Ловушка для мух Лина Бендера продолжение

    ЧАСТЬ  6
                ЛОВУШКА.

Лето 2008 года.


  За окном люто бушевала гроза, с глухим треском бросая в оконные стекла крупные градины, и также свирепо буянил с горя напившийся в стельку Валерий, с грохотом, заглушающим грозовые раскаты на улице, швыряя в пол и стены посуду, вилки и ложки.  Зажмурившись от страха, Инга жалась в уголке сбитой в кучу постели.

- Все кончено!  Кончено! Уплыли денежки! Все мои мучения напрасны!

  Девушка удрученно молчала.

- А все из-за тебя, курица безголовая!  Решила на моей беде заработать?!

  Он бросился к любовнице, намереваясь вульгарно, по-бабьи, вцепиться ей в волосы.  Инга рефлекторно прикрылась подушкой, на которую и обрушились отнюдь не слабые удары. 
Пискнула из-под постельной принадлежности тихо и виновато:
- Ради тебя старалась!

- Ври больше! – скривился Валерий.

  Обмякнув, упал плашмя, забившись в судорожных рыданиях, в голос визгливо причитая:
- А как хорошо все начиналось!  Как начиналось-то, а?


  … На следующее утро после грозовой и обильной на переживания ночи Валерий позвонил в банк, скорбным голосом сообщив о внезапной болезни супруги.  Объяснение нашлось легко и быстро: на дороге сломалась машина, Марьяна вымокла под проливным дождем, и свалила бедняжку жестокая простуда.  Начальство отнеслось с пониманием.  Госпожа Гиршман числилась на отличном счету, рьяно радела о службе и стремительно делала карьеру по бухгалтерской линии, где не требовалось сногсшибательных внешних данных, а ценились цепкий ум и умение считать деньги.  По телефону поинтересовались лишь насчет ключа и карточки, о которых несведущий в банковских делах супруг понятия не имел.  Сначала ситуация никого не напрягла.  В охране бухгалтерии хранились дубликаты.  Отбоярившись от служивых чинуш, Валерий с нескрываемым облегчением набрал в шприц лекарства и успокоил маявшуюся отходной болезнью супругу на целые последующие сутки.  Погруженная в собственные страдания и грезы горбунья едва ли сознавала происходящее и, получив очередное облегчение, тем более забывала об окружающем.  На радостях, почуяв вожделенную, давно не виданную свободу, Валерий ударился в беспардонный загул.  Затем последовали счастливые выходные, проведенные у любовницы – не столько с нею самой, сколько с ее бутылками.  Пробки отлетали с веселой регулярностью и, выпивая стакан за стаканом, он постепенно привыкал и к отталкивающему виду женщины, с которой недавно случайно познакомился.  И скоро ему в эйфории показалось, будто знает новую подругу всю жизнь, и если бы раздолье продолжалось, он бы не возразил ни словом, покорно и с удовольствием спиваясь, деградируя до положения риз, когда не в состоянии выползти во двор справить нужду, и приходится делать это в комнате, над помойным ведром.

  В понедельник замечательно проведенные выходные обернулись катастрофой.  Валерий не сумел добудиться супругу, и на службу она опять не попала.   А у него люто раскалывалась с похмелья голова, и пришлось откупорить просто так, за здорово живешь, подаренную Ириской бутылку «Абсолюта».  Бескорыстные услуги влюбившейся без памяти женщины быстро стали привычными, приятно скомпенсировавшими обидные потери пошатнувшегося в браке самолюбия.  Валерий с чистой совестью попивал в одиночку, закусывал хранившимися в холодильнике деликатесами и нарочно отключил телефон, опасаясь постороннего звонка, способного сломать тягучее удовольствие одинокого пития, когда не нужно делиться содержимым бутылки, которого и одному маловато.  Валерий вступил в ту необратимую стадию алкоголизма, когда для получения полного кайфа не требуется собутыльников и разговоров по душам, достаточно себя, любимого и подруги с наклейкой.  Валерий потихоньку, по рюмочке, попивал с утра до вечера, с сожалением наблюдая за пустеющей бутылкой.

  Как водится, спиртное разожгло беспокойство в душе и пожар в теле.  Он же был особенно подвержен воздействию винных паров и переживал пик толерантности, когда сколько не выпей, все мало.  Начавшему день с крепких напитков, ему не представлялось возможности остановиться в разумных пределах, особенно после вынужденного длительного воздержания, когда организм с поросячьим визгом стремится наверстать упущенное во грехе.  «Подумаешь, ничего не случится, если возьму из хозяйственных денег немножко, Ириска потом добавит.  Горгулья-то моя до вечера не проснется…»  И он уже направился к секретеру в спальне, но отвлекся на пронзительное гудение домофона.  Выглянув в окно, он увидел за калиткой остановившуюся напротив иномарку. «Да пошли они все!  Меня нет дома», - решил Валерий, и мелкой трусцой рванул к черному ходу.   В кухне его настигло назойливое треньканье мобильника.   Звонила из больницы Ирина Николаевна.

- Чего надо?  Занят я!  Как – чем?  Делами! Сколько раз просил не беспокоить!

  И он швырнул бы трубку обратно в угол, но в мозг болезненно ввинтились истеричные женские рыдания.

- Ах, да-да!  Звоню который день, никто не отвечает.  Или что-то случилось?

- Ничего не случилось, дела навалились, - яростно прорычал Валерий, краем уха прислушиваясь к подозрительному шуму во дворе. – Говори, чего надо, - гаркнул он, в корне пресекая охи, ахи и тревожные расспросы с трудом прорвавшейся к телефону на сестринском посту тещи. – А что случится с твоей Марьяшечкой?  Она отдыхает, и приказала не беспокоить.  Понятно?  Ах, белье?  Ну, какое тебе белье, разве там не дают?  А ты попроси получше, покланяйся…  да и шла бы ты!

  Валерий яростно метнул трубку в стену.  Разлетелись хрупкие пластмассовые осколки вместе с посыпавшимися на пол замками.  Дверь ударилась об косяк с оглушительным треском, точно из пушки выстрелили.  В прихожую ворвались высокие плечистые парни в черных смокингах, пропустив вперед серьезного человека предпенсионного возраста.  Приехавший держался напыщенно и важно, не чета едва успевшему распрямиться от бремени семейного ига Валерию.  Но поза была ему знакома.  Когда был помоложе, точно также выступал, требуя от безоглядно обожавших женщин какой-нибудь услуги…   желательно в материальном эквиваленте…  Воспоминания растревожили Валерия, подтолкнув к неприятной догадке.  Вломившиеся без санкции молодчики определенно приехали чего-то требовать.

- Нам бы госпожу Марьяну Олеговну, пожалуйста.  Ах, она больна?  Чем же, позвольте?

-  Ну, это…  гриппом, - поспешно выпалил Валерий, не зная, как спровадить непрошенных гостей за ворота.

  Но те не собирались быстро откланиваться.

- А ну, проводите нас к Марьяне Олеговне, любезнейший!

  Тон выхоленного, с иголочки одетого посетителя звучал безапелляционно.  Валерий пытался воспротивиться, но его легко оттеснили.  Первой его эмоцией был страх перед опасным вторжением, затем одолело страстное желание сбежать по личным делам, а они пусть тут сами разбираются.  Вышколенная охрана намерения читала по глазам.  Заступили дорогу, достали оружие и резиновые полицейские дубинки, держа несчастного хозяина за пытающего скрыться от правосудия преступника.  А он-то, бедняга, всего лишь торопился за вином.  Но пришлось отложить.  Под конвоем Валерия подняли на второй этаж.

- Супруга спит.  Она больна, - попробовал он тихо вякнуть, но его проигнорировали.

  К Валерию быстрым шагом стала подкрадываться медвежья болезнь, и он уже открыл рот, торопясь отпроситься в уборную…  но в этот момент горгулью угораздило проснуться.  Валерий схватился за живот и медленно стал оседать в мягкое кресло.  Медвежья болезнь приближалась стремительной поступью, но напротив встал охранник с дубиной, двое других во главе с вальяжным старикашкой нацелились на лежащую в неприличной позе горбунью.  Валерий пытался прислушиваться, но травмированный жутью организм протестующее зарычал, выдавая разбойникам все, что о них думает…

- Она ничегошеньки не соображает.  Оба упитые или обколотые…

- Эх, Марьяна Олеговна, а мы вас считали асом делопроизводства…

 И, поскольку бедная женщина могла лишь испускать пронзительные журавлиные крики, не в силах выразить словесно мучившего после пробуждения, хуже чем абстинентного синдрома….  Приезжие господа изумленно смотрели на копошащееся в разверстой постели, с топорщившейся на голове паклей вместо прически уродливое создание, отказываясь признать в нем жесткую и холодно неприступную, с достоинством несущую по жизни недостатки внешности, целиком компенсируемые деловой хваткой Марьяну Олеговну, давно и прочно утвердившуюся на престижной должности главного бухгалтера.  Поняв, что от женщины толку не добиться, подступили к Валерию, наповал сраженному медвежьей болезнью, печальные последствия которой скрывало глубокое мягчайшее кресло на лебяжьем пуху.

- Послушай, парень, может, ты объяснишь, каким образом ключи от блока сигнализации и магнитная карта сейфа попали в чужие руки?

- Не зна-аю! – натужившись, с усилием выдал из глубины насупившегося естества Валерий.

  Медвежья болезнь крутила его и ломала, но неприличные звуки поглощало несчастное, непоправимо испорченное кресло.  Вытаращив глаза, мужчина узнал, что принадлежащими главбуху именными ключами обесточили сигнализацию, открыли кабинет и, взломав несколько банковских сайтов, скачали денег на несколько миллионов долларов.  Валерий крякнул и захлопнул рот, вдруг почувствовав, как пусто и холодно сделалось в животе.

- Слушай, мужик, сюда!  Сам имеешь к этому делу отношение?  Лучше колись сразу, а то…

- Понятия не имею!

  От страха у Валерия прорезался голос, высокий и тонкий.  Он вдруг вспомнил рассыпанное в машине загаженное содержимое сумочки, затрясся, замахал руками и ногами, распустив вокруг едкий запах последствий медвежьего недуга.

- Ничего не знаю!  Мое дело крайнее!  Не знаю, и знать не хочу!

- Эх ты, чмо! – сказал один из охранников и протянул мужчину резиновой дубинкой вдоль спины.

  Валерий тонко, по-заячьи крикнул и потерял сознание, не вынеся и тени предположения о грозящих пытках.  А когда очнулся, липкое кресло болотом засосало нижнюю часть его тела, он едва вырвался из остывших объятий мебели и враскорячку заковылял в ванную комнату.  И тут в прихожей обнаружил приставленную к ним охрану.  Выйти из дома оказалось невозможно.  Разбирательство затянулось на две недели.  Придя в себя, Марьяна плакала и невнятно бормотала, что не помнит, где и когда у нее похитили сумку.  Непонятно, какая болезнь приключилось с ее головой, языком и конечностями, но она могла только несвязно лопотать и сучить крохотными, похожими на детские ножками.  От нервного стресса ли, виной ли бесконтрольные инъекции наркотиков, но часть функций организма отказала, и бедная женщина забыла не только подробности случившегося в грозовой вечер около собственного дома, но и многое из событий нескольких суток до и после трагедии, а также сцены с участием Герыча и компании.

  Охрану не снимали, пока не приехали судебные приставы, и все это время дюжие молодчики дубинками заставляли Валерия ухаживать за супругой, в противном случае Марьяну живьем съели бы мухи.  Они доели бы ее и потом, но вернулась из больницы Ирина Николаевна.  К тому времени у Марьяшки прорезался голос, громкий и визгливый, и она материлась крепче пьяного грузчика.   Судейские арестовали банковские счета, описали и в тот же день вывезли оставшиеся в наследство от бабушки Марии антиквариат и ценные вещи.  В аккурат хватило на покрытие долга.  Марьяне вернули трудовую книжку с компрометирующей записью о невозможности занимать ответственные посты и работать с материальными ценностями.  Разумеется, без наилучших пожеланий в дальнейшем жизненном пути.  Из имущества у семьи остался облупленный до голых стен особняк и пустой гараж, откуда вывели обе принадлежавшие хозяйке машины.  Ирина Николаевна как с луны упала в разоренное гнездо, не дождавшись даже однократного посещения любящих родственников и не получив ни мыла, ни полотенца, ни халата с зубной щеткой.

  Последовавшие затем несколько недель осмысления случившейся трагедии лучше не описывать, они были заполнены слезами, ссорами и истериками, на грани нервного срыва выяснениями отношений.  Валерий наотрез отказывался от всего, как партизан на допросе уйдя в глухую несознанку, и бедным женщинам осталось рыдать и в отчаянии заламывать руки.  Сообразив в один прекрасный момент, что денег нет и не будет, и серьезно заболевшую супругу бесплатная медицина лечит чисто формально, Валерий под предлогом заботы о страждущей перебрался в отдельную комнату в другом конце коридора.  А однажды заглянул в каморку Ирины Николаевны и остался до утра.  Там втихую и обосновался, иногда выпивая припасенную на сэкономленные от хозяйства гроши бутылочку.  Но что такое поллитровка для заматеревшего в непрерывном питии организма здорового дебелого мужчины!  Ставшая из-за болезни еще злее и вздорнее, Марьяна в нелепой надежде на лучшее не позволяла продавать превратившийся в непомерную обузу для семьи особняк.  Сообразив, что брачный контракт потерял актуальность в силу изменившихся обстоятельств, Валерий и рад бы сбежать, но вот беда, некуда.  Личной жилплощади он не имел.  Так и жили, как раки варясь в собственном соку, беспомощные и жалкие в поисках выгодной сделки с безвыходными обстоятельствами…


  - А тещенька у меня не дура, не зря высшее образование имеет.  Комнаты сдавать – это она придумала.  Сегодня жильцы въезжают, весь первый этаж вместе с гаражом и подвалом сняли, и платить обещали по-царски.  Я на неотложные дела сослался и убежал.  Эх, с деньгами туго стало, а все из-за тебя, Ириска недожеванная!

  Валерий продолжал злиться, но уже как-то вяло, истратив запал на первоначальный взрыв бурных эмоций, накопившихся за долгие недели нравственных и физических терзаний.  И пусть окончательно не смирился с трагедией уплывших из-под носа финансов, но боль притупилась в первый раз за лето, обильно залитая отличным, качественным медицинским спиртом.  Подруга наловчилась дешево отовариваться у знакомого барыги, хотя о появившихся с легкой подачи Кукловода выгодных знакомствах предпочитала помалкивать.   Долгая, в два месяца разлука не остудила надрывных, подернутых мутной вуалью горечи и нетерпения чувств, незаметно трансформировавшихся в прочную духовно – психическую зависимость, когда достаточно созерцать объект вожделения, прикасаться пальцами и даже обнюхивать любимое тело, в тонкостях ароматов узнавая подробности частной жизни недосягаемо далекого мужчины.  С некоторых пор Инга открыла для себя массу разнообразных ощущений помимо половых, безвозвратно исчезнувших, но позволявших чувствовать и переживать также остро, с болезненным надрывом от потери чего-то важного, без которого жизнь пуста, и любовь не греет, а приносит одни страдания.  Не говоря о том, сколько переживаний на грани сумасшествия выпало ей в показавшийся бесконечно длинным отрезок лета, пока глумливая судьба, всласть поиздевавшись над обезумевшей от болезненного влечения девушкой, снова не привела к ней возлюбленного…


  Так повелось, что судьбоносные встречи с любимым буквально с первого дня возобновившихся после длительной разлуки отношений выпадали исключительно на грозовые, с ливнем, градом и шквальным ветром ночи.  Словно сама Природа гневалась, видя противоестественные отношения мужчины и женщины, унизительность которых для обоих Инга упрямо не хотела признавать.  После той, первой грозы лето полностью вступило в права, и Инга радовалась, предвкушая приятные этапы постепенно развивающихся отношений.  О том, кто стал причиной ее беды, она благоразумно старалась не думать, раз и навсегда безоговорочно простив и оправдав любимого.  С детства отличавшаяся болезненностью фантазии, она сумела убедить себя, что почти убивший ее негодяй – совершенно другой человек, и к Валерию никакого касательства не имеет.  А раз так, то и имя, и внешность у него другие.  Инга придумала назвать злодея Никифором, наделила неопрятной бородой и усами, рыжей шевелюрой и внушительным пивным пузом, облачила в яркую красную куртку с эмблемой американской статуи на спине и, произнеся над грубо вытесанной из деревяшки куклой приговор, заколола кухонным ножом и утопила в уборной.  И неожиданно успокоилась.  Прошлое стерлось из памяти, оставив разбитое сердце блаженно успокоенным.  Преступник был наказан.  Дальше Инга рассчитывала жить счастливо.

  Лето разгоралось, искристо играя солнечными лучами, ненавязчиво пробивающимися сквозь летучие комковатые тучи, торопливо проливавшиеся обильными грозовыми дождями.  Жара на улице нарастала, достигая одновременно апогея с пылающей в сердце девушки уже не плотской страсти, а чем-то во много раз более сильным и навязчивым, похожим на добровольное помешательство, связанное уже не с зовом тела, а с маятой зависимой от единственного на свете человека, раздираемой на части противоречивыми страстями души.  Ее сердце как бы разделилось надвое.  Приносившие деньги клиенты проходили отдельным потоком, сродни мутному весеннему половодью, плавно огибая бетонные опоры ее растущей с каждым прожитым днем любви.  Получая деньги, Инга заботливо складывала их стопочкой в шкатулку, предпочитая родные российские рублики, которые при надобности легко взять тепленькими, готовенькими.  Герыч крутил пальцем у виска и советовал покупать евро в валюте, делать накопления перед грядущими глобальными пертурбациями в обществе.  Инга недоуменно пожимала плечами.  Политикой она не интересовалась, телевизор не смотрела, и средств связи с внешним миром, кроме собственных глаз и ушей, не имела.  Однако, никогда не забывала обновлять не переводившиеся в доме запасы спиртного и полный набор конченого наркомана, хотя сама наркотиками не злоупотребляла.  Все ее разумное вкупе с инстинктивным существо было настроено на ожидание, но после бурной, с третьего на четвертое июля ночи Валерий исчез…

  И опять начались бесконечные дежурства под прикрытием автобусной остановки напротив коттеджного поселка, тайные подглядывания из-за забора за чужой заманчивой жизнью.  Валерий не появлялся, но в особняк зачастили странные люди.  Из обрывков разговоров и собственных умозаключений она сделала правильные выводы.  Никто не знал, каких титанических усилий стоило ей не сорваться с катушек и, рывком преодолев хлипкую преграду забора, не ринуться внутрь особняка, представлявшегося ей тюрьмой, за красными кирпичными стенами которой насильно удерживает прекрасного принца чужая отвратительная женщина.  О ней, постылой, Инга давно разучилась думать как о сестре, и за дальнюю родственницу не признала бы под дулом заряженного пистолета.  Окаянная горгулья отняла у нее сначала родителей, потом замечательное жилье в центре города, а под конец покусилась на возлюбленного.  Это преступно, считала Инга, и должно быть наказано.  Мать тоже перестала вызывать теплые чувства, но и не раздражала, стушевавшись в тени авторитарной старшенькой, сначала прозябала в больнице, потом, выписавшись, заметалась в поисках денег.  Ей некогда было мешать Валерию, скорее, наоборот.  Инга могла бы осчастливить замотанную бытовыми проблемами женщину, поделившись содержимым шкатулки с тысячными, одна к одной купюрами, скопленными в результате омерзительной до тошноты работы на фотографа – извращенца.  Но не хотела.   Деньги предназначались исключительно для Валерия, с посторонними она делиться не собиралась.  Мать и сестра давно стали для нее чужими и ненужными.

  Инга страдала, не спала ночами, заливая тоску и тревогу литрами спиртного.  Тогда же пристрастилась к наркотикам, чтобы заснуть.  Алкоголя не хватало, приходилось дополнительно вкалывать морфий.  А когда начинались непонятные фантомные боли в удаленных хирургом женских органах, в ход шли тяжелые препараты.  За излишества расплачивалась плохим самочувствием и частыми носовыми кровотечениями.  Нещадно выпадали остатки волос на голове, ломались ногти, и трескалась кожа на ладонях и подошвах, то и дело без видимых причин увеличивались лимфатические узлы в пахах и подмышками.  Происходящие с организмом чудовищные метаморфозы Инга объясняла по-своему, виня коварных докторов, лишивших ее женской сущности, а вместе с нею и сексуальных наслаждений, дарующих женщине здоровье, покой и счастье.  Герыч Кукловод охотно подтверждал ее догадки.  Еще бы, от неудовлетворенности можно серьезно заболеть!  И собственное патологическое пристрастие к безобразию во всех житейских проявлениях объяснял потребностью парящей в творческом полете, ищущей души, намеренно черпавшей вдохновение в единстве противоположностей…  Суть слишком сложных умозаключений образованного работодателя ускользала от ее чересчур упрощенных понятий о перипетиях бытия.  Но интуитивно Инга многое себе уяснила, в том числе догадалась, в чем смысл единства противоположностей в ее конкретном, отдельно взятом случае.  Зачем мудрствовать лукаво?  Пусть возвышенные, воспетые поэтами человеческие отношения несовместимы с подлостью, предательством и прочей грязью, но можно соединить со всем этим свое личное желание – иметь, заботиться, удерживать подле себя и силой, и хитростью необходимого в жизни человека, - и существовать в относительном комфорте, не зацикливаясь на высоких материях.  В силу умственного развития и по складу характера Инга с высокопарным слогом не дружила, и простое, ясное отношение к реальности глубокими размышлениями не тревожила.  Предпочитала синицу в руках недосягаемому журавлю в небе.  Но не хотела довольствоваться и уткой под кроватью, в результате болезни способной возникнуть от телесной и духовной неудовлетворенности.  Такой странный вывод сделала она из заумных теоретических рассуждений Герыча Кукловода и терпеливо, с поистине собачьей усидчивостью караулила счастливый случай…


   Но однажды Валерий пришел сам.  Стоял душный августовский вечер, сменивший такой же тяжелый, подернутый сизой хмарью день, когда жара подкатывала к тридцатиградусной отметке.   Предыдущая ночь не принесла облегчения разбитой телесно и духовно девушке, вылившись приступом мучительной головной боли.  Она давно чувствовала себя неважно, а жара усугубила недомогание.  Вялая, тянущая боль в нижней части живота довела ее до отчаяния.   Истомленная навалившейся на грудь невидимой, но неподъемной тяжестью, Инга настежь распахнула окна и двери, однако  духота не ушла.   Разбросала по полу мокрые тряпки, стараясь, насколько возможно, освежить воздух в комнате.   Мучительно страдающая, она со стоном откинулась навзничь в подушки, кучей набросанные на застеленную кровать и застыла в неестественно согнутой позе, подтянув колени к груди и запрокинув голову.  Пульсирующая боль и шум в ушах не давали уснуть, спасительные наркотики закончились, а спиртное не облегчало, а усугубляло состояние.  И она нетерпеливо поглядывала на улицу, где после шести вечера резко потемнело, и порывы нещадно трепавшего кусты сирени ветра доносили близкое дыхание грозы.  Вдруг с первыми раскатами грома, неслышно за общим шумом вдруг вошел ОН, плотно прикрыл дверь и хозяйским шагом прошествовал к старинному буфету, где хранились запасы спиртного.
- Валерий! – жалобно выдохнула Инга, не имея сил подняться, и лишь безмолвно протягивала ему навстречу тонкие дрожащие руки.

- Что, не ждала, красавица?  А на улице-то как бушует, того и гляди, все крыши снесет. 

  И на всякий случай захлопнул окно.  Сначала утолил жажду и голод телесные, затем приступил к удовлетворению мужских потребностей, и Инга изо всех сил пыталась воспылать ответным огнем.  И пусть не как прежде, а совершенно иначе, но ей удавалось получить наслаждение.  Блаженство соединения с любимым – всеми точками тела и фибрами измученной ожиданием души, - исторгало из ее груди крики, похожие на стоны варварски ампутированной докторами страсти.  «Он мой!  И пусть попробуют его отнять!» - на пике восхищения молнией сверкнуло в разрешившейся от боли голове, и оглушительный грохот сопроводил заключительные аккорды свершившегося долгожданного соития.

- Гляди-ка, ветром тополь повалило, - сползая с влажного покрывала и деловито застегивая брюки, проговорил Валерий.

  Затуманенным взором Инга потянулась к окну, блаженствуя от ощущения растаявшей глубоко в недрах естества боли, и расслабленное тело наслаждалось покоем, долго являвшимся для него недоступной роскошью.  Упавшее дерево проломило ограду, помяло кусты сирени и, вальяжно развалившись в палисаднике, макушкой выдавило раму и нахрапом влезло в комнату.  На улице бушевала свирепая гроза, грохотавшая громами и сверкавшая молниями, полными пригоршнями швырявшая в уцелевшие стекла ливень с градом.  Зажмурившись, похожая на тощую и облезлую, но наконец-то наевшуюся досыта кошку, Инга радостно засмеялась.  Но Валерий неожиданно разозлился.

- Тебе смешно?  Смешно, да?  А мне не до веселья, - гаркнул он, откупоривая вторую бутылку.

  Инга пребывала на таком высочайшем апогее счастья, что ей и пить не хотелось, но пришлось встать и собрать на стол.  Плохо кормленый дома, Валерий нешуточно проголодался и, наливаясь спиртным, гневно повышал и повышал голос, выплескивая на растерявшуюся девушку скопившиеся за время своего отсутствия негативные эмоции.  Переход от полного счастья к отвратительному скандалу оказался неожиданным, и шокировал ее до полной неподвижности.  Валерий размахивал руками и рокотал басом в унисон с грозой.  Обмякшая до состояния половой тряпки Инга сквозь пальцы смотрела на свирепое бесчинство возлюбленного, без сожаления провожая взглядом летевшие на пол тарелки, и пыталась думать о насущном.  В голове приятно прояснилось, боль совсем отступила, позволив строить планы и просчитывать варианты.  А когда Валерий устал и угомонился, спокойно и удовлетворенно произнесла:
- Это хорошо.  В смысле, что теперь у тебя время свободное будет.

- Не понял… - недовольно протянул мужчина.

- Вместе часто оставаться станем, делами займемся…  и вообще…

- Тю, дура!  Какие у нас с тобой дела, кроме… - он матерно выругался. – Водкой из-под полы торговать будем?  Пойми, тетеря, нет больше у меня будущего!

- Можно подумать, оно у тебя было с пупырчатой жабой Марьяшкой.  Жаль оскорблять бедное земноводное, - саркастически усмехнулась она.

- Ты что хочешь сказать? – угрожающе поднялся Валерий.

- А жаба не та, которая в подвале, настоящая на кошельке толстым задом сидит.  Не получил бы ты от нее ни гроша, уж поверь на слово!

- Да ты-то откуда знаешь?!

- На морде у нее написано!

- Ха!  Ха-ха и ха!

- А ты не смейся, я чистую правду говорю, - закричала Инга.

  Крепко захмелевший Валерий пропустил слова подруги мимо ушей.  Инга часто подливала ему в стакан, но сама пила мало, и поздно вечером пошла провожать едва держащегося на ногах возлюбленного.  Они шагали по улице, обнявшись, ничего не боясь и никого не стесняясь, но у калитки Инга внезапно разжала руки и отступила на шаг, настороженно вглядываясь в происходящее за оградой.  Спокойно и деловито, как на собственном подворье, в гараж загонял знакомую синюю «девятку» Герыч Кукловод.  Неподалеку теснились фургон с «газелью».

- Подумать, как мир тесен, - изумленно прошептала шокированная девушка.
  И поудобнее, но не менее хозяйски подхватив возлюбленного под руку, открыто и смело пошла рядом с ним по садовой дорожке, приплясывая и намеренно громко распевая песни.

  Вопреки трепетному ожиданию Инги капризный возлюбленный не баловал ее визитами.  После знакомства на короткой ноге с Кукловодом у него появились собственные деньги.  Бедной отвергнутой девушке потребовалось меньше недели тотальной слежки, чтобы выяснить источник благосостояния семейства.  Валерий зарабатывал на собственной супруге, сдав ее в аренду вместе с домом.  Но шокировало ее отнюдь не это.  Наповал сразило поведение сестрицы, бывшей респектабельной банковской служащей, не подумавшей сопротивляться волею судьбы доставшемуся новому амплуа не только актрисы на первых ролях в шоу – безобразиях, но и добровольно превратившейся в забаву для извращенцев.  Активная деятельность на поприще секс – услуг неожиданно пошла ей на пользу.  Парализованные ноги оттаяли, тело шустро зашевелилось.  За пару месяцев, проведенных в постели, Марьяна чудовищно, до устрашающего безобразия располнела, и тонкие ножки плохо выдерживали сотню с лишним килограммов полноценного жира, неровными залежами распределившегося по телу, отчего оно заваливалось на один бок, и неуклюжей женщине приходилось подпирать себя костылями.  Переваливаясь по комнатам жирной шипящей гусыней, она совала нос во все дела, заявляла права на неверного супруга и с боем отнимала вырученные им за мелкие поручения Герыча купюры.  Однажды, улучив момент на съемках, Инга застала Валерия в кухне, жадно поедающего выловленный из свежеприготовленных щей громадный кусок мяса.  У его ног суетилась пара облезлых собак, наперебой ловивших падающие изо рта мужчины крошки.  Валерий изрядно принял на грудь и молча свирепствовал, не находя, на ком сорвать зло, пинал собак и втихомолку плюнул в борщ из детского желания кому-нибудь напакостить.  Инга появилась весьма кстати.

- А как же я, дорогой?  Ты меня совсем забыл…  не вспоминаешь…

- Вспомню, - зло пообещал Валерий. – Слышала, что на мне долгу висит десять тысяч баксов?

- Нет, не слышала, - жалобно пролепетала девушка.

- Валерий!  Сюда!  Быстро! – послышался из коридора каркающий голос Марьяны.

- Дуй отсюда, не видишь, горгулья моя идет.  На днях забегу, чтоб приготовила, сколько надо.  И поторопись, мне угрожают!

- Но десяти тысяч я не наберу! – вскрикнула Инга.

- Старайся.  Хорошо старайся, не забудь, ты во всем виновата…

- Валерий, чтоб тебя кирпичами там завалило?

  Голос Марьяны перешел в грозный львиный рык, и Валерий поспешно вытолкал гостью в другую дверь.  Споткнувшись на ступеньках черного хода, Инга упала, содрала колени с локтями и расквасила нос.  В таком виде ее нашел Кукловод и потащил на съемку.  По сюжету требовалась побитая тетка.  Из кухни доносились отзвуки свирепого скандала.  Марьяна орала на супруга и, кажется, колотила его костылем.  Кукловод быстро оставил Ингу, зарядил новую пленку и понесся снимать яростно дерущихся супругов.  Домашние актеры постоянно пребывали в полной боевой готовности и готовы были позировать без перерыва.  Бывшей первой актрисе пришлось удалиться, не солоно хлебавши.   Очевидно, Марьяшка родилась успешной во всех начинаниях и быстро сделалась звездой маленького чудовищного мирка уродов и извращенцев.  Даже как она мылась, одевалась и ела находило отражение на пленке, а главное, спрос у клиентов.  Она получала большие деньги, но заплатить долг мужа не спешила.  Наоборот, обшаривала карманы Валерия и выгребала все, что он не успел прибрать к месту.  Прихватывала заодно и материнскую зарплату.  И если мужчине удавалось утаить толику кровных денег, то Ирина Николаевна постоянно ходила пустая и кормилась с бомжами.

  При виде распоясавшейся до потери человеческого облика сестрицы, Инге хотелось броситься на нее и вырвать из горла недостающую возлюбленному сумму, но Герыч быстро просекал настроение впавшей в опалу актрисы и, не церемонясь, на пинках  выталкивал ее на улицу.  Инге оставалось торчать в кустах под окнами, привычно попивая водку и наблюдая за скандальным семейством через окна и щели.  И то, что удавалось узреть, ей очень не нравилось.   Горгулья уверенно обходила младшую сестру на поворотах, во всех мероприятиях становясь необходимой и востребованной.  Герыча она обожала, Валерия беззастенчиво третировала, Ирину Николаевну колотила костылем.  А поскольку внешнего и внутреннего безобразия в старшей сестрице содержалось неизмеримо больше, то она нагло вытесняла прочих актеров, особенно женщин, и не одна тепло прижившаяся при Кукловоде бомжиха в панике убежала, не выдержав  издевательств со стороны хозяйки.  Но Кукловода это словно и не волновало.  Гений определенно что-то задумал, очень нехорошее, грозящее бедой прежде всего Инге, кровно зависящей от заработков в студии.  Она уже не могла похвастаться чудовищностью облика.  Со временем шрамы на исполосованном теле сгладились и перестали бросаться в глаза, лишняя кожа подтянулась, и лицо, не по возрасту сильно постаревшее, выглядело совершенно обычно.  Постоянные клиенты стали предпочитать Марьяшку.  Ириска потеряла преимущество и вынуждена была с благодарностью принимать мелкие подачки, стоившие зачастую меньше полсотни – не полновесных долларов, а обыкновенных деревянных рубликов.  Едва – едва хватало на выпивку и закуску.  Заначку в шкатулке она тронуть не смела, надеясь на запланированный визит Валерия и на его ответную горячую благодарность.  Старшая сестрица вновь заступила ей дорогу и норовила не только грубо отпихнуть от кормушки, но и забрать назад с великим трудом отвоеванного возлюбленного.  И она наивно считала, что дорогой мужчина редко заглядывает на огонек из-за трагических семейных обстоятельств, принудительно запертый на замок, запуганный угрозами долговых обязательств.

  Часто бывая в особняке на законных основаниях, Инга могла рассмотреть интересующую семью, так сказать, изнутри.  Никем не узнанная, внимательно  приглядывалась к матери, переквалифицировавшейся из дворников в уборщицу студии.  Привычная вылизывать по углам пыль, Ирина Николаевна на своем поприще тоже преуспевала.  К сестре, удовлетворявшей внезапно открывшуюся половую необузданность с денежными клиентами.  Наверно, патология сексуального поведения являлась у них наследственной, но, не сговариваясь, ни та, ни другая собственные пристрастия отклонениями не считали.  К Валерию, широко распрямившему подавшиеся недавно плечи, хмельно блестевшему глазами – теперь ему хватало спиртного и без подачек любовницы.  К Герычу Кукловоду, занятому серией новых проектов и окунувшемуся в творчество с головой настолько, что забывал вовремя пообедать.  А она, последняя, потеряла на возлюбленного и ту малую толику влияния, обеспеченную хранившимися в заветном шкафчике запасами.

  В особняке постоянно толкались неприглядные личности, сменяющиеся ежедневно со скоростью кочующих из карманов в карманы купюр.  Приводили и уводили уродов и калек, готовых ради хорошего заработка на любые эксперименты.  Зато количество постоянных обитателей студии сократилось до минимума – не без помощи ревнивой Марьяны.  Семейство жило полнокровно и круто, удачно влившись в пенную струю мутного потока дурно пахнущих денег, причем в самом прямом смысле последнего слова.  С их физиономий сошла въевшаяся в плоть и душу давняя скука, они очутились в родной стихии и не желали возвращаться к размеренному респектабельному существованию.   Инга смотрела на них и с каждым днем сильнее беспокоилась, опасаясь однажды остаться не у дел.  Все пребывали в выигрыше, одной ей приходилось довольствоваться жалкими огрызками отношений, коротая одинокие, немыслимо тоскливые ночи в убогой развалюхе, где под полом скреблись мыши, и тяжкий дух поднимался из затопленного с весны подвала.  Кручинные думы разрывали ее нещадно болевшую голову.  В отсутствие Валерия мигрени возвратились с удвоенной силой – вместе с плохим настроением и не менее отвратительным самочувствием.  Инга без меры пила, заливая горе спиртным, но и это давно перестало помогать.  Зато на тягостные размышления времени хватало с избытком.  Итак, Валерий вынужден зарабатывать самостоятельно, и потому не приходит, иначе нашел бы способ обмануть горгулью, прицепившуюся к нему свирепым и непреклонным стражем.  Инга не любила и боялась скандальных сцен, но молча и настойчиво добивалась своего.  И пусть нечасто удавалось получить страстно желаемый результат, но, отчаявшись и поплакав, она начинала снова и, не мудрствуя лукаво, шла по проторенному пути.  Вот появятся у нее большие деньги, и дорогой человек обязательно вернется.  Однажды девушке пришла в голову дикая и преступная идея, и чем дальше думала, тем сильнее утверждалась в ее перспективности.  Валерий вернется к ней непременно, стоит физически устранить горгулью, одним своим присутствием отравившую так великолепно начинавшееся возрождение их любовных отношений.  Как выполнить задуманное, Инга понятия не имела.  Старшая сестрица никогда не бывала одна.  Ирина Николаевна буквально не отходила от безвинно пострадавшей любимицы, а Валерий формально приобретал репутацию семьянина и добытчика.  Инга подумать страшилась, что случится, если роль мужчине понравится и он втянется в новый бизнес, суливший ему сплошные удовольствия.

- Развратница!  Бесстыдница! – проливая горькие слезы, яростно шипела отвергнутая девушка, простаивая напротив ярко освещенных окон особняка, напрочь забыв, чем занималась и поныне занимается сама.

- У-у! – грозила она кулаком мелькнувшей в комнате тени. – Святошу из себя строила, в деловом костюмчике ходила, а коснулось дело к телу, и выяснилось, что тебе всегда было нужно.  Прорезалось истинное утробное естество. Стоило ли для этого в институте учиться?!

  Инга плакала и мучительно наслаждалась своим неподдельным горем, растравляла болезненные чувства, запивала обиды из бесчисленных бутылочек и подсчитывала, сколько понадобится живых денег для окончательного возвращения возлюбленного…


  Инга знала мало фактов из сложной биографии Герыча Кукловода, за исключением некоторых подробностей институтских впечатлений и обтекаемо обрисованного жизненного кредо, из которого выливалась его знаменитая теория о красоте и безобразии, двух сторон одной медали.  И, признаться, особо не вникала, исповедуя замечательное убеждение «меньше знаешь, крепче спишь».  И вообще, оно ей надо, когда сон и без того оставляет желать лучшего.  В душе она считала Герыча извращенцем непонятного толка, мерзкой асоциальной личностью, в силу непредвиденных обстоятельств поганым грибом выросшим на ее горестном пути.  Но поскольку тот сам жил на широкую ногу и давал жить своим артистам, то на данном этапе приходилось мириться со многим.  Но еще больше ей не понравилось, как быстро Герман с Валерием нашли общий язык, и у них завелись тщательно скрываемые от посторонних тайные делишки.  И это в то время, когда она отдала возлюбленному не только собственное тело, но и все, до копейки, накопленные деньги, потребовавшиеся для срочной уплаты долгов.   Валерий явился через несколько дней после кухонного скандала, молча забрал шкатулку вместе с ее содержимым и, пообещав держать возлюбленную в курсе дела, собрался бежать по неотложным делам.  Инга с протестующим криком вцепилась в него, заставила сесть за стол, выпить несколько рюмок водки и рассказать подробности случившегося.

- А разве не знаешь, что с должниками бывает?  В каком мире живешь, конфета обсосанная?  Пора бы уж пару книг прочитать для общего развития.

- Зачем ты меня оскорбляешь?  Я тебе помочь хочу, - заплакала Инга.

- Вот и помоги!  Чего телишься?  Хочешь, чтоб меня на шашлык пожарили?

  Мужчина с ужасом и причитаниями рассказал о громилах, ворвавшихся в особняк и едва не перестрелявших его несчастных больных обитателей.

- Прикинь, на счетчик поставили!  Понимаешь, что это значит?

  Инга не нуждалась в объяснениях.  Услышав страшные слова, она едва не умерла от страха и клятвенно обещала расшибиться в лепешку, но денег найти.  Она чувствовала себя виноватой, поскольку сама и помогла скомпрометировать ненавистную сестрицу.  Но последствия оказались слишком плачевными, в том числе и для Валерия.  Инга со слезами уверяла, что непричастна к краже ключей и карты.  У Герыча всегда толкутся сонмы маргинальных личностей, и любой способен польститься на оставленную открытой машину.  Профессионализм, с которым ограбили банк, наводил на мысль об очень умных преступниках, но никак не пропивших мозги бомжах.  Но вдаваться в тонкости случившегося Инга принципиально не желала.  Как и не ожидала, что семья лишится накоплений и имущества, оставив возлюбленного у разбитого корыта, в долгах, как в шелках…

  Грубо и доходчиво оскорбленный мужчина объяснил положение дел глупой Ириске, пригрозив, как благородный человек, покончить с собой.  К месту вспомнил проигравшихся в карты царских офицеров, привел в пример их замшелую честь…  Много чего он припомнил, безжалостно тыкая фактами в нос плачущей Инге, теперь ломавшей голову, где взять еще десять тысяч долларов.  Возлюбленному грозили раскаленным паяльником и бензопилой.  Дальше разыгравшееся воображение девушки самостоятельно дорисовало картину: ноги в бочку с цементом и концы в воду.  В окрестностях города много топких мест и заброшенных котлованов, где следы преступления скроются с головой и вытянутыми руками…


  Инга готова была раздобыть деньги любой ценой, и обратилась, естественно, к Кукловоду.
- Десять тонн зелеными говоришь?  Больно мелко плавает твой занюханный хахалек.  А впрочем, дела не мои.  Трудись, зарабатывай.  У меня принцип один, но крепкий - в долг никому не даю. -  Кукловод цинично усмехнулся и смерил оробевшую актрису долгим изучающим взглядом. – Есть на заказ несколько потрясающих проектов, режиссура, естественно, моя.  За один хороший сюжет разом пять штук долларами огребешь.  Ну, заметано?

- А что нужно делать? – дрогнув, поинтересовалась наученная горьким опытом девушка.

  Не существует мерзости, через которую не способен переступить и преспокойно отправиться дальше циник Кукловод, зарвавшийся в нездоровом творческом экстазе.  Навскидку Инга могла перечислить не меньше десятка до тошноты омерзительных, иначе не скажешь, роликов с участием людей, их мертвых тел, животных и таковых же сдохших.  Разве до убийства не успели докатиться, но если продолжать подобными темпами, возможно и худшее.  Аппетит, говорят, приходит во время еды…  вот про еду в компании Кукловода лучше не вспоминать!  Неслыханная гадость!  За деньги Ингу тыкали лицом в унитаз, она падала в лужи и вляпывалась в дерьмо, валялась в выгребной яме и пьянствовала с бомжами и их собаками – и это еще невинный перечень кошмарных лицедейств, придуманных сумасшедшим гением.  Она брезгливо сморщилась, вспомнив дикую сцену с сексуально озабоченным доберманом, специально взятым напрокат у одного махрового извращенца.  В благодарность за услуги пес укусил Ингу в загривок и оторвать его удалось лишь с добычей.  Девушка лишилась изрядного лоскута собственной кожи, но получила от Герыча дополнительную премию.  Но это мало ее утешило.  С какой стороны ни погляди, выхода нет, и однажды кто-нибудь из кровожадных тварей, состоящих на довольствии у Кукловода, задерет ее, как налакавшийся водки гиббон порвал одного несчастного бомжа.  И искать никто не станет!  Беспросветность жизни давила, убивая розовые девичьи мечты и заставляя с криком просыпаться по ночам от чудовищных кошмаров, где ее преследовали, били, насиловали…  Инга выла от страха и бросалась за утешением к бутылке или шприцу.

- Если снова с собаками, я не стану!  Я их боюсь! – невольно вырвалось у нее хриплым животным воем.

- Не трусь, тот сюжет устарел и всем надоел.  Публика хочет что-нибудь  тонкое и изысканное.  Будешь трястись не по делу, останешься на бобах, как бородавчатая Светка, - усмехнулся Кукловод.

  «Сам ты жаба пупырчатая!» - с ненавистью подумала Инга, но вслух ничего не сказала.

- Слушай сюда, - тряхнув задумавшуюся девушку за плечо, глумливо усмехнулся Герыч. – Сюжет отменный, на сто тысяч баксов, не говоря о художественной ценности.  Где городская очистная станция знаешь?  Ну, за троллейбусным кольцом?  Пройдешь железнодорожные пути, там будет нечто вроде парка, это и есть территория.  Топай по главной аллее до противоположного выхода и жди за оградой, а мы с аппаратурой чуть позже подъедем.  План понятен?

- Не очень.  Вы что, будете меня в навозе топить? – не на шутку перепугалась Инга.

- Про навоз – это мысль, но сюжет оставим на потом.  На сей раз трагедия развернется на центрифуге.

  Услышав про трагедию, Инга закричала и едва не бросилась бежать.

- Стой, дура набитая, ни на грош в тебе творческой жилки нет.  Ей образно разъясняют, а она в штаны спешит нагадить.  Все будет понарошку, но так, чтобы выглядело правдоподобно.  Тонуть надо эффектно, с пронзительными криками и воздеванием рук вверх.  Подробности на месте.

- Но…

  Крик девушки невольно получился предсмертно жутким, и из дальней комнаты ей длинными тревожными руладами откликнулся возбудившийся гиббон.

- Заткни пасть, жива останешься.  Давно бы прогнал тебя, дуру, да еще кое на что пригодишься.  Посмотри, уже товарный вид теряешь, скоро людям неинтересна станешь, и придется поставить на тебе крест, - он дословно подтвердил все опасения бедной девушки. – Но для нашего сюжета твоя рожа в самый раз.  За пару дней вживешься в роль, все слова назубок выучишь.  Время позже назначу, когда отрепетируем во дворе, около бассейна.   На месте будь как штык, и смотри, если в последний момент съемку сорвешь…

- А я не утону? – жалобно всхлипнула Инга.

- Киса, киса, ну ты точно на голову больная!  Если я всех по настоящему топить начну, работать не с кем станет, - укоризненно покачал головой Герыч. – Мы ж не душегубы какие-нибудь, цивилизованная компания.  Вынем в момент, в теплой водичке выкупаем… ты и  испугаться не успеешь.  Расчет произведем в обычном порядке, и деньги свои хоть нищим подари.  Интересно, медвежья болезнь – это у вас наследственное?

- Нет у меня никакой болезни, - дернулась Инга и надолго задумалась. – А заразы там сколько!  Замучишься потом глистов выводить.

- Глисты – не самое страшное в жизни.  Короче, два дня на подготовку и приступим, - авторитетно заявил Герыч, вручил листок со сценарием и, повторив приказ выучить роль назубок, грубо выставил девушку вон, не забыв  пригрозить страшными карами за обман.

  Инга шла и плакала.  Деньги были нужны срочно, и пять тысяч баксов на дороге не валяются.  А если у мерзкого Кукловода в запасе еще несколько проектов, можно прилично заработать и спасти любимого мужчину от кредиторов и заодно от горгульи.  Она остановилась под фонарем и принялась вникать в смысл бледно отпечатанного на дряхлом принтере текста.  И чем дальше читала, тем больше холодела.  По сюжету на станцию приходит инспектор – этакая грымза, синий чулок, взяток принципиально не берет, зато натурально, носом вынюхивает нарушения.  В один из моментов, когда грымза низко склоняется над бассейном, предприимчивый начальник объекта толкает ее в спину.  Тетка вверх ногами валится в тухлую воду, эффектно машет руками и в заключение с помпой уезжает верхом на лопасти двинувшейся центрифуги.

  Вроде, ничего особенного, но Инге вдруг стало страшно – до холодного пота, до дрожи в коленях.  Она бросилась было назад, полная желания отказаться от грязного проекта, пока не поздно, но, вернувшись к калитке, случайно подняла голову вверх и в зарешеченном чердачном окошке увидела прижавшееся к стеклу лицо Валерия.  Мужчина смотрел на улицу выпученными глазами, широко раскрыв в немом крике рот.  Увидев подругу, отчаянно замахал руками: мол, уходи.  Окончательно, до внутреннего содрогания осознав, что с любимым стряслась беда, и лишь ее деньги способны спасти несчастного, Инга медленно повернулась и побрела домой.

  Дорогой она купила бутылку водки и выпила залпом, без закуски…


   Великое множество событий уместилось в две коротких недели конца лета.  Пронесся сокрушительный вихрь эмоций, подмяв и опрокинув Ингу, как тот старый тополь напротив дома, обрезанная половинка которого до сих пор валялась в палисаднике.  Коммунальные службы расчистили дорогу, распилили, погрузили в машину и увезли ствол с корнями, а кустистая макушка осталась, застилая обзор из окон.  Инга не решилась скандалить, вовремя вспомнив о своем нелегальном положении.  И с новой силой ощутила страстное желание изменить жизнь к лучшему.  Но вначале требовалось выполнить два условия: заработать достаточно денег и вырвать возлюбленного из лап коварной соперницы.  А потом они с Валерием продадут особняк и уедут в теплые края…  лучше куда-нибудь на Черное море.  Инга никогда не бывала на курорте, но часто грезила о море и пляже.  Об Ирине Николаевна девушка не задумывалась, невзначай забыв о существовании матери.  Не принимала в расчет и Герыча Кукловода, на правах хозяина внедрившегося в чужой особняк и устроившего там содомский вертеп.  Не думала даже, как воспримет ее готовое решение Валерий, и вся отдалась мечтам об этой новой жизни без извращенных патологий человеческого естества и грязи межличностных отношений.  Ну, не желала больше испытывать судьбу на ухабах корявых и нестабильных чувств, когда грозовой всплеск сменяется тягостным алкогольным жаром, а затем наступает катастрофическое похмельное охлаждение.  Инга мечтала о собственном уютном гнездышке и тихом счастье вдвоем с любимым, неосторожно не принимая во внимание силу сопротивления привходящих обстоятельств…


  … Деньги, вожделенные зелененькие бумажки привели ее по-летнему жарким, напоенным прозрачной голубизной безоблачного неба сентябрьским днем на конечную остановку напротив троллейбусного парка.  Герыч объяснил, как добраться до места, но подвезти не предложил.  Инга миновала разветвления железнодорожных путей и очутилась в огороженном парке – не парке, но обильно озелененной территории, не спасающей, однако, от едкого запаха очистных сооружений, таившихся в недрах станции и часто при южном ветре доставлявших горожанам немало неприятных обонятельных ощущений.  Территорию пересекала широкая асфальтированная дорога, имелись и тропинки – ответвления, ведущие к техническим службам.  В зарослях прятались мелкие одноэтажные домики неизвестного назначения.  Облаянная  собаками, не встретив на пути ни одного человека, Инга вспомнила о воскресном дне, вздохнула, но прошла территорию из конца в конец и, не заметив бассейна с центрифугой, выбралась, если можно так выразиться, за околицу.  Герыч с аппаратурой запаздывал.  До вечера было далеко.  Инга присела на камень и порадовалась, что не придется плескаться в сточных водах под аплодисменты изумленной публики.  Старалась думать о деньгах, а не об экзекуции, но получалось плохо.  Черные мысли назойливыми мухами лезли в голову.  Отмахиваясь от жужжащих над высохшими резервуарами насекомых, она представила большую сумму в долларах, потом еще и еще – у Герыча много задумок на перспективные проекты.  И расплачивается он всегда честно…  Жарко палило солнце, суля приятное продолжение лета.  Жмурясь на свету, Инга достала из сумки бутылку и натренированным движением скрутила пробку.  Спиртное приятно обожгло горло, и на душе сразу стало легче, внутри приятно потеплело, и щеки загорелись пламенем.  Опустошив бутылку и съев пакетик чипсов, перестала замечать тухлую волну, с попутным ветерком валившую в ее сторону от резервуаров.  «Пустяки!  Главное, успеть вынырнуть!»  Инга станцевала на бетонной дорожке ограждения лихой дикарский танец, едва не свалилась в резервуар, поверх твердой верхней корки поросшей лебедой и сорняками, распугав тучи воронья и, открыв вторую бутыль, примостилась в зарослях около трансформаторной будки, обросшей крапивой и лопухами, словно сказочная избушка Бабы Яги.  «И где этот урод с камерой?  Проваландаемся до вечера, а мне нужно успеть деньги Валерию отнести!»  Инга начинала злиться.

  Очистные сооружения занимали обширный кусок казенной земли за городом.  В нескольких шагах позади, в строгом порядке расположились полные до краев, заросшие бурьяном  цементные резервуары, ставшие пристанищем для мух и ворон, даром приватизировавших залежи экскрементов, отторгнутые деятельным организмом большого города.  Не любительница загородных прогулок, Инга не знала окрестностей, но приблизительно прикинула расстояние до ближайшего поселка на противоположной стороне реки, протекавшей в густых – не продерешься, - зарослях.  На удобренной человеческим навозом земле клубилась пышная растительность высотой в человеческий рост.  Крайние от реки резервуары еще действовали, собирая потоки густой субстанции из труб, и Инга порадовалась, что Герычу не пришло в голову топить ее в тухлой жиже из цементного корыта.  Дальше к горизонту простирались заросшие бесполезной травой поля, где давно никто не пахал и не сеял.  «Странно, куда запропастился козлиный гений?  Или съемки сорвались…»  Она не успела допить и половину бутылки.  Из-за поворота неожиданно вынырнула синяя «девятка», и Инга быстро сунула едва начатую водку в сумку, попрятала улики в бурьяне и, рассерженная донельзя, выбежала навстречу, успев подивиться странному факту, что машина подъехала со стороны не города, а окружной трассы.  Зачем было делать лишний крюк?  Но оказалось, Герыч приехал не один.  Рядом кто-то сидел, однако за тонированными стеклами внутренность салона не просматривалась.  У Инги вдруг гулко, толчками забилось сердце.  Из притормозившего в кустах на обочине автомобиля вместе с Кукловодом вышел…  Валерий.  Девушка тихо ахнула и едва не пустилась наутек, но Герыч невежливо ткнул ее кулаком в загривок и прорычал в ухо:
- Ты что здесь делаешь, идиотка?  Еле нашли тебя в зарослях.  Где было приказано дожидаться?

- Здесь, - пискнула Инга, не понимая, в чем провинилась, и стыдливо пятилась от мужчин в лопухи. – Почему…  почему он с тобой?  Мы же договаривались!

- Не помню, о чем ты там договаривалась.  Нужны деньги – заткнись и работай.  Кто-то должен помогать мне с аппаратурой, - не терпящим возражений тоном отрезал Герыч.

- Да не визжи ты, Ириска, как зарезанная!  Будто никто не знает, чем промышляешь, девочка – сопелочка, - цинично засмеялся Валерий и хлестко, с оттягом, шлепнул ее ладонью по ягодице.

  Инга споткнулась и едва не упала, грубо сбитая с ног, едва сумела сдержать слезы.  В отличие от пухлощекой Матрешки изможденная Ириска похвастать телесами не могла.

- Переодевайся, клуша, хватит рассусоливать, - гаркнул чем-то сильно раздраженный Кукловод и швырнул ей под ноги пакет.

  Забеспокоившись запоздалой стеснительностью, она на трусцой побежала в заросли и вышла оттуда преображенной.  Сильно зауженный понизу и в талии костюмчик подчеркивал костлявую, непривлекательную для мужского пола фигуру, ноги тонко подрагивали, едва сохраняя равновесие на высоких каблуках.

- Хороша Маша –ша, натурально синий чулок,- хохотнул Валерий, и девушка от обиды протяжно всхлипнула.

- А ну цыц вы оба!  Шагайте за мной, звезды пахучего кино, - скомандовал Герыч.

  Дорогой Инга нашла локоть возлюбленного и крепко, до боли сжала.  Но Валерий не обернулся, не соизволив выказать ей и малой толики поддержки, хотя она сейчас особенно нуждалась в теплых словах, произнесенных устами дорогого человека.  Увы, мужчины чувствуют иначе, лишние эмоции их мало беспокоят.  Инга глубоко и тяжко вздохнула, поднявшись за спутниками на пригорок, которого, проходя аллеей, не заметила.  С содроганием заглянула через борт обширного бассейна, чуть ниже краев наполненного мутной водицей и целиком занятого громадной металлической центрифугой, неизвестно для чего предназначенной.  Признаться, она ожидала худшего – вроде зловонного месива в деревянных уборных.  Водица нехорошо попахивала, но Инга решила, что вонь доносится ветром от действующих резервуаров за воротами.  Непривычно молчаливые мужчины установили аппаратуру, подключив вилки к розеткам переносного источника питания.  Никто из дежурных помещений не вышел поинтересоваться, что делают возле центрифуги посторонние, даже ближайшее строение казалось нежилым.  Остальные надежно скрывались за разросшимися кустами.  Станция производила впечатление покинутой рабочими на произвол судьбы, а может, в честь выходного они напились и легкомысленно пустили отходы на самотек.  Что тут охранять, небось не золото моют…

- Начинай, кастрюля, - замахиваясь для новой оплеухи, прорычал Герыч.

  Сегодня он был неестественно груб, видимо, мучимый одному ему ведомыми неприятностями.  Инга нацепила на нос очки, раскрыла папку с символическими документами и усиленно принялась вживаться в образ.  Ей удалось легко, поскольку в роли начальника с взяткой неожиданно выступил Валерий.  Слегка обрюзгший, потрепанный годами и неумеренными возлияниями, он выглядел очень колоритно.  Залюбовавшись его прирожденной грацией актера, Инга не уловила момента основной сцены и не почувствовала резкого толчка в спину.  Взмахнув руками, рассыпав очки и бумаги, она вверх тормашками полетела в бассейн и окунулась в тухлую воду с головой.  Едкая вонь хлестко ударила в ноздри и, отфыркиваясь, она заколотила руками по воде, подняв со дна густой слой тины, такой зловонной, что у нее перехватило дыхание и заложило уши, а в глазах померкли краски клонившегося к закату великолепного осеннего дня.  Боясь с криком заглотнуть отвратительную жидкость, с перекошенным в ужасе лицом, она хлопала вокруг себя руками, как несушка крыльями, вытягивалась в струну, пытаясь дотянуться до борта бассейна, либо до поручней центрифуги, приходившейся прямо над ее головой.  Девушка выгибалась телом, дельфином выпрыгивала из воды, но достать до спасительной железки не получалось.  Смутно, боковым зрением, видела силуэты мужчин на берегу, близком и безопасном, но удручающе недосягаемом.  И никто из них не потрудился склониться над бассейном и протянуть руку помощи…

  С треском выдравшись из стесняющего движения костюма, из последних сил Инга с хриплым криком взвилась в воздух и на выдохе ухитрилась уцепиться за вожделенный поручень.  В этот момент центрифуга двинулась, медленно, постепенно набирая обороты, потащила незадачливую актрису по кругу, и ей пришлось рефлекторно поджать ноги, которых едва не коснулась подводная лопасть агрегата.  Ее несло неумолимо, как затягивает легкую щепку могучий водоворот.  Описавшись от ужаса, Инга мертвой хваткой вцепилась в верхний, в виде никелированной трубы поручень, соединявшийся с нижней лопастью, и таких винтов было штук восемь, не меньше.  Каждая грозила закрутить, разорвать, уничтожить…  Вокруг забурлило, точно в кипящем котле, столбом поднялись ядовитые миазмы.  Инга хлебнула воды и, задохнувшись, выпустила спасительный поручень.  Показалось, под ногами разверзлась адская бездна.  На девушку стремительно неслась подводная конструкция агрегата, способная опрокинуть и перемолоть в мелкие клочья, а затем спустить в подземный сток, громадное черное жерло которого просвечивало на дне бассейна.  Сквозь решетку сливались очистные воды, несомненно, нелегально попадая в реку…  Эта сумасшедшая мысль мелькнула у нее в последнюю секунду, когда на пике собственного вопля Инга сделала очередной рекордный, на грани фантастики прыжок и, ломая ногти, обдирая колени перевалила через бортик на сушу, прежде чем маховик успел настигнуть и сбросить ее вниз.  С насыпи она скатилась в заросшую лопухами и крапивой канаву и долго корчилась в рвотных судорогах, слабо отмахиваясь от роем налетевших навозных мух.  Ничего вокруг не видя, поползла на ощупь, продираясь сквозь бурьян и ломая кусты, пока не почувствовала прохладу заросшего осокой и изрытого мочажинами берега реки. Набросилась на влагу, как измученный жаждой путешественник на краю пустыни, но взбунтовавшийся желудок не принимал пустую водицу, фонтанами отторгая назад и, обессилев, она надолго потеряла сознание…


  Очнулась Инга, когда солнце почти склонилось к закату, и обнаружила себя у реки в колготках и бюстгальтере, покрывшуюся засохшей коркой зловонной дряни, и ленивые осенние мухи справляли над нею неспешный пир, как над выброшенным бесхозным трупом.  Трясясь от холода и страха, с нескольких попыток доползла до большой воды и, не раздумывая, бросилась с берега.  Постанывая от наслаждения, ныряла, подпрыгивала, ухватившись за кусты и боясь отплыть на глубину.  Потом ожесточенно терла себя мокрой жесткой травой, не чувствуя зудящего раздражения на коже и ощутимой вечерней прохлады.  Лето прошло, унеся с собой восхитительно теплые ночи и поздние закаты.  В низине быстро сгущались синеватые сумерки.  Замерзнув до посинения, выбивая зубами звонкую дробь, по наитию выбежала на проселок и понеслась голышом, высоко подпрыгивая и пытаясь согреться.  Так бы и мчалась бедная девушка, куда глаза глядят, но знакомая трансформаторная будка, внезапно выросшая слева, вызвала смутные воспоминания о чем-то приятном.  Рот моментально наполнился жидкой слюной, сухие рвотные спазмы сжали желудок, и ей до поросячьего визга захотелось спиртного.  И тогда голова наконец прояснилась…

  И одежда, и сумка оказались на месте, даже откупоренная бутылка не опрокинулась.  Дрожь превратилась в сильные толчки.  Инга делала жуткие ужимки и изгибалась гуттаперчевой куклой, пытаясь дотянуться до горлышка.  С воем, похожим на волчий призыв, припала к живительной влаге и не останавливалась, пока не высосала емкость до дна.  Скрючившись, еще с четверть часа посидела в позе больной собаки, пока смогла полулежа одеться и, медленно оттаивая изнутри, слабыми руками шарила в сумке в поисках новой бутылки.  Став предусмотрительной, она всегда носила с собой их несколько штук.  Потом в заторможенном состоянии сидела на земле и медленно отпивала глоток за глотком, не заботясь о закуске.  Первым отошел и заработал мозг.  Тело продолжало лежать, прислонившись спиной к стене, ногами упираясь в камень. «А что, собственно, случилось?» - спросила себя Инга и вслух же ответила:
- Они меня кинули, подлецы!!!

  Горячая волна затопила ошеломленный стрессом организм, и мысль, подстегнутая водкой, вспугнутой вороной полетела дальше.  Икая и морщась от назойливого, не поддающегося дезинфекции спиртным омерзительного привкуса во рту, Инга подумала еще немного и сказала:
- Меня хотели убить!

  Догадка показалась невероятной, сногсшибательной, девушка даже не сразу уяснила ее смысл.  «Точно, как же я раньше не сообразила?  Приехали отдельно, пробрались тайно, на станции выходной…  Кто же центрифугу запустил?  Герыч, он все умеет…  или агрегат автоматически включается…    Какая разница?  Почему не помогли, не вытащили?»

- Но – Валерий!  Он не мог!

  «Мог, еще как мог! – злорадно подсказала непрошено услужливая память. – Один раз он тебя почти убил.  Разве не так?»

- Не так!  Он не нарочно, верно, мать с Марьяшкой надоумили!

  Инга застонала, схватившись за голову и горестно раскачиваясь из стороны в сторону.  «А сегодня кто надоумил?  Кто подсказал?  Не иначе, Валерий и подначивал, чтобы денег не платить», - злорадствовало циничное второе «я».

- Да что такое Кукловоду несчастные пять тысяч?  Он в сто раз больше имеет, неужели за копейки на мокрухе засветится.  Нет, не он виноват!

«Значит, Валерий, больше некому!  Ах, нет, нет, нет!»

- Да, дура, да!  Разуй глаза, растопырь уши…

  Спохватившись, Инга сообразила, что разговаривает вслух, готовая сойти с ума от чудовищного предположения, марающего светлый облик возлюбленного.  Вскрикнув, лихорадочно вскочила и, подхватив сумку, бегом промчалась через территорию станции, гонимая восторженно лающими собаками и на бегу допивая водку.  Хватило как раз до троллейбусной остановки.  Забившись на заднее сиденье, старалась не привлекать к себе внимания, но пассажиры морщились, потягивали носами и недоуменно переглядывались.  До дома Инга добралась уже в полной темноте.  Хотелось прилечь и выспаться, но оставалось одно неотложное дело…  В красном кирпичном особняке в нескольких окнах горел свет.  Не церемонясь, она толкнула калитку и, набросившись на запертую дверь, забарабанила в мореный дуб ногами и кулаками, и лишь до синяков разбив пальцы, вспомнила об электрическом звонке…


   Дверь распахнулась резко, рывком, и Инга головой вперед влетела в широкий, отделанный благородным деревом холл.  Едва удержавшись на ногах, смахнула вставшую на пути с намерением не пустить Ирину Николаевну.

- Ты кто такая?  Куда лезешь?! – визгливо закричала женщина, размахивая половой тряпкой, как гонят из комнаты надоевших мух.

  Шлеп!  Шлеп! Инга пронзительно закричала и ударила хранительницу гнусного борделя по рукам, выхватила и порвала в клочки тряпку.

- Разуй глаза!  Не узнаешь?!

  Ирина Николаевна отшатнулась, вытаращила глаза и попятилась, но не узнала.  И материнское сердце ничего ей не подсказало.

- Не узнаешь, да?  Не узнаешь, тварь продажная? – наступая, в ажиотаже кричала Инга.
  Перепуганная Ирина Николаевна пятилась раком.  Девушка голова была бросить ей в лицо страшные обвинение, тут же признаться во всем и потребовать объяснений, но на шум вышел Кукловод, не по-домашнему одетый в куртку и джинсы, и Инга невольно перекинулась на него.
- Специально это сделали?  Специально, да?  Денег пожалели?

- Тихо, детка, тихо!  Воняешь парашей, помылась бы сначала…

- Ах, помылась?  Запашок не нравится?  Нет, нюхай, подавись!  Вы меня хорошо помыли!

- Ладно, тихо ты, тихо, говорю!  Пошли в студию, там поговорим.  Кто знал, что такая неувязочка выйдет?

- И это вы называете неувязочкой?!  Как договаривались?  Как?

- Да нормально договаривались, накладка получилась!

  В шею вытолкав девушку из холла, Герман провел ее в подвал и захлопнул дверь.

- Что?  Убить меня здесь собираешься, да?

- Тьфу, дура! – в сердцах плюнул Герыч, налил стакан коньяка и сунул ей в руки. – Выпей, захлопни пасть и выслушай, что люди скажут.  Придумает же такое?

- Это вы люди, да?  Ух, ну и люди, мать вашу…

  Увидев знакомый полосатый свитер Валерия, небрежно брошенный на спинку кресла, Инга заплакала в голос.  Возлюбленный был здесь совсем недавно.  Почему не захотел встретиться?

- Вы почему меня не выловили, как обещали?  Я тонула, по-настоящему тонула! – задохнувшись на перечислении всех «зачем» и «почему», в истерике выкрикивала она.

- По кочану, дура!  Не успели, пойми своей лысой репой.  Думаешь, мне денег жалко?  Вот, забери свою несчастную «капусту», даже с премией, только не думай, что я душегуб.  Видишь, пятьсот баксов сверху кладу.  Произошел обыкновенный несчастный случай, не вовремя поехала центрифуга.  Мы весь бассейн палками обшарили, пиджак выловили и решили, тебя в сточную трубу унесло…

- И даже в милицию не заявили!  Как собаку, как собаку…

  Инга плакала тихо и горько, скулила побитой собачонкой, едва держась на ногах от слабости, боялась упасть неопрятной грудой на пол, и тогда ее вынесут отсюда вместе с мешками с мусором.

- Ох, дура, ну какая тебе милиция?  Что стали бы им говорить?  У тебя-то самой есть резон с ними связываться?

- Нет, - обреченно прошептала она.

- Ну и заткнись.  Выплыла, и хорошо, живи дальше, наслаждайся.  Работать будешь?

- Буду…

  Она вздохнула – тяжело, прерывисто, со стоном.  Нежно прикоснулась кончиками пальцев к небрежно брошенному свитеру.

- А он?  Где он?!

- Хрен его знает! – с чувством выговорил Герыч, легонько подталкивая непрошенную гостью к дверям.

- Но как же?  Как получилось…

- Уймись, говорю, случайно вышло!  Кто знал, что центрифуга попрет?  Мало ли разных накладок случается?  Летом собаки тетку покусали, недавно гиббон бомжа задрал - издержки производства, вот как это называется.

- Выгони обезьяну, - обмякнув, неожиданно прошептала девушка.

- Иди ты, ненормальная?  Какое к тебе обезьяна имеет отношение?  Катись и прогуливай свои денежки, пока хахаль не отнял.  Да не забудь про следующий проект.

  С этими словами Герыч на пинках вынес ее во двор и с треском захлопнул дверь.  Инга вдохнула полной грудью свежий ночной воздух и неожиданно почувствовала прилив необыкновенных сил.  Подчиняясь наитию, свернула за угол, но не вышла со двора, а обогнула забор по периметру и опустилась на колени сначала около одного зарешеченного у самой земли окошка, потом перешла к другому, третьему…  и нашла!  Валерий сидел напротив открытого бара, от души наливался коньяком и находился так близко, что, подняв голову, мог увидеть ее лицо в окне, но смотрел только на бутылку.  Стремительно, ураганом ворвался Герыч и без лишних слов залепил мужчине кулаком в физиономию.

- Обрадовался, козел?  Жадность, как того фраера, чуть не сгубила?  Тебя кто просил, а?

- А что?  А что я?  Нам больше достанется, и никто ничего не узнает, - роняя бокал, невнятно заблеял Валерий.

- Чтоб ты подавился этими копейками! – с чувством проговорил Герыч и, с силой повернул уши сидящего по часовой стрелке, отчего тот испустил дикий звериный крик, прошипел ему в искаженную болью и недоумением физиономию. – Она пришла, понял, урод?  Тебя кто просил, повторяю?  Как на одну ногу встану, да за другую раздеру…  А если бы она в милицию пошла, ты отвечал бы, мародер трусливый?

- Не побежит.  Чую, у бабенки рыльце в пушку.  Эй, эй, хорош драться, мне больно!  Больно, а-а-аааа!  Силушку свою на мне показываешь?  А я человек слабый, деликатный!

- Козел ты и убийца, - со смаком повторил Кукловод, ритмично отвешивая ему тяжелые пощечины, отчего Валерия гнуло дугой и втискивало в кресло.

  Наблюдающей за расправой девушке единственный раз в жизни не захотелось броситься на помощь драгоценному возлюбленному.  Из короткого разговора мужчин она поняла все.  Ради пяти тысяч долларов Валерий, которому по завершении съемок полагалось вытащить актрису из бассейна, оставил ее тонуть в дерьме.  Ноздрями Инга почувствовала омерзительный запах экзекуции…  и такой же ужасный привкус во рту.    И, едва успев отползти к забору, скрючилась в кустах.  Рвота трепала и выворачивала превратившийся в жгучий, мешающийся внутри ком желудок.

 Подонок!  Подонок!  Подонок! – в голос плача, приговаривала она.


  Получив честно заработанные деньги, на следующий день Инга заболела и надолго слегла, мучаясь жаром, кашлем и расстройством желудка одновременно.  Вызвать врача она по понятной причине не могла, даже дойти до аптеки сил не хватало.  Мобильный телефон потерялся, когда она в горячке бегала по городским окраинам посте убийственного купания в бассейне.  Когда, очнувшись от очередного забыться, хотела позвонить Герычу с просьбой о помощи морфием и таблетками, аппарата не нашла и осталась утешаться спиртным из старых запасов.  Болезнь навалилась тяжелая, с болями, судорогами и обильным потом, по ночам проливающимся с ее истерзанного тела, в унисон с зарядившими под завывание шквального ветра дождями на улице.  В разбитое, кое-как заткнутое тряпьем окошко дуло. Сквозняки врывались во все щели убогой развалюхи, просаживая крохотное помещение насквозь.  И, в довершение ко всем удовольствиям, с потолка капало прямо на постель.  Крупные редкие капли ударяли лежащую навзничь Ингу по пылающему лбу, принося секундное облегчение.  А потом она снова проваливалась в нашпигованную кошмарами бездну, где видела себя вялой осенней мухой, слабо бьющейся в мутное, плохо промытое стекло незнакомого помещения в тщетных попытках прорваться к бледно маячившему за окном далекому, прекрасному и свободному миру.  Но ее туда не пускали.  Чья-то злая воля воздвигала на пути все новые и новые преграды в виде толстых непробиваемых стекол, и муха ударялась о них лбом с пронзительным, на грани отчаяния жужжаньем.  И от этого безостановочного биться раскалывалась голова, рассыпаясь в глазах разноцветными брызгами боли.

- За что мне такое?  За что?! – стонала Инга, просыпаясь в холодном поту и ознобе.

  На четвереньках, то и дело падая, добиралась в противоположный угол комнаты, куда путь занимал не меньше получаса, вынимала очередную бутылку из неиссякаемых запасов прежних дней, когда приходилось заботиться о двоих.  Отпивая по глотку, забиралась обратно в сырую постель и, натянув поверх одеяла все собранные по сеням и сундукам тулупы, согревалась, будто в горячей ванне, и вновь засыпала.  А во сне опять билась мухой о стекло.  Боль не оставляла времени на размышления, упадок сил спасал от нестерпимых  переживаний.  Она имела право посетовать на людское бессердечие, но давно перестала чему-либо удивляться.  Слишком частые предательства выработали в душе опасный иммунитет.  В подобном случае человек, лишившись лелеемых с юности идеалов, зачастую становится патологически бесчувственным.  Для одних это глобальные идеи, рушащиеся с грохотом мировой катастрофы.  Другим достаточно трагедии потери узко личного счастья.  Кому-то на постепенное разочарование отпущена целая жизнь, и можно успеть смириться с потерями и продолжать существование разочарованным и мрачным субъектом.  Кто-то проходит скорбный путь падения личности за короткое время, деградируя быстро и бесповоротно.  Каждому свое.  И результаты оказываются разными по степени разлагающего действия на психику и сознание.   Инга сдалась моментально.  Не слишком крепкая морально, в один прекрасный (нет, ужасный) день очнулась в полной телесной немочи и умственной прострации.  Из всех естественных ощущений сохранилась лишь сильнейшая жажда и не менее сокрушительная злоба на Валерия.  Где-то подспудно тлела жестко задавленная нечеловеческими испытаниями патологическая, иначе не назвать, любовь.  Но к ней уже примешивались гнев и жажда мести, желание доказать ему что-то, пусть и применив силу…

  Но сил не было.  Инга с трудом вытянула иссохшее, будто раздавленное тело из-под пресса зловонных, местами успевших заплесневеть и зачервиветь одеял.  И обнаружила за окном солнце, а в комнате тепло.  Пока она болела, раннее ненастье кончилось.  На смену пришло запоздавшее в этом сезоне бабье лето.  Инга посмотрела на себя и ужаснулась.  Тощий, обтянутый складчатой, как у ящерицы кожей торс покрывали струпья и пролежни.  В складках пахов и подмышками выросли противные соскообразные бородавки, а там, где сохранились неповрежденные участки тела, проступила зловещая ярко – красная сыпь по типу аллергии.  Волосы на голове вытерлись и торчали реденькими пучочками наподобие войлока.  Все это великолепие угрожающе шевелилось, киша вшами и личинками насекомых.  Существо, выглянувшее из мутного, засиженного мухами зеркала мало напоминало человека.  Скорее, его жалкие останки, случайно вывалившиеся из склепа.

- Чудовище!  Ну, настоящая жуть!  Герычу должно понравиться, - с истерическим смехом проверещала она и ожесточенно принялась сдирать прилипшие к болячкам остатки постельного белья и одежды.

  Избу пропитала едкая вонь от сгнившей постели и сплошь загаженного пола, но убрать следы отвратительного бесчинства едва не убившей ее болезни не хватило сил.  Инга допила последнюю бутылку портвейна, но когда стала грызть засохший в ящике стола кусок хлеба, вдруг уронила на ладонь сразу несколько зубов.  С удивлением осмотрела следы приключившейся катастрофы, сморщилась и заплакала от внезапно накатившего сокрушительного вала обиды и горечи – на людей, на жизнь, на все сразу.  Ощущение собственной нечистоты погнало ее к дождевой бочке.  На улице потеплело едва ли не по-летнему, но осень успела позолотить деревья, ярко расцветила обильно сыпавшиеся разлапистые листья клена.  Красные гроздья рябины пламенели среди пожухлых ветвей.  Деревья дружно сбрасывали отжившие срок уборы, как легкомысленные модницы бросают устаревшие тряпки, забыв прикупить новые.  Инга всхлипнула, сравнив себя с обглоданным древесным остовом и поняла, что не готова к дальнейшему существованию в одиночестве.  Не жизни, а прозябанию в цепких лапах болезни без надежды на чью-то милосердную помощь, без грядущего выздоровления и счастья.

-  Жизнь кончается? – вслух спросила она себя.

  Но, посмотрев вокруг, полюбовавшись осенним буйством красок в вихре листопада, прозрачно – голубым высоким небом, неглубоко, опасаясь колики в груди, вдохнула хрустально разреженный воздух и на собственный вопрос твердо ответила:
- Нет, еще поживу!  Иначе, как же они?!


 - А как же они?!

  Этот вопрос очень волновал Ингу, когда, облаченная в выкопанный из сундука старушечий наряд, состоявший из юбки до пят и пышной кофты в мелкий цветочек, в синем ситцевом платочке на голове и калошах на босу ногу, с неизменной вместительной сумкой в руках, полной запасов спиртного, она стояла под козырьком автобусной остановки.  Модный аксессуар вопиюще не гармонировал с одеждой, и на его обладательницу удивленно косились прохожие.  Но чужое мнение мало интересовало девушку.  Удобно пристроившись на углу навеса, она жадно наблюдала за слабо теплившейся в особняке жизнью.  Во дворе Герыч Кукловод мыл автомобиль, собираясь на выезд.  Возле него назойливо крутилась Марьяна, издали похожая на хромую утку, подобострастно заглядывала в лицо работодателю и улыбалась, если так можно назвать исказившую ее лицо жуткую гримасу.  Впрочем, Инга отдавала себе отчет, что сама выглядит не лучше.  И пожалела, что не имеет бинокля – получше рассмотреть новое выражение на всегда высокомерной физиономии сестрицы.  Еще не отказалась бы узнать, как криминальный фотограф ухитрился обломать строптивую бабенку.  Герман морщился, что-то говорил, размахивая мочалкой.  Грязные брызги летели Марьяне в лицо, но она упорно не уходила.  Не иначе, чего-то добивалась.  На крыльце, подперев худыми кулачками аккуратно причесанную голову, сидела Ирина Николаевна в спортивном костюме, грустно смотрела на любимую старшенькую и на фоне метлы и совка казалась моложе возрастом обеих дочерей.   Валерия не было видно.  «Где он?  Что с ним сделали?»  Воображение услужливо рисовало Инге разгневанного Герыча, пудовыми кулаками забивающего беспомощного мужчину насмерть.  Правда, кулаки Кукловод имел самые обыкновенные, но затоптанная в грязь оплеванной души любовь наделила злодея – фотографа несуществующими достоинствами и поднимала змеиную головку над распятым извивающимся тельцем гада, неумолимо возрождающегося из пепла.  В груди больно ворохнулась тревога, выбросив в кровь сумасшедшую порцию адреналина.  Инга расправила плечи и приосанилась.  Можно было подойти и нагло спросить, но неизвестно как отреагируют эти трое.  Забывшись, она приблизилась и заглянула через забор.

- Проходи, бабка, мимо, всяким не подаем, - неожиданно грубым голосом гаркнула Марьяшка и, схватив с земли камень, со злостью швырнула в бродяжку, как в собаку.

- Остуди котел, дурища!  Побереги пыл на вечер, на всех побирушек не налаешься, - насмешливо сказал Кукловод, кинул грязную мочалку Марьяне в лицо, сел в «девятку» и уехал.  Толстушка вдруг обхватила руками голову и заплакала в голос, по-детски суча коротенькими ножками.  Ирина Николаевна на невидимых крыльях слетела с крыльца и бросилась к дочери.

- Да пошла ты в…   Знай свое дело, двор подметай.  Нагадили тут по всем углам, не продохнуть! – прорычала Марьяна, стукнула мать кулаком по хребту и заковыляла в дом.

  «Весело тут у них!  Настоящее скорпионье гнездо, не иначе, скоро друг друга перегрызут.  Интересно, а что затевается вечером?»  Инге до трясучки хотелось проследить за событиями, но убийственная телесная слабость ограничивала свободу передвижений.  Не покидало малодушное желание вернуться в теплый угол и забраться в постель.  Но при мысли о загаженной избе, сыром и душном зловонии нетопленного помещения ее замутило.  Она не думала о приближающейся зиме, жила одним днем, не позволяя себе снять приличное жилье.  Она не хотела далеко уходить от коттеджного поселка.  Не скончавшаяся за время болезни страсть, возродившись, выросла в большого ядовитого гада и держала ее крепче каторжный цепей.

  Валерий приехал ближе к вечеру.  Подкатил на такси расфранченный и надушенный, с модной молодежной стрижкой, скрадывающей возраст со спины лет на десять, не меньше.  Невероятно, но факт, он даже не пьян.  Ну, может, совсем чуть-чуть.   Успевшая изучившая любимое лицо до последней черточки, Инга готова была поклясться, что Валерий не просто сиюминутно доволен.  Он по-настоящему счастлив – до юного щенячьего визга, рвущегося наружу из всех клапанов распахнувшейся души.  Свирепая боль вгрызлась в нее изнутри.  Встрепенувшись, всем существом устремившись вперед, она огромными шагами, в развевающихся одеждах ринулась навстречу, нечленораздельно клекоча и раскрывая руки для объятий.

- Ты чего, бабка?  С ума свихнулась? – закрываясь неизменным профессорским портфелем, завопил Валерий.

  Инга с разбега ударилась лицом в жесткое кожаное препятствие и уронила еще пару зубов, но ничего не заметила, не почувствовала.  Зубы после болезни покидали насиженные лунки легко и безболезненно.  Она пыталась сказать некие прочувствованные слова, чтобы Валерий наконец проникся, понял одну единственную непреложную истину.  Никто не любит его крепче, сильнее, жертвеннее…   Но из горла вместе с зловонным дыханием вырывалось хрипение вперемешку с корявыми малопонятными фразами.

- Пошло вон, чмо китайское! – по-бабьи пронзительно взвизгнул Валерий, пнул  нападающую в живот и торопливо, в панике прорвался к калитке.

  Инга цеплялась за него, от отчаяния потеряв голос, издавая лишь прерывистые, похожие на голубиное воркование звуки.  Воровато оглянувшись, мужчина с размаху ударил ее портфелем по голове и, отшвырнув обмякшее тело на обочину, мышью юркнул за спасительные ворота.  На улице почти стемнело, прохожих не было видно, а редкие автомобили равнодушно проносились мимо ничего не значащего предмета, принимая ледащую в канаве женщину за выброшенный неряшливыми обывателями мешок с мусором…


   Очнулась она поздно вечером с гудящей головой и ломотой в теле.  Долго не могла вспомнить случившееся, отличить реальность от бредовых видений.  И то и другое являлось одинаково ужасным.  Привычным жестом запустила руку в сумку.  Одна из бутылок разбилась, но три запасных уцелели.  Жадно подкрепилась из горлышка и, заметив во дворе машину Герыча, на трясущихся ногах, таясь за кустами, обошла дом с торца.  Плохое самочувствие не помешало ей проникнуть через щелястый задний забор, подкрасться вплотную и прильнуть к подвальному оконцу.  Если сегодня на вечер намечена съемка, то где артисты?  На первом и втором этажах свет не горел.  Тускло мерцало лишь это подвальное окошко, заглянув в которое, Инга обнаружила привязанного за ногу к батарее гиббона.  Обезьяна сидела, уныло повесив голову, похожая на запертого ради выкупа заложника и трясущимися лапами перебирала блох в свалявшейся шерсти на пузе.  Вид несчастного животного выражал плебейскую покорность судьбе.

- И тебя, бедного, обидели?  Вот садисты, ни единой радости нам в жизни не оставили!

  Став в результате болезни липко сентиментальной, Инга от жалости едва не заплакала и всем телом навалилась на решетку.  Чугунные прутья не шелохнулись, да она ничего подобного и не ожидала.  Но стекло неожиданно лопнуло и провалилось внутрь, со звоном разбившись на выложенном изразцами в керамических плитках полу.  Гиббон поднял плешивую голову и горестно заухал, красноречиво тыкая пальцем в пустую миску.

- Тебе покормить забыли?  Ну, подлецы, только о своих утробах думают!

 Еды она с собой не носила, но оставалась водка.  Инга сориентировалась быстро.  Открутила от забора пару метров алюминиевой проволоки, которой косорукие умельцы пытались залатать дыры, откупорила бутылку и ловко прикрутила за дно и горлышко, стараясь удержать сосуд в равновесии.  Насколько возможно, вытянула вперед руку с проволочным шестом, примерилась и слила водку сверху, целясь в посудину.  Часть жидкости пролилась на пол, остальное угодило точно по назначению.

- Попей, родимый, попей, сейчас тебе повеселее станет.  Я только этим и спасаюсь, - откупоривая очередную бутыль, нежно приговаривала Инга.

  Зверь моментально унюхал вожделенный запах, сообразил, что к чему, когда непрошенная добродетельница поделилась с ним содержимым второй бутылки.  Ухая, радостно взвизгивая и причмокивая, обезьяна накинулась на неожиданно свалившееся с неба угощение и опустошила чашу ловчее заправского алкоголика.  Тут вдруг Инга вспомнила страшные рассказы Герыча о порванном пьяной обезьяной бомже, и обомлела.  Схватившись за голову, торопливо, на четвереньках, поползла от окна, держа в мыслях обойти дом, позвонить у дверей и предупредить его обитателей.  Но в захламленном дворе ударилась коленом, взвыла от боли и повалилась на пружинившие под ее телом кусты.  Обвальное опьянение скрутило ее неожиданно, одновременно ударив в голову и в ноги.  После болезни толерантность к спиртному у нее резко понизилась.  В полной прострации Инге чудились отдаленные звуки, похожие на грохот, звон и чьи-то крики, но происходило это во сне или наяву, она не сказала бы при всем желании, поскольку в последнее время часто путала сон с явью.  На минуту пробуждаясь, она настороженно прислушивалась, неудобно, вверх ногами лежа в гамаке из веток, потом от слабости в очередной раз проваливалась в дрему, чтобы вынырнуть из нее также внезапно и окунуться опять.  Инга тревожно дергалась, сучила ногами, но хмельной сон окутывал, прижимая к ложу, не давая окрепнуть разумом и телом.  По-настоящему очнулась она от пронзительного звука сирены.  Со стороны улицы подъезжали одновременно милиция и «Скорая помощь».  Закопошились разбуженные соседи, в окнах загорался свет, но выходить никто не торопился.  Обыватель стал пугливым и нелюбопытным – научили долгие годы бесправия и беспредела.  А владельцам престижных особняков было чего опасаться.  Инга долго выпутывалась сначала из сна, потом из кустов, но сумела подняться, лишь обнаружив рядом оброненную при падении, ополовиненную бутылку, последнюю из запаса.  Ужас погнал ее со двора – через пролом в заборе, подальше на пустырь.  Там она остановилась и бессильно плюхнулась на мешок с мусором.  Здесь начиналась свалка, устроенная беспардонными обитателями ближайших особняков.  Напрягая все мозговые извилины, девушка пыталась припомнить последние события, но память стала подводить, и она долго не могла сообразить, отчего во дворе раздаются крики и чужие гортанные голоса.  Она готова была списать увиденное на очередной ночной кошмар с погонями, убийствами и падениями в бездну, тем более происходящее это самое и напоминало.

  Между тем с улицы подъехало еще несколько машин, сиренами разбудив жителей и ближайших улиц.  Двор окружили  переносными прожекторами, из фургона начали выпрыгивать дюжие молодцы в камуфляже.  Стало светло, как днем.  Простые граждане держались проще, и образовали изрядную толпу в разношерстых халатах и пижамах, едва сдерживаемую милицейским оцеплением.  Инга прикрыла голову руками и присела за кучей мусора, трясясь от страха и мучаясь неизвестностью.  Ночная прохлада забралась под одежду, бесцеремонно напомнив о реальности, и девушке стало еще страшнее.  Особняк сиял изнутри, словно новогодняя елка.  Двери стояли распахнутыми настежь, все калитки тоже.  Омоновцы в несколько взмахов снесли забор, чтобы загнать во двор фургон.  Прозябая на задворках, Инга долго мучилась неизвестностью, и наконец не выдержала, выползла из укрытия и незаметно замешалась в толпу любопытных, настороженно прислушиваясь к репликам и перешептываниям.  Сначала парни из ОМОНа под микитки протащили усыпленного либо убитого гиббона и без церемоний швырнули внутрь фургона.  Следом задвинули накрытые простыней носилки.

- Доигрался, - громко и отчетливо проговорил кто-то из праздных зевак.

- Художник вроде, то ли фотограф, кто их теперь разберет.  Ходят слухи, гадкими делами мужик занимался…

- Квартирант он, обыкновенный квартирант!  Деньги на лечение жены нужны, вот и пустили.  Я в его дела не лез и не интересовался! – донесся от парадного срывающийся от волнения на петушиные трели тенор.

  Знакомый, до боли родной голос принадлежал Валерию, появившемуся на крыльце следом за милиционерами.  В ярком свете прожекторов мужчина чувствовал себя неуютно и, нервно подпрыгивая, торопливо прикуривал одну за другой гаснувшие сигареты.  За его спиной заламывала тонкие руки Ирина Николаевна, забывшая набросить халат поверх байковой ночной рубашки.  На фоне одетых в черное и пятнистый камуфляж мужчин женщина в длинном светлом одеянии выглядела ненароком затесавшимся в компанию живых привидением.  Ирина то прижимала ладони к сердцу, то хваталась за голову, металась вокруг крыльца, мешаясь у мужчин под ногами.  Потом белых фигур прибавилось – доктора тащили вторые носилки, прогнувшиеся под тяжестью чьей-то солидной тушки.  Ирина с криком бросилась к дочери, запрыгнула следом в фургончик «Скорой помощи», не позаботившись запереть входные двери.  Валерию удалось отговориться, прикинувшись простачком, и милиция тоже отбыла восвояси.

  Ошеломленная Инга с трудом уяснила случившееся.  Валерий жив, и это главное.  О сестре она и не вспомнила.  Кукловоду тем более поделом, хотя без него не найти прибыльной работы.  С мыслью о деньгах пришлось распроститься.  Но, вспомнив о последних, едва не погубивших ее съемках и не соизволивших ни разу навестить больную бессердечных мужчинах, Инга преисполнилась злорадства.  Вот, оказывается, чем кончаются извращенные дебилами – любителями проекты.  А еще умным себя считал, о чем-то философствовал – это Герыч-то!  Пока она маялась вдребезги разбитыми чувствами, Валерий докурил сигарету, сплюнул на землю и скрылся в доме.  Смертная мука схватила Ингу за горло и не отпускала, пока ноги сами тащили ее к особняку.  Валерий остался один, и настал момент серьезно поговорить в спокойной обстановке.  Окажись парадное запертым, она повернула бы назад и отправилась домой, настолько плохо себя чувствовала и боялась очередной отповеди любимого.  Но Валерий забыл запереться.  Непрошенная гостья рысцой обежала первый этаж и, не заглядывая в подвал, сразу поднялась наверх, где застала возлюбленного за странным занятием, спешно пакующим баулы.

- Что случилось? – жалобно выдохнула Инга.

  Голос получился сиплым и булькающим, но произвел впечатление разорвавшейся бомбы.  Мужчина выронил баул.  Трагически зазвенела осколками уложенная для перевозки посуда.

- Ты кто такая, рожа непромытая?  Кто тебя, падлу, впустил?

- Я же это, я!  Неужели не узнал?

- Какое к сволочам «я»?  Пошла отсюда, пока на пинках не вынес!  Нет больше вашего Герыча.  Уехал с билетом в один конец, на Кудыкину гору!

- Но-о-о… - неуверенно проблеяла оробевшая гостья.

- Что выставилась, как в зоопарке?  Сказано русским языком, выметайся!  Ну, оглохла что ли, мочалка?!

- Это же я!  Я!  Я! – с горестным горловым клекотом повторила Инга.

- Была на двери «я» и знаешь, куда делась?

  Со звериным рыком Валерий ринулся вперед и нанес гостье сокрушительный удар в лицо, а когда она упала, тычками погнал из комнаты.  Унизительная поза женщины на четвереньках разожгла в нем скрытые садистские инстинкты, и он пустил в ход ноги.

- Это же я!  Я! – захлебываясь слюной и кровью, сипло кричала Инга, от ужаса потеряв голову и весь доступный словарный запас.

  Что-то случилось у нее с горлом – от болезни, либо из-за душевных мук и страха, что, несмотря на настойчивость, любимый мужчина не желает признавать ее в изможденном, неопределенного пола существе, волею злого рока вылупившегося из недр румяной, с роскошным телом Матрешки, с которой когда-то переживал сладкие минуты блаженства.  Но и тени воспоминания не мелькнуло на ожесточенном, с налитыми кровью глазами лице Валерия.  Брезгуя дотронуться до замотанного в бесформенные одежды чучела, он со свирепостью уличного хулигана работал не руками, а ногами, и не успокоился, пока не вышвырнул незваную гостью за калитку.  Инга уже не кричала, лишь отрывисто всхлипывала, не имея сил сопротивляться.  Одна мысль билась в ее затуманенном алкоголем и ужасом сознании: любимый мужчина собрался уезжать и, возможно, она никогда его больше не увидит.  Осознание близости невосполнимой потери придало сил ее измордованному болезнью и побоями организму.  И когда, воровато оглядываясь, Валерий запер дом и погрузил вещи в оставшуюся в гараже машину Кукловода, поднятая с земли мощным выбросом адреналина Инга совершила поступок поистине невероятный.

  Обстоятельства вдруг переменились и начали ей благоприятствовать.  У соседской калитки валялся кем-то легкомысленно брошенный велосипед.  Заборчик там тоже стоял невысокий, и сигнализация отсутствовала.  Удивительно беспечные люди собрались на окраине коттеджного поселка, словно им нечего было охранять.  Инга перегнулась через чисто символический штакетник, выдернула велосипед и лихо вскочила в седло.  В детстве ей приходилось кататься на маленьком двухколесном.  Позже бабушка заявила, будто девочкам из хороших семей не пристало уподобляться сорванцам.  Но тело сохранило навыки, и Инга ни разу не упала, приспосабливаясь к подростковому средству передвижения.  Валерий водил машину намного хуже и ехал медленно, с осторожностью, послушно останавливаясь на каждом светофоре, хотя под утро улицы радовали пустынностью и отсутствием милиции.  Конечно же, ему не пришло в голову оглянуться назад и обнаружить преследующую автомобиль странную скрюченную фигуру.  Ехали через весь город, на окраину спального района, где строились новенькие девятиэтажки.  Измученная Инга почти теряла сознание и едва удерживала своего корявого «коня» в равновесии.  Наконец Валерий  вкатил в чужой двор, как в родной, остановился у крайнего подъезда недавно заселенной высотки и споро принялся перетаскивать вещи.

  Инга попала в подъезд без труда.  Жильцы не успели установить домофон.  Горящая кнопка показала, что лифт остановился на шестом этаже.  Подъем по лестнице отнял у больной девушки последние силы.  Все ее тело от головы до пят ходило ходуном, конечности болтались, как у матерчатой куклы.  Со стоном привалившись спиной к мусоропроводу, подтянув колени к подбородку и громко стуча зубами из-за трясущейся в тике головы, Инга мужественно приготовилась ждать.  Валерий обязательно должен выйти.  Не станет же он оставлять в чужом дворе не принадлежащую ему машину, на которую не имеет ни прав, ни доверенности.   Девушка чувствовала себя хуже и хуже. Непослушное сознание медленно уплывало в мутную даль, внутренности раздирали спазмы и непонятные толчки, будто она собиралась родить или в утробе завелся солитер.  Но, всеми силами сохраняя равновесие в обнимку с мусоропроводом, она таки дождалась.  Валерий вышел из квартиры под счастливым номером триста три с пустыми сумками наперевес.  Но…  не один!  Тоненькая и нежная, запахнутая в яркий бархатный халатик, на его шее сомкнула изящные ручки похожая на козочку юная большеглазая брюнетка.  На вид девушке было не больше восемнадцати, а может, и того меньше.  У Инги зародилось нехорошее подозрение.  Ее неверный возлюбленный совратил школьницу и тайно лазит в чужую постель?  Однако почему из квартиры не выбегают разгневанные родители свиристелки?  Она далеко вперед вытянула шею и прислушалась.

- Да, милая, только заберу оставшиеся вещи.  Мне причитается часть имущества.  Я хотел бросить барахло ей в лицо, но подумал…  ведь и нам нужно что-то на первое обзаведение.  Ты не осуждаешь меня, родненькая?  Я же не требую денег с ее несчитанных миллионов!

- Лучше было, если бы ты потребовал, - с несвойственным юному созданию практицизмом заявила козочка.

- Но это суд, раздел, короче, долгая волокита.  И нет гарантии, что получу…

- Вот именно!  Ты слишком доверчив, мой дорогой друг.  С супругой сразу же входят в долю, и потом забирают процент с прибыли.  Но ничего, мой папа очень влиятелен…

- Милая, давай не станем мелочиться!  Эта гюрза способна испортить нам много крови, ославить в газете.  Ведь твоему папе не нужны лишние проблемы?  И я так же подумал.  Неужели ты считаешь, будто я не сумею заработать для нас и наших детей?

- Я уверена в твоих силах, как в своем желании родить для тебя много детей.  Потому я и люблю тебя, мой замечательный мужчина.  Ведь мы с тобой так похожи!
 
  Они ворковали еще долго и нежно.  Разомлевший Валерий токовал тетеревом, козочка смеялась нежным блеющим смехом, прильнула к мужчине всем телом, обвила конечностями, будто лианами опутала.  Инге казалось, что она кричит во весь голос, но упоенные страстью влюбленные не слышали доносившегося из-за угла, где притаился мусоропровод, ни единого звука.  Из обессиленного болезнью  тела вырывалось глухое горловое шипение, как из раздавленной, плюющейся последним ядом змеи.  Она сползла вниз по холодной трубе мусоропровода и вытянулась на затоптанном цементном полу, в безмолвных судорогах не чувствуя хлынувшей из всех отверстий едкой жидкости, до последнего момента копившейся в разъеденном болезнью организме.  Тело катастрофически быстро отказывалось служить.  Бодрствовал крохотный кусочек сознания, еще сохранивший осколок ясной мысли.  Оказывается, не старшая сестра являлась ее главной соперницей.  Всецело доверяя возлюбленному, Инга намеренно не желала замечать его странного поведения, и проморгала истинную разлучницу.  Отравленный красотой юной вакханки, Валерий стал брезговать безобразием, а когда иссяк источник денег, легко умыл руки, не заботясь, как станут жить дальше физически и морально растоптанные, до нитки обобранные им женщины.

  Гордый неслыханной мужской победой, Валерий вошел в лифт и уехал.  Козочка послала ему воздушный поцелуй и в счастливом неведении заперлась в квартире.  Инга хотела позвонить в дверь, выманить девицу и рассказать о неприглядных поступках их общего возлюбленного.  А если не захочет слушать, вцепиться в волосы и побоями заставить поверить…  Но не смогла встать, без толку скользила локтями и коленями в разлившейся вокруг мусоропровода тухлой луже, и хриплые булькающие звуки вырывались из ее окончательно онемевшего горла.  Она еще не отключилась полностью от окружающего и слышала звук отворившейся чьей-то двери на этаже.  С мусорным ведром вышла полная молодая женщина, и несчастной Инге почудилось, будто она сама, цветущая Матрешка, встречает счастливое новоселье в недавно купленной, свежо отремонтированной квартире, где ее с лаской и радостью ждут любимый муж и шаловливые дети.  В роли любимого и любящего супруга она продолжала неизменно видеть единственного на свете человека – Валерия, только его и никого больше…

  Женщина ахнула, всплеснула руками и, выронив ношу, бросилась обратно в квартиру.  Дверь не закрылась, и Инга слышала, как добросердечная тетка вызывает «Скорую помощь», в ужасе вопя об умирающей на лестничной клетке старушке.  Давно не встречавшая добрых самаритян, больная девушка поверить не могла в людскую порядочность, тем более, речь шла о какой-то старухе.  Тогда что здесь делает она, глупая?  При мысли о больнице, куда вместе с незнакомой старухой  доктора способны прихватить и ее, она содрогнулась, и рада была вскочить и убежать, да злая хворь кузнечным молотом пригвоздила к полу.  Сознание медленно уплывало в сторону стремительно вырастающего на пути огромных размеров окна, в толстое стекло которого с громким безнадежным жужжанием билась крупная зеленая муха – ее стремившаяся к свободе и счастью душа…