Выбравшись наружу и взглянув на часы, Брунетти удивился, заметив, что уже почти пять часов. Он понял, что очень голоден, но что географически находится на полпути между работой и домом. Он не знал, что найдётся поесть дома, а к тому времени, когда он туда доберётся и что-нибудь найдёт, утруждать себя возвращением в Управление будет уже слишком поздно. Он пустился памятью вверх - по направлению к Сан-Марко, припоминая каждый бар или тратторИю (1), какие он знал на пути, а потом, при мысли о том, что он повстречает в этом направлении, он перезадумал путешествие так, чтобы пройти через Кампо Сант Анджело и назад через Кампо Сан Фантин. Поскольку он знал, что это абсурд и будучи осведомлён, что он сам выбрал отказ от ланча, его охватила волна жалости к себе: он делал свою работу настолько хорошо, насколько знал, как это делается, и понимал, что голоден, в то время, когда найти еду быдо бы невозможно (2).
Затем он припомнил одну из тех историй, которые когда-либо рассказывал о войне его отец, хотя он и вспоминал их в искажённом виде, поскольку никогда он не рассказывал их одинаково дважды. В какой-то момент, идя маршем через Нижнюю Саксонию (3) в те дни, когда война только что закончилась, его отец с двумя своими товарищами подружились с бродячей собакой, которая появилась из-под разрушенного бомбой дома, чтобы пойти за ними. На следующий день они её съели. В дечение десятилетий история эта приобрела над Брунетти магическую силу, и он обнаружил, что не может удержаться от того, чтобы не вспомнить её, едва только кто-нибудь заговаривал о еде, как о чём-то, по его мнению, слишком драгоценном, словно это был модный аксессуар, а не изначальная нужда. Всё, что ему было для этого нужно сделать - это услышать, как одна из подруг Паолы рассказывала о своём деликатном пищеварении и о том, что она даже не может выносить покупать продукты, которые лежали на витрине рядом с чесноком - и история пришла на ум. Он вспомнил, как много лет назад сидел через стол от человека, который рассказал другим гостям, насколько невозможно было для него есть любое мясо, купленное не у его мясника, и что он мог ощутить разницу в качестве немедленно. Когда этот человек закончил рассказ, и после того, как он получил требуемую похвалу за чувствительность своего нёба, Брунетти рассказал историю собаки...
Сквозным путём он прошёл к Кампо Сан Фантин и остановился в баре - перекусить двумя tramezzini (4) и бокалом белого вина. Пока он там был, выпить чашку кофе вошла привлекательная темноволосая женщина; на ней было надето тесное с леопардовым узором пальто и вопиющая чёрная шляпка, которая смотрелась как чёрная пицца, балансирующая на макушке. Какое-то мгновение он изучал её, пока она отхлёбывала кофе; на самом же деле, этим он присоединился ко всем мужчинам в баре, которые тоже её изучали. Все они, заключил он, объединились с ним в благодарности за то, что она вошла, чтобы поднять им дух и озарить их день.
Развеселившись от того, что он её увидел, он вышел из бара и пошёл назад в Управление. Входя в кабинет, он заметил лежащую у него на столе папку, и, открыв её, поразился, обнаружив там рапорт о вскрытии Эрнесто Моро. Его немедленной реакцией было поинтересоваться, что затеял Вентури, в какой манёвр или игру сил он может быть вовлечён и против кого. Скорость, с какой он произвёл аутопсию, могла быть объяснена только попыткой выиграть расположение Брунетти, и это расположение могло принести пользу патологоанатому только если он планировал пойти против соперника или понятого соперника или в полиции, или в медицинской системе.
Брунетти отказался размышлять дальше о мотивах Вентури и направил своё внимание на рапорт. К тому времени, как он умер, у Эрнесто Моро было отличное здоровье, абсолютно без каких-либо признаков болезней, и ни одной дырки в зубах, хотя там и было свидетельство предыдущей работы дантиста. Его левая нога в прошлом была сломана, и, возможно, уже давно - лет десять назад, но абсолютно вылечена; гланды и аппендикс тоже до сих пор были на месте.
Причиной смерти было удушение. Насколько далеко упало тело перед тем, как петля затянулась вокруг его горла, судить было невозможно, но для того, чтобы сломать ему шею, этого было недостаточно, так что мальчика задушило до смерти. Это был, указывал Вентури, не быстрый процесс: верёвка оставила значительное посинение спереди и на правой стороне шеи. Это предполагало, что его последние секунды прошли в инстинктивных конвульсиях, когда он сопротивлялся затягивающемуся шнуру. Дальше последовали точные размеры душевой кабины, в которой найдено было его тело, и возможное протяжение рук, таких длинных, как у него. Брунетти подумал о тех, как после подметания, отметинах на стене душевой кабины.
По свидетельству пищи в желудке мальчика похоже было что он умер в какое-то время между полночью и тремя часами утра. Свидетельства об употреблении наркотиков не было, и, казалось что со своей последней едой он выпил только умеренное количество вина, - возможно, не больше, чем один бокал, и, конечно же, недостаточно для того, чтобы это в любом смысле затуманило его рассудок.
Брунетти положил бумаги обратно в папку и оставил её лежать открытой на столе. Рапорт говорил обо всём, равно как и ни о чём. Он попытался вычесть знание того, что в синьору Моро стреляли, и посмотреть на смерть её сына как на отдельное событие. Очевидными возможными мотивами были, таким образом, какое-то разочарование, из-за которого мальчик страдал, или желание отплатить кому-то за полученное повреждение. Едва мать была вставлена назад в уравнение, возможные мотивы показательно расширились. Вместо того, чтобы видеться, как первичный двигатель действия, мальчик стал значением, а какой-то другой человек - двигателем.
Следуя за этой слабой ниточкой размышления, Брунетти увидел, что выживание матери предполагало, что она не была первичной целью, которая оставляла Моро самого по себе. Но даже это, понял он, никуда не приводило - до тех пор, пока у него была мысль, целью чего, или для кого, мог быть Моро, всё размышление было таким же непрочным, как куча кусочков информации, на которых он решил всё это базировать.
Прибытие синьорины Элеттры положило конец этим обрывочным раздумьям.
- Вы видели это? - войдя, спросила она, кивая на рапорт о вскрытии.
- Да. А что Вы об этом думаете?
- Я не могу этого понять... почему такой мальчик стал бы кончать с собой. Это вообще не имеет смысла.
- Боюсь, это не так уж необычно - детям кончать с собой.
Его замечание, казалось, причинило ей боль. Она остановилась перед его столом, держа в руке ещё одну папку.
- Но почему?
- Я говорил с одним из кадетов - там. Он сказал, что невозможно было быть уверенным в будущем, или даже что для них оно могло быть только одним...
- Это нонсенс, - сердито огрызнулась она. - Конечно же, будущее есть всегда.
- Я просто повторяю то, что он мне сказал.
- Кадет? - спросила она.
- Да.
Она долго молчала, потом наконец сказала:
- Я гуляла с одним из них какое-то время.
- Когда Вы были студенткой? - немедленно став любопытным, спросил Брунетти.
- Не на прошлой неделе, конечно... - Рот её шевельнулся в хитрой усмешке. Затем она продолжала: - Да, когда мне было восемнадцать. - Какое-то мгновение она смотрела вниз, на пол, вспоминая, а потом сказала:
- Нет, вообще-то, мне было только шестнадцать. Это всё и объясняет.
Он уже знал линию сюжета, едва услышав о ней.
- Объясняет что?
- Как я могла с ним связаться.
Брунетти наполовину привстал в кресле, и жестом указал на другое.
- Сядьте, пожалуйста.
Садясь, она провела рукой позади себя, расправляя юбку, потом положила папку плоско на колени.
- С чем Вы должны были связаться? - спросил он, озадаченный мыслью о синьорине Элеттре, как о человеке, который мог делать что-то, чего не желал.
- Я собиралась сказать, что он был фашистом, и что они все были, и, возможно, и есть сегодня, но это могло не быть правдой относительно их всех. Так что я скажу только, что ОН был фашистом и приставалой, и снобом, и большинство его друзей тоже.
От долгого опыта общения с ней Брунетти мог чувствовать, когда синьорина Элеттра не более чем практиковалась в вербальном сольфеджио, а когда готовилась погрузиться в арию; сейчас он увидел признаки второго.
- Но Вы только сейчас это видите? - спросил он, предлагая ей кратчайший речитатив, - для того, чтобы ускорить арию.
- Мы - мои друзья и я - всегда видели их, когда они проплывали по городу в своих накидках, и мы думали, что они - самые волнующие, прекрасные мальчики в мире. Когда один из них с нами заговаривал, это было, как если бы небеса разверзлись, позволяя спуститься вниз богу. А потом один из них... - начала она. Потом, ища правильные слова, она передумала и продолжала: - Я начала гулять с одним из них.
- Гулять?! - вопросил он.
- Пить кофе, прогуливаться, просто спускаться к Джиардини - посидеть на скамейке и поговорить... Послушать... - с горькой улыбкой поправила себя она. И улыбнулась ему. - Я думаю, можно приспособить сюда новое существительное, синьор - с л у ш а н и е (5), вместо беседы. Это то, что было у меня, когда бы мы ни встретились; с л у ш а н и е...
- Возможно, для Вас это был кратчайший путь его узнать, - сухо предположил Брунетти.
- Да, - быстро сказала она. - Я узнала его.
Он не вполне знал, какой вопрос задать.
- И что это было - что заставляет Вас говорить о нём такие вещи?
- Что он был снобом, фашистом и приставалой?
- Да.
- Вы знаете Барбару, правда? - спросила она, упомянув свою старшую сестру.
- Она училась в медицинской школе в то время, и жила в Падуе, так что я не часто её видела, - за исключением воскресений. Я гуляла с Ренцо уже около трёх недель, когда однажды она пришла домой на уикенд и я попросила её, чтобы она с ним встретилась. Я думала, что он такой замечательный, такой умный, такой думающий... - Вспомнив свою собственную юность, она всхрюкнула от смеха и продолжала: - Представьте себе это - думающий... В восемнадцать... - Она глубоко вздохнула и улыбнулась ему, так что он понял, что у истории этой будет счастливый конец.
- Когда бы мы ни были вместе, он говорил о политике, истории, обо всех тех вещах, о которых, я слышала, мои родители и Барбара говорили так долго... Ничто из того, что говорил он, не звучало во многом так же, как у них. Но у него были тёмно-голубые глаза, и дома, в Милане, у него была машина - кабриолет. - Вспомнив девочку, какой она была, она улыбнулась и вздохнула.
Когда ей, казалось, больше не хотелось продолжать, Брунетти спросил:
- И встретилась с ним Барбара?
- О, да... и они возненавидели друг друга после первых же трёх слов. Я уверена - он подумал, что она в некотором роде коммунистический людоед, а она, должно быть, решила, что он - фашистская свинья. - Она снова улыбнулась ему.
- И?
- Один из них был прав.
Он засмеялся и спросил:
- И сколько у Вас заняло времени это понять?
- О, полагаю, я знала это сразу, но у него были такие глаза... И ещё был этот кабриолет. - Она засмеялась. - Он носил его фотографию в своём бумажнике.
Сначала Брунетти было трудно вообразить себе синьорину Элеттру, способную на такую глупость, но после мига раздумья он понял, что это почти совсем не удивляет его.
- И что случилось?
- О, как только Барбара на него окрысилась, когда мы пришли домой, это было как если бы - как это описано в Библии - как если бы "с глаз моих упали весы?" Да, это было примерно так. Всё, что я должна была сделать - это перестать на него смотреть и начать слушать то, о чём он говорил, и подумать об этом, и я увидела, каким порочным подонком он был.
- И какого рода всё это было?
- То же самое, что такие люди, как он, говорят всегда - о славе нации, о нужде иметь крепкие семейные ценности, о героизме людей на войне. - Здесь она замолчала и снова потрясла головой, как человек, выбравшийся из щебня. Это сверхъестественно - какого рода вещи может слушать человек, не отдавая себе отчёта в том, что это нонсенс.
- Нонсенс?
- Ну, когда те, кто это говорит, всё ещё дети, я полагаю, это нонсенс. Это опасно тогда, когда об этом говорят взрослые.
- А что с ним стало?
- О, я не знаю. Я думаю, он дошёл до выпуска, потом пошёл в армию и закончил тем, что пытал заключённых в Сомали. Он был такого типа человек.
- Склонен к насилию?
- Нет, не совсем так; но его легко было вести. Все принципы у него были устоявшиеся. Вы знаете, о какого рода вещах они говорят - честь и дисциплина, и нужность порядка. Полагаю, он вынес это из семьи. Его отец был генералом или ещё кем-то, так что это всё, чему он когда-либо был открыт.
- Как Вы, только по-другому? - улыбаясь, спросил Брунетти. Он знал её сестру, так что знал и то, какая политика существовала в семье Дзордзи.
- Точно; только в моей семье ни один человек никогда не сказал доброго слова ни о дисциплине или о нужности порядка. - Она сказала это так, что ошибиться было невозможно - она этим гордилась.
Он начал было задавать следующий вопрос, но, словно внезапно осознав, как много о себе рассказала, она поднялась на ноги и наклонилась вперёд, чтобы положить папку на стол.
- Это то, что поступило, синьор, - сказала она с быстротой, которая странно расходилась с простой фамильярностью их беседы ровно до этого момента.
- Спасибо Вам, - сказал он.
- Всё должно быть понятно, но, если Вам нужно будет какое-то пояснение, позвоните.
Он заметил, что она не сказала, чтобы он пришёл вниз, в её кабинет, или же попросил её подняться к нему, чтобы объяснить. Географические границы их обоюдной формальности были переустановлены.
- Конечно, - сказал он, а потом, когда она повернулась к двери, повторил:
- Спасибо.
1. Trattoria - маленький ресторанчик (ит.)
2. В Италии, как и везде в Европе, рестораны и им подобные заведения ежедневно закрываются на перерыв примерно с двух часов дня и до пяти-шести часов вечера; к тому же, в Италии, Испании и других южных странах существует время сиесты, - послеобеденного отдыха. Летом в это время настолько жарко, что на улицу выйти элементарно невозможно - температура поднимается до +50 С; зимой же эта традиция продолжает соблюдаться уже по привычке, сложившейся за много веков.
3. Нижняя Саксония - область Германии
4. Tramezzini (мн.) - бутерброды; tramezzino (ед.) - бутерброд (ит.)
5. "...Новое существительное - с л у ш а н и е..." Игра слов; в английском языке существует только глагол "слушать" - to listen [лисен]; синьорина Элеттра же употребляет его - или, скорее, в м е с т о него - как только что изобретённое ею самой существительное - a listen, тогда как на самом деле слово "слушание" звучит по-английски как listening [лисенинь] (в квадратных скобках приводится транскрипция для правильного произношения слова).