презентовала
Варвара Сергеевна, когда я разбил свой, сказав при этом:
- Из самой Японии сынуля привез, все по морям и окиянам шастает, чтоб ему икнулось. Плавал бы, как его отец, по Волге, дом родной бы видел. А то, года два уж не видала, как капитаном стал.
Бокал был что надо, с крышкой, которая открывалась нажатием большого пальца, толстый на вид, но легкий и прочный. При закрытой крышке, чай в нем, как в термосе, длительное время оставался горячим. Долго этот бокал у меня был, лет пятнадцать, наверное, я с ним ездил на рыбалки.
День был жарким, но по Волге тянуло ветерком, и жара не очень чувствовалась. К понтону причалил речной трамвайчик, с него сошли две бабули, поздоровались со мной, и пошли к лесенке. Одна из них, вздохнув, сказала:
- Ух ты, бух ты. Опять по проклятущей подниматься.
Вторая сплюнув, выдала такую фразу, что даже я, мужчина тридцати лет, отнюдь не благородного воспитания, таких слов не слышал даже в армии, а те, что слышал, не представлял, что их так можно скомпоновать.
Не сдерживаясь засмеялся, а повторив про себя фразу старушки, просто загоготал, чуть не упав со скамейки.
На сходнях вдруг застучали каблучки, я все ещё смеясь выглянул из кубрика, на понтоне стояла Валентина, в руках у неё была небольшая хозяйственная сумка. Увидев меня, она сказала:
- Доктор, я Вам принесла сигареты, и кое-что к чаю.
Потом, посмотрев на меня, сказала:
- Что это Вас так разобрало, доктор?
Я рассказал ей про старушек. Она, махнув рукой сказала, что это известная ругачка бабка Нюра, потом добавила, что у неё то же возникают порой нехорошие слова, когда она поднимается по этой лестнице.
Я предложил ей попить чаю, и спросил:
- А кое-что к чаю, это что?
Она, пожав худенькими плечиками, ответила:
- Сушки и кусковой сахар, в магазине же больше ни чего нет.
Я бросил на чурбак свою курточку, Валентина аккуратно расправив платье села, сам же я, сел прямо на понтон, подложив под себя обломок доски. Уже взялся за бидончик, что бы поставить его на угли, дабы разогреть оставшийся в нем чай, как мой взгляд остановился на доске с расписанием движения речных трамвайчиков. Тут надо сказать, что на противоположном берегу Волги уже другая область, и в те времена, была более обеспеченная продовольствием, чем наша. Ниже по течению, на том берегу, находился крупный районный центр, куда заходил трамвайчик, и многие жители этого городка плавали туда за продуктами. Только плыть было довольно долго, полтора часа туда и столько же обратно. По расписанию, вот-вот должен был подойти трамвайчик, и мы успевали вернуться на последнем трамвайчике, побыв там 5-6 часов. Я и предложил:
- Валентина свет батьковна, а не сплавать ли нам на тот берег.
Валентина впала в глубокую задумчивость, потом сказала, показывая на свою сумку, мои удочки:
- А это, куда денем?
- Оставим здесь! Ты же знаешь, что никто не возьмет.
Сказал я, и добавил:
- Ну, решайся, пароходик подходит.
Пароходик и правда, давно уже покрикивал ревуном делая полукруг, чтобы встать против течения, перед тем как причалить. Валентина махнула рукой:
- Ладно, поплыли!
Я, поставил её сумочку под скамейку в кубрик, прикрыл подвернувшейся под руку фанеркой, закрыл железные дверцы кубрика, а удочки оставил на месте. Понтон гулко заухал своими железными внутренностями от тяжести навалившегося на него речного трамвайчика, заскрипели деревянные сходни, с лязгом упал трап, и мы поднялись на борт. Я подошел к кассе, уплатил семьдесят копеек за двоих, и прошел на верхнюю открытую палубу к Валентине. Народу там было немного, дул довольно свежий ветер, и многие предпочитали посидеть внизу до конца плаванья. Мы ушли на корму, сели на последнюю скамейку, смотрели на бурун от винтов и разговаривали. Я спросил, когда и где она окончила медучилище, она ответила, потом стала рассказывать о преподавателях в училище, а затем о школе, о родителях оставшихся на Украине, о доме. Валентина сидела на скамейке, по детски болтая ногами, и увлеченно рассказывала о том, как лечила своего кота, как мазала ему усы сметаной, когда он не хотел есть, и он их облизывал. Я же облокотившись на спинку скамейки, сидел и просто смотрел на Валентину, а она все щебетала и щебетала, видно было, что давно она не разговаривала и устала от одиночества. Трамвайчик причалил к дебаркадеру, мы сошли на берег и поднялись в город. На берегу был парк, работало несколько каруселей и большущее колесо обозрения. Потому как сверкнули у неё глаза, я понял, что она очень хочет прокатиться на карусели, и когда она на что-то отвлеклась, купил ей билеты на все эти карусели. Подошел к ней, она стояла, опершись на ограждение и смотрела на кружащуюся карусель, взял её за руку и вложил в ладошку билеты. Она закрыла глаза, прижала руки к груди, потом, открыв глаза, сказала:
- А Вы?
На что, я ответил:
- Да кто же, пустит меня с моими то, метр восьмидесятью пятью на эту карусельку.
Наш разговор слышала, стоявшая рядом толстая контролерша и тут же вклинилась:
- Это уж точно, верста коломенская, ни как нельзя, а Вам девушка, пожалуйста.
И завистливо буркнула себе под нос:
- От детишек то по весу не далеко ушла.
Сама то она и правда была … больших габаритов.
Валентина уселась на сиденье, карусель закрутилась, кресла залетали почти параллельно земле, детишки заголосили, и среди их голосов я услышал и писк Валентины. Карусель остановилась, мы перешли на другую, потом к следующей, потом на качели-лодочку, и там качались до тех пор, пока у неё не закружилась голова. Посидели на скамейке, затем пошли в кафе, она вдруг ахнула:
- Доктор, деньги-то я оставила в сумке, там на понтоне.
В курточке, в бумажнике, у меня лежало сто пятьдесят рублей, и я гордо выпятив вперед челюсть, сказал:
- Валентина, я богат как Крез, так что гуляем и ни чем не думаем.
В этом кафе кроме пельменей и блинов, больше ни чего не было, мы же на свежем воздухе, зверски проголодались. Поэтому, я съел, порции две пельменей и две блинов с чаем, а Валентина полторы пельменей и две с блинами. Да, было ещё неплохое мороженое, в металлических вазочках с различными сиропами. Мы, напоследок взяли по две порции мороженого, когда их прикончили, я сказал:
- Может ещё по порции?
Валентина помотала головой, и сказала:
- Нет доктор, я объелась, давно столько не ела.
- Ну, тогда пошли дальше!
Сказал я, и добавил:
- Валентина, ну почему Вы все время доктор и доктор. Мы ж не на работе, я Володя, так и зовите.
Она сказала:
- Да как-то неудобно.
Я махнул рукой и сказал:
- Неудобно штаны через голову одевать, говорю же, мы не на работе.
Она кивнула головой и сказала:
- Ладно доктор… Володя.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Вышли из кафе и стали решать, куда пойти дальше. В кино идти, в такой день не хотелось, да и могли не успеть на последний пароходик.
- Тогда идем на «чертово колесо», а потом просто погуляем до речного трамвайчика.
Предложил я, и мы пошли по направлению к парку. Валентина, вдруг встрепенулась как воробышек, даже подпрыгнула:
- Доктор Володя, мы зачем сюда приехали, а? В магазин! Назавтра Вам что ни будь купить. Побежали, а то закроется!
- Ещё чего! Тебе пока нельзя бегать, медсестра Валентина.
Сказал я, при резких движениях она иногда, непроизвольно морщилась и поворачивалась всем телом.
Вздернув подбородок, надменно поведя плечиком, она сказала:
- Ещё чего, у меня ничего не болит.
- Хорошо, хорошо. Не болит, так не болит. Мы просто зайдем в магазин «Продтовары».
Сказал я и показал рукой направо, в метрах пяти от нас был магазин.
- Блин, кроме головы, у меня ещё пострадали видно и глаза.
Сказала Валентина, потрогав себя за голову.
- Да плюнь ты! Тебе из-за кустов просто не видно.
Сказал я, и мы зашли в магазин. Выбор там был больше, чем у нас в райцентре. Мы купили, помню, печенья, шоколадных конфет «Мишка на севере» пять рублей килограмм, халвы, и большущий такой пряник с названием этого городка. Время у нас ещё оставалось, и мы пошли к колесу обозрения. Сели в кабинку этого «чертова колеса». Она медленно поднималась, мы сидели друг напротив друга, между нами было металлическое колесо, вращая которое, можно было крутить саму кабинку. Валентина забавляясь, раскручивала кабинку в разные стороны, вдруг затормозила колесо и сказала:
- Доктор Володя! Смотрите, какая красота!
Действительно, с высоты этого «чертова колеса», Волга была видна во всем своем великолепии. В обе стороны, до самого горизонта, простиралась, сверкающая под заходящим солнцем, водная ширь. Далеко, почти на горизонте, вниз по течению был виден железнодорожный мост. Прямо перед нами одна за другой плыли две больших баржи, моторные лодки тянули свои пенистые усы в разные стороны. Даже была небольшая яхта с белым парусом, которая небольшими зигзагами шла вверх по течению. Я за одну минуту, сделал наверно десятка полтора снимков. Наша кабинка сделала полный оборот, и мы спрыгнули на землю, до отплытия оставалось минут сорок, делать было нечего, и мы просто гуляли по набережной.
Глава 5.
В общем, тот день мы провели очень весело. Перед самым отплытием, у мальчишек, за рубль, я купил целую низку рыбы. На вопрос Валентины:
- Зачем?
Сказал:
- Для отмазки, я без рыбы к Варваре Сергеевне никогда не приходил.
- А! Держим марку.
Сказала Валентина, и вдруг ойкнула показав рукой на дебаркадер, к нему уже пришвартовался наш речной трамвайчик. Не сговариваясь, побежали к дебаркадеру, этот рейс был последним. Прошли на верхнюю палубу, сели на скамейку, раздалось кряканье ревуна, палуба качнулась и мы поплыли на другой, на свой берег.
Валентина что-то напевала, я прислушался:
…вот стою, держу весло,
через миг отчалю.
Сердце бедное свело
скорбью и печалью.
И замолчала, зато я продолжил:
Отчего тоскую я,
не сказать словами.
Плачте ж милые друзья,
горькими слезами.
Она повернулась ко мне.
- Вам тоже нравиться Тухманов.
Сказала она.
- Нет. Мне нравиться не Тухманов, мне нравятся слова песни.
Ответил я.
Серебряными горошинками рассыпался по палубе её смех, она скинула туфли и забралась на скамейку с ногами, закутавшись в мою куртку. Мы сидели рядом и смотрели на Волгу, я сказал:
- А ведь где-то здесь, в этих местах, хулиганил Степан Разин.
- Он боролся с царским режимом!
Сказала возмущенно Валентина.
В пику Валентине, подначивая её, я разразился тирадой:
- Вот ещё, борец за свободу тов. Разин. Грабил он купцов, беззастенчиво грабил, и никакой борьбы с царским режимом не было. Просто была волжская вольница, в которую шли все те, кому не хотелось работать на земле. Просто это пропаганда, если хочешь выглядеть в глазах народа прилично, под любой грабеж подведи идеологическую базу. И ты уже не грабитель с большой дороги, а борец с ненавистным царским режимом.
Вот сейчас, налетели бы на нас бандиты, ограбили бы, половину пассажиров убили для острастки, как бы ты это расценила.
- Сейчас другое время.
Сказала она.
- Какое?
Завелся я.
- Ведь и в то время, плавали просто люди, по своим житейским делам.
Не купцы, не стрельцы, не бояре, просто люди, а их топором по голове и в воду. За что?
Валентина задумалась, покусывая губу, потом сказала:
- Он простых людей отпускал.
Я рассмеялся:
- Ты сама то, хоть, веришь в то, что говоришь. Любой отпущенный ими человек, мог их опознать, поэтому он их потенциальный враг. В таких делах свидетелей не оставляют, ну сама подумай. На лодке один купец с товаром, и десятка два гребцов, грузчиков, этих людей купец нанял, он им заплатил, чтобы они охраняли товар. Тут налетают тати, сарынь на кичку орут, и как не крути им надо отбивать нападение, начинается бой, а во время боя как разберешь, простой человек перед тобой или не очень. Пиф-паф и их дети сироты.
Валентина наморщила лобик, долго думала, и наконец выдала:
- Может быть Вы и правы, но в учебнике по истории написано, что боролся, я это хорошо помню. А раз написано что боролся, значит, боролся - и ни каких гвоздей.
Ну, против этого, мне трудно было, что-либо возразить, и я сказал:
- Хорошо, Разин боролся с ненавистным ему царским режимом, методом ограбления, тьфу ты, методом отбора прибавочной стоимости, а так же золота, драгоценностей и других нетрудовых доходов у пузатых купцов.
- Что-то не пойму я Вас, гражданин доктор, Вы друг советской власти, али нет.
Ехидно сказала Валентина.
- Да хрен его знает, я и сам не знаю!
Ответил я. Валентина посмотрела на меня и, махнув рукой, ещё ехидней сказала:
- В тридцать седьмом доктор, Вы бы уже давно махали кайлом, строя какой-нибудь Волгодон и одновременно исправляясь.
Я, рассмеялся и кивнул головой, соглашаясь. Потом она меня спросила что-то про фотоаппарат, и остальной путь я ей рассказывал про фотоаппараты, проявители, закрепители. Наконец пароходик стукнулся о наш понтон, мы перешли на него, кроме нас, там никого не было. Я достал сумку Валентины, сложил туда наши покупки. Потом достал свой улов, присоединил к нему рыбу, что купил у мальчишек, не торопясь смотал удочки. Все это время Валентина стояла, опершись на перила, и смотрела на Волгу. Потом спросила у меня:
- Володя, здесь Волгу можно переплыть.
- Попытаться то можно, вот переплыть, едвали.
Ответил я.
Она с вздохом:
- Доктор Володя, Вы не романтик, Вы неисправимый пессимист. Нет чтобы, порадовать женщину, бодрым. Так точно! Конечно можно! А Вы? Попытаться!
На что я ответил:
- Я по жизни трезвый реалист. Всегда соизмеряю свои возможности, со своими желаниями, так легче жить, безболезненнее. Сама посмотри, берег вон на горизонте, едва виден. Мы на пароходике плыли полтора часа.
Она посмотрела на меня и сказала:
- Может Вы и правы доктор Володя. Очень может быть. Просто хочется порой сделать глупость, а кто-то, тебя бы удержал, и может даже отругал, и тебе бы стало хорошо и спокойно. Хорошо оттого, что, с тобой есть кто-то.
Я хотел сказать, типа, что какие твои годы, что все будет хорошо, но что-то удержало меня, подумалось, что это будет банально. Поэтому сказал, просто:
- Я тебя понимаю.
Мы спустились с понтона и начали подниматься по лестнице, остановились передохнуть на площадке, сели на скамейку. Немного посидев Валентина мне сказала:
- Вы идите доктор, я посижу минут десять, отдохну, и тоже пойду.
Новая рабочая неделя началась как обычно, с утренней пятиминутки. Дежурные врачи отчитались за прошедшее воскресение, в то время выходной был один, суббота была рабочей. Началась новая рабочая неделя, я вошел в кабинет, за столиком медсестры уже сидела Валентина. Я сел на своё место, достал из ящика стола тонометр, фонендоскоп, неврологический молоточек, и кивнул Валентине:
- Запускай!
Она нажала кнопку, над дверью мигнула лампочка, вошел пациент.
Было видно что, она очень волнуется, берет не те бумажки, не то пишет, и не туда, но я и бровью не повел. Через какое-то время она успокоилась, работа у нас наладилась, и остаток дня мы проработали без проблем. В течение двух, трех дней она полностью освоилась, стали появляться свободные минутки, и мы болтали на разные темы. Как-то разговорились о песнях из кинофильмов, Валентина сказала, что ей очень нравится песня из кинофильма «Весна на Заречной улице».
Ну, я и говорю, небрежно так:
- Приходи к Варваре Сергеевне в четверг, посмотрим этот фильм. Да, после него будет концерт Высоцкого.
Валентина расхохоталась, потом, махнув рукой, сказала:
- Ну доктор, что-то не видела я киноустановки у Варвары Сергеевны.
На что, я ответил:
- В четверг будь дома, я зайду за тобой.
Валентина посмотрела на меня недоверчивым взглядом, и сказала:
- Ну ладно, в четверг так четверг, надеюсь это не шутка.
Глава 6.
В то время в продаже появились первые советские видеомагнитофоны,
о… Вы их не видели, это был гробина размером с журнальный столик, при работе громко жужжал, на передней панели было множество кнопочек и ручек, в комплекте с ним шла видеокамера, которая работала только с треноги и отдельно от видеомагнитофона не работала. Кассет в нынешнем виде не было, была пленка на бобинах, шириной, наверное, сантиметра три, а диаметр бобины был размером с суповую тарелку. Но, тем не менее, это устройство работало. Такую штуку купил мой товарищ, он человек был обеспеченный, работал в сфере торговли, все нервы у меня лечил. Вот эту штуку я и попросил у него на время. Во многом можно было упрекнуть Федю, но только не во жмотстве, видео по тем временам штука небывалая, но мне дал, не моргнув глазом, даже условий ни каких не выставил. Фильмов у Феди было много, ленты с фильмами, которые взял у него, до сих пор помню. Это были; «Весна на Заречной улице», «Адъютант его превосходительства» с Юрием Соломиным, все пять серий, «Кавказская пленница», «Операция Ы», две серии прекрасного польского комедийного боевика «Приключения канонира Доласа», одну бобину с чистой пленкой, и концерт Владимира Высоцкого. Телевизор взял свой, у меня был хороший транзисторный цветной «Витязь». Что бы привезти все это, была разработана мною целая операция. Я назначил обследование одному из родственников завполиклиникой, на аппарате ЭЭГ которого в ЦРБ, конечно не было. Мне выделили машину, чтобы отвезти пациента в областную больницу, вот так это чудо тех времен и появилось у Варвары Сергеевны. В первый вечер смотрели «Весну на Заречной улице», Валентина, Варвара Сергеевна и я. Место в кинофильме с песней, я прокрутил дважды, потом смотрели концерт В. Высоцкого. Вечером, уже прощаясь, Валентина, покрутив головой, тихо сказала:
- Ну доктор Володя, я теперь поверю всему, что Вы скажите.
На следующий вечер к Варваре Сергеевне стеклась вся Грибная улица, на которой я и проживал, смотрели «Операцию Ы». Я показал, как управляться с этой техникой Варваре Сергеевне, и она больше недели для всей улицы крутила фильмы, и в эти моменты гордости была необыкновенной. Потом я, даже снял из окна на видео Варвару Сергеевну, как она поливает грядки в огороде, она не на шутку испугалась, увидев себя на экране телевизора, но потом успокоилась, и я сфотографировал её около телевизора, в котором показывают её же. Через две недели, когда отвозил видеомагнитофон владельцу, отпечатал фотографии и подарил ей. Она очень гордилась этой фотографией, потом сказала мне, что одну послала сыну.
Быстро бежали дни моей командировки, оставалось всего две недели до моего отъезда, а роман наш с Валентиной только разгорался. В больнице о нём даже и не догадывались, поскольку на работе, ни я, ни Валентина никаких вольностей себе не позволяли, отношения были строго официальные. С работы уходили в разное время, потому что в те времена, такие вещи не приветствовались. Если бы об этом узнали, начались бы разборки в комитете ВЛКСМ, в парткоме, в профкоме ну и так далее. Поэтому встречались мы на берегу Волги, в укромном местечке, в густых зарослях черемухи. Черемуха уже отцвела, и можно было не опасаться что, кто-то, припрется к ней наломать букет. Она росла практически на краю обрыва, окружая с трех сторон садовую скамейку, как скамейка туда попала, остается только догадываться. Если была хорошая погода, то мы приходили туда, сидели, слушая мой кассетный магнитофон «Sony», смотрели на Волгу, и нам было хорошо. Магнитофон я купил у нас в городе, в комиссионном магазине, начиналась перестройка, и импортная техника стала появляться, правда, стоила довольно дорого по тем временам. Это был небольших размеров магнитофон, очень хорошего качества с хорошим звуком, до сих пор лежит, в кладовке, причем в рабочем состоянии. Правда, кассеты прослушивать можно было только импортные. Наши же кассеты, этот гад, возмущенно запищав, выплевывал, т.е. выталкивал из приемного лотка. Валентина смеясь говорила что, этот буржуй, не хочет слушать советскую музыку. Кассеты с записанной уже музыкой, я доставал через Федора, в большинстве случаев, это была классика и диско. Особенно Валентине нравились записи с органной музыкой и клавесин.
Она была такая выдумщица. Однажды сидим на скамейке, слушаем Space, идет легкий дождичек. Валентина сидит поджав ноги и прижавшись ко мне, молча смотрит на Волгу, уже стемнело, дождик все также тихо шелестит по черемухе, потом все-таки пробился через густую листву и стал капать на нас. Мы передвинулись на правый край скамьи, над ним был навес сделанный из большого листа фанеры. Вот зазвучала её любимая композиция Let Me Know The Wonder, Валентина заерзала, приподнялась, уселась поудобнее, обняла меня за шею и говорит:
- Когда я была маленькая, была у меня подружка цыганка. Её звали Тая. Отец её работал в совхозе, а матери не было, зато была бабушка. Это были оседлые цыгане. Мы с ней иногда ходили навещать её бабушку, у нее в саду были очень вкусные груши. Однажды она нам рассказала сказку про книгу Судеб. Что существует такая книга Судеб, в которой про каждого человека в мире есть страничка. Эту книгу нелегко найти, потому что, находится она под землей, и что бы добраться до неё надо пройти через семь глубоких старых пещер. И в каждой пещере находится по семь дверей, и открыть можно только одну дверь и не ошибиться, если ошибешься… все, заплутаешь в лабиринте пещер. А в самой последней, седьмой тебя встретят семь старых, злых ведьм и зададут тебе семь загадок, и если хоть одну не разгадаешь, смерть тебе. Но если ты ответишь на все вопросы, то ты будешь допущен к книге. Но и это не все, когда ты подойдешь к книге, то должен будешь положить на книгу руки, и если в твоем сердце нет лжи, то книга откроется. И тогда, ты сможешь узнать о любом человеке все, всю его жизнь, всю его судьбу от начала и до конца. Но только об одном человеке. После чего книга закроется и исчезнет, что бы опять появиться через семь лет.
Потом долго молчала, вздохнула и спросила меня:
- А если и правда, есть такая книга, какую ты бы страничку открыл?
Я повернулся к ней, хотел ответить, но она внезапно ладошкой закрыла мне рот.
- Нет, не надо, ни чего не говори.
Посмотрела мне в глаза, прижалась на секунду всем телом, соскочила со скамейки, и фить по тропке вверх, к улице Грибной, только её и видел.
На следующий день встретились на понтоне, я ушел туда после работы порыбачить, Валентина прибежала ко мне, и потребовала удочку. Поскольку червячков она непритворно боялась, то я насадил червячка на крючок, отдал ей удочку, она её забросила, и мы дотемна просидели с ней на понтоне, говорили о том, о сем. Рыбы я тогда совсем не поймал. Когда пришел домой, то Вася, почему-то в тот день не ходивший со мной, недоверчиво понюхал пустой котелок в котором я всегда приносил рыбу, пошарил там лапой и уставился на меня. А где рыба-то? Но так было только один раз. Валентина быстро разобралась что к чему в рыбалке и увлеклась ею.
Бывало что улов, порой, у неё был больше чем у меня. Вот однажды, она пригласила меня к себе, на уху. Я пришел чуть раньше, принес с собой бутылку грузинского вина. Валентина суетилась на кухне, меня, чтоб не мешался, усадила в комнате на диван и дала какой-то журнал. Я его лениво полистал, и от нечего делать стал ходить по комнате, и остановился, разглядывая радиоприемник. Это был дорогой радиокомбайн, в котором был многополосный радиоприемник, проигрыватель пластинок и кассетный магнитофон, довольно редкое сочетание. Вдруг мое внимание привлек, чей то портрет лежащий за радиоприемником, снедаемый любопытством, я взял его в руки, повернул к себе и чуть не выронил от испуга, с портрета перечеркнутого черной траурной лентой смотрел… я, только в военной форме, в звании капитана. Я оторопел, у меня пересохло в горле, прокашлявшись, несколько раз глубоко вздохнув, что бы успокоиться, я еще раз посмотрел на портрет, приглядевшись, понял, что этот офицер просто очень, очень… похож на меня. Я догадался, что это и есть погибший муж Валентины, тихо положил портрет на место, оглянулся, Валентина чем-то звякала на кухне, у меня дрожали ноги, я присел на диван. Только тут до меня дошло, почему при первой встрече, так нервничала Валентина, и почему, когда я вошел первый раз к Варваре Сергеевне, она попятилась, перекрестилась, и пробормотала:
- Свят, свят, свят.
А потом, так раскручивала меня на разговор, она убедиться хотела, что я, не он, не муж Валентины.
Я вышел к Валентине на кухню и сказал:
- Валентина, извини меня, пожалуйста, но там фотография, я увидел её случайно. Это случайно получилось, не специально, я ей богу не знал, но слушай, это что… правда, так похож.
Валентина села на табурет у стола, долго молчала, накручивая поясок от халата на палец, потом с большими паузами, не глядя на меня, тихо сказала:
- Тогда, на берегу, у тополя, я чуть не потеряла сознание от страха, когда увидела Вас, решила что, это Леонид, ну то есть, Вас приняла за него. Он часто встречал меня там, с сыном, забирал его из детского садика после службы. В военкомате, когда нет призыва, он заканчивал раньше меня.
Помолчав, добавила:
- Вы так похожи на него, что даже страшно становиться, сигарету держите так же, жесты, движения рук, поворот головы. Если бы мне кто, раньше сказал о таком, не за что бы не поверила. А тут, первое время, даже Варвара Сергеевна Вас в спину крестила.
Потом, после долгого молчания сказала:
- Он у меня в Афганистане служил, ранен был в правое легкое, долго лежал в госпитале. После госпиталя сказали, или на гражданку, или вот, в военкомат. Выбрал военкомат, вот так здесь мы и оказались.
И вот тут. Воистину… есть дьявол, и он толкает нас на неразумные поступки. Когда я служил в армии, то произошла у нас на стартовой авария, пострадало несколько солдат, и я в том числе. Мне сделали операцию на правом легком, по поводу пневмоторакса. Я расстегнул рубашку и показал ей шрам на правой половине грудной клетки, придурок.
Каким чудом успел подставить свою правую руку под её лицо, а левой схватить за плечо, не знаю, Валентина упала, вернее, рухнула лицом прямо на плиту. Она была белая как снег зимой и такая же холодная, все мои знания по оказанию первой и неотложной помощи мгновенно улетучились, и единственное что я мог делать, это трясти и повторять:
- Валя, Валенька очнись!
Потом вспомнил, что в комнате видел пузырек с нашатырным спиртом, метнулся в комнату, открыл его, плеснул на носовой платок и опять бросился на кухню. Поводил около лица, у неё чуть дернулись веки, отбросил платок, взял на руки и отнес в комнату на диван. Она чуть порозовела, а затем судорожно вздохнула и открыла глаза.
- Ты вернулся, Ленчик.
Захлебываясь прошептала она. Я не знал что делать, на окне увидел банку с водой, плеснул себе на ладонь и умыл ей лицо. Она постепенно пришла в себя, взгляд стал осмысленный, потом вцепилась мне в рубашку, притянула меня к себе и глядя в глаза, тихо спросила:
- Ты кто? Скажи? Ты кто?
Я накрыл её руки своими, и также тихо сказал:
- Дурак я, дурак. Прости меня. Если можешь, прости, за эту глупость.
Отвел её руки от себя, положил их ей на колени, встал и отошел к окну. Она сидела на диване, длинно-длинно вздохнула, потом встала, медленно подошла, ткнулась головой мне в спину, как раз между лопаток и сказала:
- Господи. Как ты похож на него.…
И стукнув кулачком по спине, замолчала. Потом, подтолкнув меня слегка к дверям, сказала:
- Иди Володя, завтра опять на работу, народу много назначено, а день сегодня тяжелый.
И нервно хохотнула.
Глава 7.
Мне ничего не оставалось делать, как откланяться и отправиться домой.
Пришел домой, на столе под полотенцем в тарелке, лежали пирожки, и стоял более менее горячий электрический чайник. Варвара Сергеевна озаботилась.
Я съел пару пирожков, не чувствуя вкуса, выпил полбокала чаю и лег спать
Проснулся оттого, что кто-то, закрыл мне рот, холодной как лед ладошкой.
Я открыл глаза, у меня на кровати сидела Валентина, Вася, возмущенно мяукнув, выскочил в окно.
- Хорошо, что кот гавкать не умеет, а то бы залаял.
Сказал я, шепотом ей в ладошку. Валентина фыркнула мне в ухо, и прижалась ко мне. Ещё несколько раз, после этого, бестелесной тенью появлялась она у меня ночью, и так же тихо и незаметно исчезала. Окно в комнате практически всегда было открыто, и только занавешено от комаров марлей. Никто ничего не заметил. Ну, кроме Варвары Сергеевны, она как-то раз, тяжело вздохнув, сказала:
- Может и сладиться у Вас, а может он, ей бластиться в тебе.
(бластиться – кажется, видится. Местное словечко).
Вот этого я и боялся, вернее, опасался, что моя Валя-Валентина, во мне, видит его. Потому что, были моменты, когда она, обнимая меня, наверное в забывчивости, шептала:
- Леня, Ленчик.
Кто знает? Трудно сейчас об этом говорить. В плохое, ведь, не вериться. Не хотелось думать, что я, для неё это он. Однажды я проснулся от странного чувства, ощущения, что кто-то смотрит на меня, и увидел, что Валентина сидит у меня в ногах, закутавшись в простыню и смотрит на меня, не замечая, что я проснулся. Я лежал тихо и так же смотрел на Валентину. Мы смотрели друг на друга и от этого мне стало как-то не по себе, я поднялся на локте, протянул к ней руку и дотронулся до её груди. Она дернулась, как будто её ударили, потом бросилась ко мне, обняла меня и долго-долго тихо-тихо плакала, закусив простыню. Я не знал, что и делать, в конце-концов, взял и просто прижал её к себе, погладил по спине, она затихла, успокоилась и потом заснула. От всех этих дел, у меня голова шла кругом, думалось, вот прожил тридцать три года, а как мне поступить, ума не приложу. До конца командировки оставалось дня три, и как-то раз после работы, доктор из соседнего кабинета пригласил нас с Валентиной на небольшой сабантуйчик, по поводу своего дня рождения. Нас было человек восемь, ну выпили немного, начались разговоры о том, о сем, и черт меня дернул ввязаться в этот спор про Афганистан, Кто-то начал говорить о том, правильно ли сделал СССР, что ввел туда войска. Спросили мое мнение, а у меня там одноклассник служил, офицер-танкист, однажды чуть в танке не сгорел. Так вот он сказал, что социализм и мир на штыках не носят. А душманов нам не победить, поскольку они воюют дома и воюют очень умело, и все дело идет к тому, что мы из него уйдем не солоно хлебавши. Напомню, что дело было в 1987 году, а в восемьдесят восьмом мы ушли, т.е. уже тогда офицеры понимали, чем это закончиться. Вот в этом ключе, я и высказался, Валентина вспылила, начала говорить прописные истины про торжество идей социализма.
Я сказал, (не подумав) что она говорит не свои мысли, а слова замполита. Она молча ушла. Последние два дня командировки мы проработали, разговаривая только на рабочие темы. На понтон она не приходила.
Закончилась моя командировка, я так и не сделал шага к Валентине, думал пусть остынет, вот приеду в отпуск, благо остановиться есть где, тогда и решим, как нам дальше быть. Заведующая неврологическим отделением Нина Никаноровна, свое слово сдержала, отпуск, я получил в августе.
Но мы предполагаем, а Господь вершит наши судьбы, в тот же день, в дверях комнаты общежития врачей, где проживал, я обнаружил приколотый кнопкой конверт, где вместо обратного адреса был какой-то смазанный, нечеткий штамп. Вскрыл конверт, на пол, вращаясь, упал узкий листок бумаги, подняв его, я прочитал следующие строки.
Товарищ такой то, Вы призываетесь на спецсборы сроком до 180 дней для ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, предлагаем Вам прибыть в военкомат 12 августа 1987 года.
Подумал, ну вот, и накрылся медным тазом мой отпуск. Тогда не принято было косить от армии, это уж сейчас модно, а тогда, пошел в военкомат. Офицер, собравши нас человек двадцать в актовом зале, толкнул перед нами речь, мол, фонит рентгенами проклятый реактор, заражает радиоактивной заразой окружающую среду и людей, и Родина мать на этой треклятой станции ждет, не дождется Вас, товарищщы офицера. До 12 августа оставалось два дня, и я помчался на автовокзал, успел на последний автобус и уже поздно вечером появился у Варвары Сергеевна.
- Все-таки приехал, ласковый мой!
Сказала она.
- А Валеньки то нет, уехала она, с родителями на Украину, в Харьков.
- Как уехала? А работа? А дом?
Ошалело сказал я.
- Дом продали, кому-то под дачу.
С явным неодобрением, сказала Варвара Сергеевна.
- Что значит продали, она же одна тут жила.
Сказал я.
- А то и продали, родители за ней приехали, недели через две после твоего отъезда. Побыли тут дней пять, дом продали и уехали, недели полторы назад и уехали. А с работы уволилась, её держать не стали, врача-то все равно нет.
- Ну и дела.
Покрутил головой я, и добавил:
- Что, она и адреса не оставила, Варвара Сергеевна?
Как говорится, на челе Варвары Сергеевны отображалась нешуточная борьба мыслей, она сидела, поджав губы, и явно принимала какое то решение. Решившись, сказала:
- Перед тем как уехать, прибегала Валентина-то. Оставила письмо для тебя, с наказом отправить его тебе через месяц.
Встала, вышла и практически тут же вернулась с письмом в руке. Перекрестившись, отдала его мне, со словами:
- Валенька прости, что не сдержала слова, да ведь, он сам приехал.
И хотя у меня было громадное желание тут же его вскрыть, я сложил его вдвое и положил в бумажник. Мы немного ещё, посидели с Варварой Сергеевной за самоваром, она как всегда, вывалила на меня ворох информации, о жизни этого маленького волжского города. Потом сказала:
- Комната твоя свободна, ласковый мой, иди, отдыхай. Завтра уедешь, чаю, не увидимся мы боле!
Утром, я встал очень рано, чтобы успеть на первый автобус в областной центр. Варвара Сергеевна встретила меня во дворе, сунула мне в руки сверток с горячими ещё пирожками и перекрестила со словами:
- Счастья тебе в жизни, Володенька!
Только когда автобус выехал из городка, я открыл письмо Валентины.
Оно было коротеньким, всего несколько строк:
Милый Володя!
Я хотела приехать к тебе, почти сразу, как только ты уехал. Слава богу, мне хватило сил, не сделать этого. Я так и не смогла решить для себя, кто ты…. Когда ты со мной, мне страшно, душа моя разрывается, и без тебя мне плохо.
Поеду к родителям, так будет лучше, да и сын похоронен в Харькове. Мужа увезли его родители в Белоруссию и там похоронили. Меня здесь ничто не держит. Ты вошел в мою жизнь – наказанием божьим, вот только не знаю за что. Ты боль моя, беда моя.
Прости, адреса не оставлю.
Валентина.
Я сложил письмо обратно в конверт, никогда ещё, никогда, не было, мне, так, хреново. Приехал в город, пришел домой, было у меня пол-литра спирта, чистого, медицинского, не разведенного, и чтобы он не прокис за мое отсутствие, употребил его с пирожками Варвары Сергеевны. Наутро, мучаясь головной болью, я вымыл пол в комнате, затыкал и заклеил щели в окне, разморозил и отключил холодильник, в общем, провел консервацию своего жилья. Наступило двенадцатое августа, и наша команда, в ночь поездом отбыла в Москву, а оттуда в Киев.
Прошло несколько дней, я принял дела у лейтенанта медицинской службы Невзорова, в течение двух дней он передал мне технику, документы, медикаменты и т.д. Так и началась моя служба в качестве начальника медицинской службы в/ч-36641.
И с этого момента закрутила меня жизнь, так закрутила, что … только и остается, что махнуть рукой.
Потом с треском автоматных очередей распался «великий и могучий», из печати исчезли названия: СССР, КПСС, ВЛКСМ и т.д. и т.п., и хотя до них мне было фиолетово, так как до сих пор считаю, что доктор должен быть вне политики, доктор служит людям. Жизнь началась суматошная, я уехал в край далекий, женился, у меня уже взрослая дочь. Иногда, как сейчас, с грустью вспоминаю то время и думаю, может и правда, что все, что с нами случается, все предопределено, и все прописано. Что, есть книга Судеб, в каковой ты можешь узнать и свою судьбу. Глянешь на свою страничку, и опа…
Родился-появился, заходил, сопли, корь, краснуха, школа, работа, служба, институт, окончил-заработал, женился, развелся, опять женился, выбился в начальники, сердце, давление, камни в почках, пенсия…
Красота…! С одной стороны.
А с другой, я наверное нерешился бы открыть свою страницу, не знаю, не могу дать ответ. Откроешь, исчезнет скромное обаяние жизни, не откроешь, потом будешь мучаться, что не открыл. Хотя нет, все это фигня, просто страшно будет жить, когда будешь знать финал своей жизни. Так что, пусть все будет так, как есть.
Да, кстати, я и предположить не мог, что судьба, в мае 2007 года, сведет меня с Валентиной. Но это уже совсем другая история.