Часть 3
Причуды старого ворона
– Понравились мои часы? Стар-ринная работа, молодой человек, таких часов уже давно никто не делает! Обр-ратили внимание, какая точность? Пр-риглядитесь! Фигур-рки словно живые!
Миша хотел ответить, но не смог, только головой помотал из стороны в сторону. Еще немного и произошло бы что-нибудь непоправимое: не исключено, что Миша клюнул бы ворона в глаз, или кинулся прочь с диким воем, ломая мебель, но на помощь подоспела мама.
Она все это время грелась, как чайник на плите, не замечая волнений сына, а только повторяла про себя Мишину «историю болезни» на разные лады. К моменту исхода ворона из кухни, мама разогрелась до температуры кипения: уже не могла выдыхать воздух, только вдыхала. И когда Карл Израилевич залопотал про какие-то свои фигурки, гостью прорвало: она кинулась к старику, вцепилась в руку и затараторила с бешеной скоростью, пересказала всю Мишину жизнь до мельчайших подробностей, не забыла о себе, о муже и свекрови. Запала у нее хватило бы на всех родственников до седьмого колена, но ворон остановил этот поток:
– Вы не волнуйтесь так, милая. Выпейте-ка лучше чаю! Мама у меня замечательно готовит чай с мятой, – он посмотрел поверх ее головы и широко улыбнулся.
Мама оглянулась посмотреть, кому это он улыбается, охнула и тихонечко поползла в сторону выхода, но уперлась спиной в подлокотник дивана, пару раз дернулась и затихла.
На выходе из кухни стояла совершенно белая, старая-престарая седая ворона с подносом в руках. Все бы ничего, только глаза у старухи очень уж страшные – белесые, незрячие, и смотрят в разные стороны. А она еще при этом улыбается сумасшедшей беззубой улыбкой:
– Кавлуша цайку хотел? – прошамкала ворона, и поднос опасно накренился в ее руках.
Миша поспешно подхватил поднос, хотел забрать его, но куда там – бабуля вцепилась намертво, не оторвешь. Пришлось вести старую птицу на подносе, как на поводке. Заварочный чайник подпрыгивал и плевался коричневой жижей, дивный запах поплыл по заплесневелой гостиной. Мама вдохнула его и ожила:
– Давайте помогу! – она попыталась оторвать старушкины руки от подноса, но потерпела фиаско. Не долго думая, перехватила поднос и повела бабулю к столу.
– Кав-кавлуша! – заголосила та, отбиваясь от мамы свободной рукой.
– Мама, мама! – Карл Израилевич решил вмешаться, но женщины чересчур увлеклись перетягиванием подноса и не обращали на него никакого внимания.
Старый ворон вышел из себя и заорал во весь голос:
– А ну, цыц обе! Бросьте немедленно!
Поднос грянулся об стол. Обе мамы застыли с раскинутыми руками, словно хотели обняться после долгой разлуки. Потом старушка решила выяснить, кто же ее так бесцеремонно таскает по комнате, и ощупью двинулась на маму. Это было уже слишком: мама нырнула под стол с завидной проворностью: тык-дык-дык – на четвереньках прошмыгнула между ножек и спряталась за Мишей. Интересно, она уже успела пожалеть, что притащила сына в эту адскую квартиру?
– Мама! Вы забыли принести варенье! Варенье из райских яблочек! – громко запел Карл Израилевич своим обычным сладким голосом, – Все хорошо, мама! Это гости, наши гости! Они хотят варенья!
Старушка успокоилась и направилась, как ей казалось, в сторону кухни. На самом же деле принялась настырно бодать стенной шкаф головой. Пришлось ворону скорректировать курс и слегка добавить ей скорости.
– Не надо варенья, Карл Израилевич! Мы принесли конфеты и сыр!
– Ничего страшного, милочка, пусть принесет, ей полезно двигаться. Не обращайте внимания, она очень-очень стара.
– Да, я понимаю! – мама выползла из укрытия и дрожащими руками стала разливать чай, – Садись ближе к столу, Миша.
– Да, да, садитесь ближе, молодой человек. Так какая у вас пр-роблема, вы сказали? – с улыбкой спросил ворон.
Мама изготовилась по новой рассказывать Мишину историю, но ворон ничтоже сумняшись остановил ее. Просто взглянул, и маме расхотелось говорить. Миша понял – больше отмалчиваться не удастся. С трудом оторвал взгляд от танцующей в чашке чаинки и посмотрел старому ворону в глаза.
– Я… – начал Миша и не узнал своего голоса, – Я не могу летать.
– Ну, вы же видели! – взмолилась мама, – совершенно не может летать, как будто не птица вовсе.
– Да, да, да. Видел, видел. Как же, как же. Откройте рот. Закройте. Откройте. Закройте. Расправьте крылья. Закройте. Откройте. Присесть можете? Присядьте. Встаньте. Еще. Хорошо. Отлично. Но странно.
Последнюю реплику ворон направил куда-то в воздух, поверх голов изумленных сорок, словно там стоял мудрый собеседник, более достойный внимания, нежели Миша с мамой. Потом ворон и про несуществующего мудреца забыл, откинулся на спинку кресла и впал в задумчивость. Он то постукивал пальцами по подлокотнику, напевая про себя «парам-пам-пам, парам-пам-пам», то вдруг замолкал и вскидывался, возражая невидимому собеседнику: «да, да, но крылья то хорошие» или «это не важно и никому не интересно».
В цирк ходить не надо, подумал Миша, взглянул на маму и прыснул: глаза выпучены, рот открыт – на всю оставшуюся жизнь удивилась. Миша стал знаками показывать маме, что мол, пора сматываться отсюда, но тут снова явилась белая старушка.
Посылали ее за вареньем, но она нашла что-то более интересное: в руках бабули покачивался внушительный жбан, до краев полный сметаны.
– Кавлуша! – причмокивая и облизываясь, молвила старушка, – Сметанки хочешь?
Но Карл Израилевич пребывал в прострации и даже тысяча старушек (со сметаной или без нее) не привлекла б его внимания сейчас. Сметана в руках старухи между тем переливалась через край крынки, крупными каплями падала прямо на пол, на диван, на ручку кресла.
– Кавлуша! – снова позвала обделенная вниманием белая ворона.
Кавлуша не ответил, и она двинулась дальше, наткнулась на спинку кресла, и смачный шматок сметаны плюхнулся на пол.
– Кавлуша – плохой мальчик! – резюмировала старушка дрогнувшим голосом и шагнула в сметанную лужу, – А-а-а!
Слабенькие старушкины лапы заскользили по скользкому полу, крынка вырвалась из рук, кувыркнулась в воздухе и с характерным звуком «хлюп» – наделась прямёхонько Карлу Израилевичу на макушку. Что тут началось! Крик несусветный! Ворон ничегошеньки не понял, стал по комнате носиться весь в сметане, круша по дороге мебель и цепляясь за углы. Миша бешено хохотал, пугая старушку, а мама торжествовала молча.
Наконец, Карл Израилевич расколотил крынку об угол шкафа, протер глаза и увидел, какой разгром царит в доме:
– Дьявол! Извините! Я мигом!
И как-то действительно мигом убрал весь беспорядок, отправил маму в спальню и вернулся к гостям. Приземлившись в кресло, он устало вытер салфеткой руки, было заметно, что все это шоу ему порядком надоело.
– Что ж, дорогуша, - обратился он к Мише, - могу вас утешить, крылья у вас хо-ро-шие!
И откинулся на спинку кресла, словно проблема Миши уже раз и навсегда решена. Повисла пауза.
– И что? – спросил Миша.
– Вы можете летать! – торжественно заявил ворон.
– Как это?
– Как все летают!
– Не-а, не могу! – несмело возразил Миша
– Можете!
– Не могу!!!
– Можете!!!
– Но вы же видели, как я летаю! Это называется «можете»?!
– Крылья хорошие – значит, теоретически вы летать можете!
– Те-те-реотически? Как это т-тео…тери, тьфу, тертио…чески?
Мама рухнула на колени и взмолилась:
– Не пугайте меня, Карл Израилевич, скажите толком, что с ним? Может его ромашкой попоить?
– Ромашкой? А что? Попоите! Хуже-то не будет, попоите. Крылья хорошие, значит летать может, а если не летает, значит… не хочет… – начал раздражаться ворон.
– Да как же не хочет?! Хочет! Еще как хочет! – мама не осталась в долгу и полезла в бутылку, стала пихать Мишу в спину. – Скажи, что ты хочешь летать!
– Э-э…
– Не слушайте его, он хочет, хочет! Как же можно не хотеть?
– Послушайте меня, девушка! – выдавил из себя ворон, – Я вам ни чем помочь не могу! Если бы проблема в крыльях была, тогда другое дело! Что же я сделаю, если он НЕ ХОЧЕТ ЛЕТАТЬ?!
– Но можно же как-нибудь уговорить или… заставить! – не сдавалась мама.
В глазах Карла Израилевича мелькнуло что-то похожее на жалость. Что можно поделать с сумасшедшей мамашей? Мише обычно становится неловко в такие минуты, когда мама льстиво улыбается и заискивающе заглядывает кому-то в глаза. Было бы из-за чего расстраиваться, в самом деле! Не маленький уже, сам разберется! Миша стал тянуть мать к выходу. Упирается еще, настырная! А ворон за свое:
– Вы поймите, дорогая моя, никто никого не может заставить хотеть, это абсурд! Помните, как сказано у классика: «Рожденный ползать, летать не может!»
– Рожденный п-ползать… Как это «ползать»?
– Главное – не отчаиваться, дорогая! Если подумать, что такого страшного в том, что он не летает? – Карл Израилевич говорил о Мише в третьем лице, а сам при этом не сводил с него своих черных пронзительных глаз. – Могло быть и хуже! Поверьте мне, гораздо хуже!
– Куда ж хуже-то?
Карл Израилевич не стал отвечать. Он просто посмотрел на маму и улыбнулся странной косой улыбочкой. Тут мама представила, что могло быть хуже, и заплакала. Этого Миша вынести никак не мог. Мамины слезы – это похуже полетов! Миша крепко ухватил ее за руку:
– Мам, пойдем! Не плачь, пожалуйста! Я научусь летать, я стану самым лучшим летуном, если ты захочешь! Я даже танцевать научусь, я петь научусь как тот соловей из березовой рощи, только не плачь!
– Ах, ты мой ласковый!
Звяк – Миша спустился с дерева. И вопросов после визита к ворону меньше никак не стало и на душе препротивно. Обещал научиться летать, а как – не известно. Не ясно даже, с какой стороны за это дело браться? То же мне, мудрый старый ворон, триста лет живет, а ничего толком сказать не может! Хоть бы посоветовал что! Зря только конфеты потратили. И мама вздыхает тяжко, носом хлюпает, прямо беда.