К вопросу о рабстве в Америке

Артем Ферье
Когда рассуждают о якобы врождённой, генетической «несвободе» у русских (что, вообще говоря, чушь), часто восклицают патетически: «А что же вы хотите от нации, у которой аж до 1861 года существовало узаконенное крепостное рабство?»

Услышав это, иные люди, полагающие себя «патриотами», бросаются на «защиту» чести Отечества, что делают двумя способами. Во-первых, всячески расписывают вполне сносное положение крепостных, объясняя, что Салтычиха – не более показательный пример среди помещиков, нежели Чикатило – среди советских школьных учителей. Во-вторых же – припоминают: «Но позвольте, ведь и в иных странах Европы крепостное право тоже было отменено уже в девятнадцатом веке, лишь немногим ранее, чем в России. А в этих ваших «самых свободных» Соединённых Штатах – аж до 1865 года существовало не крепостное даже право, а настоящее рабство. Пусть, конечно, и расовое, обусловленное тогдашними представлениями о «недочеловеческой» природе негров – но существовало».

Что ж, крепостное право и его позднюю отмену в России – рассмотрим как-нибудь в другой раз. Для меня это слишком личная тема. Можно сказать, семейная трагедия, коей последствия удалось устранить лишь в новейшее время. Американское же рабство – предмет более далёкий, потому о нём и хочется поговорить, для начала.

Итак, последние десятилетия активисты чёрных движений без устали и без передыху скулят про «многовековое рабство» своих предков, не без оснований полагая себя потомками тех горемык, которых перевозили в трюмах через океан и обрекали на рабский труд под палящим солнцем и бичами надсмотрщиков. Но что совершенно упускается из виду во всех дискуссиях о правомерности негритянских претензий к белым американцам, так то, что по меньшей мере половина последних – потомки ровно таких же предков. Которые попадали в Америку ровно таким же путём. Ну или – почти таким же. И вторым после Африки источником рабов для США была, как ни странно, Германия.

Надо отдать должное американской школьной программе, при очевидном предпочтении ужасов чёрного рабства на Юге, учебники всё же касаются такой фишки, как indentured servitude, существовавшей на всей территории США (правда, вскользь касаются).  Но в России – об этом явлении почти вовсе нет никакого понятия. Поэтому – попробую объяснить.

Как можно было бы перевести на русский это самое indentured servitude? Самым политкорректным вариантом, наверное, было бы – «служба по контракту». Несколько более близким к реальности: «Ну, что-то вроде статуса подмастерья, хотя были отличия». Ещё ближе – был бы известный в русской истории институт холопства, хотя, опять же, имелись отличия. 

Как это происходило? Вот живёт парень в той самой Германии или в Ирландии, или даже в Англии. Не будучи любимым сыном и наследником маркграфа или главы купеческой гильдии, а будучи восьмым по счёту сыном простого арендатора, перебивающегося с картошки на лебеду со своего надела размером с тапочку, живёт этот юноша, разумеется, паршиво. Может, не буквально пухнет с голоду (хотя в неурожай – бывало и буквально), но перспектив выбраться из этого дерьма, оставаясь на Родине, – практически никаких.

На самом деле, его положение, вероятно, не хуже, чем у индийского или китайского или арабского крестьянина. Но в чём главное достижение европейской культуры и причина её взлёта – она лучше всех умела делать людей несчастными. Конечно, христианство предоставляло какое-то моральное утешение беднякам, но – не такое мощное, как восточные религии. Тем более, после всех реформаций, Ренессанса и Просвещения – европейский менталитет оказался скорее светским, чем религиозным. А потому – многие люди страдали от сурового диссонанса между своими амбициями и позорными реалиями своего бытия. Потому, не довольствуясь тем малым, что имеют, стремились к новой жизни и новым возможностям – любой ценой. «Хоть тушкой, хоть чучелом».

Новые возможности, как им казалось, открывались в Новом Свете. Где земли просторны и обильны, человек волен делать, что пожелает, а опостылевший диктат привилегированных сословий – сведён к минимуму. Короче, вон из этой перенаселённой, нищей и замордованной Европы! Вперёд, за море, к сияющей свободе и благополучию!

Порыв, конечно, достойный, но существовала одна проблема. Современные экстремалы неоднократно пересекали Атлантику в одиночку, чуть ли не на байдарке, но в те времена подобное предприятие казалось несколько… рискованным, что ли? Особенно – для крестьянского парня, который ничего не знает о навигации и ловле рыбы в открытом море, зато – премного наслышан обо всяких морских чудовищах.

Поэтому – приходилось воспользоваться каким-то более надёжным транспортом. Но, понятное дело, этот транспорт кому-то принадлежал, и этот кто-то – обычно был мало расположен к благотворительности.

Сколько тогда, веке в семнадцатом, мог стоить «билет» на трансатлантический круиз? Что ж, найти расценки несложно, но суммы в шиллингах или в гульденах – мало что нам скажут. Проще будет сказать так: это удовольствие стоило столько, что среднестатистический европейский батрак едва ли мог накопить на билет за всю свою трудовую жизнь. Вернее, даже так: будь у него хоть какая-то возможность откладывать лишние деньги – он бы, наверное, не так уж фанатично рвался вон из Европы. Хотя, конечно, бывали и просто романтически, авантюрно настроенные ребята, в том числе и из благополучных семей, тоже стремившиеся в Новый свет за новыми возможностями. Эти – как правило шли всё же по линии госслужбы, но иногда – договаривались о перевозке в частном порядке.

Что представлял собой этот договор, собственно и называвшийся «индентурой», то есть, двусторонним контрактом? Если кратко: закладную на себя. Компания (или капитан-частник) обязывались оказать транспортные услуги в долг, за что получали практически полную свободу распоряжаться заложенным имуществом.

По прибытии в американский порт капитан давал в газетах объявление, где расписывал достоинства живого товара на борту и назначал цену. Когда находился покупатель – работник поступал в его распоряжение.

 Хозяин был обязан предоставлять этому indentured servant пищу, одежду и кров, но об оплате труда не шло даже и речи (за очень редкими исключениями). Иногда – оговаривалось, что хозяин будет учить работника ремеслу, и это действительно сближало его с подмастерьем.

Хозяин имел право применять любые наказания по своему усмотрению, хотя убийство работника считалось всё же предосудительным (где формально, а где и впрямь могло дойти до суда). Замечу, правда, что умышленное убийство чёрного раба -  тоже считалось преступлением в большинстве колоний, и известны случаи, когда особо затейливых маньяков-плантаторов всё же вешали по суду. Правда, можно сказать, что чрезвычайная жестокость к рабам скорее рассматривалось как преступление не столько против личности, сколько против общественной нравственности.

В случае с indentured servants женского пола - в контрактах не указывалось, что хозяин имеет на них какие-то сексуальные права, но и какие-либо гарантии девичьей чести там тоже не указывались. На практике - хозяину нужно было изнасиловать свою служанку непосредственно в зале судебных заседаний, чтобы его признали виновным. Да и то, опять же – скорее, за преступление против нравственности и порядка судопроизводства. По сути, честь чернокожей рабыни была защищена даже лучше, чем белой служанки – хотя бы, тогдашними законами против межрасовых связей как таковых (да, это придумал не Гитлер).
Избирательных прав работники тоже не имели. Но - могли сочетаться браком. Правда – лишь с согласия хозяина.

И хотя кому-то покажется, что положение indentured servants до неразличимого смахивает на рабство, по закону они считались всё же свободными людьми. Тому была единственная, но очень веская причина: их ограничение в правах было добровольным, по контракту. А главное – временным. Обычно, на срок от двух до семи лет. По истечении которых долг считался погашенным, а работник вновь получал все свои гражданские права. В некоторых случаях – ещё и т.н. freedom dues, «выходное пособие» от хозяина, различное на разных территориях, но обычно: немного земли, немного денег, немного семян. С чем мог, наконец, зажить полноценной, свободной жизнью. Но это, конечно, в идеале. Если он вообще дожил до истечения срока и на него не повесили какой-нибудь новый долг.

А что выживание, что освобождение – порою оказывались проблемой. В этом смысле весьма познавательны записки Александра Эксквемелина, «Пираты Америки». Сей труд известен главным образом как «библия пиратологии», но и положения «вольнонаёмных слуг» автор тоже касается, поскольку сам прошёл через это, будучи «законтрактован» и продан Вест-Индской компанией.

«Рабов у плантаторов мало, хозяева работают наряду со своими слугами, а нанимают они их на три года. Идет здесь в общем такая же торговля людьми, как и в Турции, потому что слуг продают и покупают, как лошадей в Европе. Встречаются люди, которые недурно наживаются на таком промысле: они едут во Францию, набирают людей — горожан и крестьян, сулят им всякие блага, но на островах мгновенно продают их, и у своих хозяев эти люди работают, как ломовые лошади. Этим рабам достается больше, чем неграм. Плантаторы говорят, что к неграм надо относиться лучше, потому что они работают всю жизнь, а белых покупают лишь на какой то срок. Господа третируют своих слуг с не меньшей жестокостью, чем буканьеры, и не испытывают к ним ни малейшей жалости. Больные или здоровые, эти слуги работают прямо под палящими лучами солнца. Труд их совершенно невыносим, и спина у них покрыта струпьями, как у лошади, постоянно таскающей тяжелую ношу».

Что здесь характерно, указание на возможность не вполне добровольного и осознанного согласия работников на «индентуру». Не во всех случаях. Порою – это было похоже на привлечение первых волн остарбайтеров в Германию, когда работников на восточных территориях ещё не угоняли, а заманивали посулами.

Понятно, что по прибытии на место, будь то Германия или Новый свет, работников ждало некоторое разочарование. И не менее понятно, что у них возникало стремление радикально разорвать контракт. Что порой удавалось успешно, а порой – приводило к таким последствиям:

«А вот еще случай: один слуга убежал от своего господина в лес. Но в конце концов его поймали. Плантатор привязал слугу к дереву и бил до тех пор, пока вся спина несчастного не обагрилась кровью. Тогда плантатор намазал спину смесью из лимонного сока, сала и испанского перца и оставил привязанного слугу на целые сутки. Затем он возвратился и принялся его бить снова, пока бедняга не умер у него на глазах».

Рискну предположить, со стороны могло показаться, что положение этого парня, привязанного к дереву, отличается от положения наказанного раба в античности лишь тем, что римляне, вроде бы, не употребляли подобным образом испанский перец и лимонный сок. Но это было бы в корне ошибочное мнение. Поскольку по закону бедолага считался всё же свободным человеком и, умирая, знал, что он не раб, а вольнонаёмный работник, просто не дотянувший до истечения контракта.

Правда, подобные крайности, описываемые Эксвемелином, относятся не к континентальным британским колониям, впоследствии образовавшим США, а к Антильским островам. Конкретно – французская часть Эспаньолы (Гаити).
Но и про англичан автор пишет следующее:
 «Англичане обращаются со своими слугами не лучше, а, может быть, даже и хуже, ибо они закабаляют их на целых семь лет. И если ты даже и отработал уже шесть лет, то твое положение от этого отнюдь не улучшается и ты должен молить своего господина, чтобы он не продавал тебя другому хозяину, ибо в этом случае тебе никогда не удастся выйти на волю. Слуги, перепроданные своими господами, снова попадают в рабство на семь или, в лучшем случае, на три года. Я видел таких людей, которые оставались в положении рабов в течение пятнадцати, двадцати и даже двадцати восьми лет. И были среди них такие простаки, которые в первый раз продались всего на год и едва ли много получили за это. Во время праздников (а англичане любят отмечать все праздники сытной трапезой и выпивкой) господа дают своим рабам все, что те пожелают, но за плату, и притом весьма изрядную. Англичане, живущие на острове, придерживаются очень строгих правил: любой человек, задолжавший двадцать пять шиллингов, продается в рабство сроком на год или шесть месяцев».

Конечно, на Антилах царила довольно-таки анархичная атмосфера, а нравы – пожалуй, были жёстче, чем где бы то ни было. В североамериканских колониях, понятное дело, куда сильнее ощущались устои правового государства, а пуританская благопристойность не поощряла этакий затейливый садизм. Поэтому, скажем, хотя законом Мериленда от 1641 года и предусматривалось повешение беглого «индентурного слуги», но только в том случае, если он не попросит о продлении срока службы вдвое (но не свыше семи лет).

Более того, дела о девицах-служанках, забеременевших и тем самым вогнавших хозяина в убытки (пока носит, пока кормит), обычно рассматривались в суде. Если отцовство было установлено и папашей оказывался такой же «индентурный» - компенсационные выплаты раскладывались на обоих. Если же свободный гражданин – материальная ответственность возлагалась целиком на него. Но когда отец был неизвестен – разумеется, девушке приходилось отвечать самой за свой «декретный отпуск». Обычно ей предлагалось отработать сверх срока, но если она упорно отказывалась – её, конечно, наказывали за срыв контракта. Однако и в этом случае взыскание ни по одному известному делу не превысило тридцати ударов бичом, а в среднем – за «внеплановую вязку» давали не больше двенадцати.

Сейчас многие из людей, в принципе знакомых с таким явлением, как indentured servitude, настаивают на том, что это всё же было далеко от рабства в полном смысле. Говорят, что в большинстве случаев хозяева относились к слугам вполне благодушно, порою – как к членам семьи.
Это верно. В той же мере верно, как и то, что большинству людей в этом мире не доставляет особого удовольствия махать на солнцепёке бамбуковой тростью, раздербанивая спину ближнего в полный хлам, а потом обмазывать получившееся месиво лимонным соком с испанским перцем (Но некоторым – всё же доставляет).

Большинство людей – по натуре своей добры, и рады гордиться своей добротой. Они не только что с белыми «вольнонаёмными» слугами, но и с неграми-рабами обращались вполне сносно, практически по-семейному. В этом, собственно, и заключается нравственное достоинство рабовладения, что человек имеет возможность быть мягким к зависимым от него персонам не потому, что в ином случае они обратятся в полицию, а в силу искреннего своего великодушия.

 Поэтому, из одного лишь факта, что большинство хозяев были добры к своим слугам, вовсе не следует, что положение «индентурных» радикально отличалось от рабского. Главные отличия, повторю, лишь в а) добровольности (порою сомнительной, чего греха таить); б) временном характере этого рабства.

И эта практика, перевозка соискателей из Европы с последующим погашением долга на вполне себе рабских условиях, была не только что законной, но и – массовой. В семнадцатом веке до трёх четвертей всех вновь прибывших на североамериканский континент – поступали из Англии именно на условиях indentured servitude. Что правда – к концу века их приток сократился. Из Англии. Тамошний уровень жизни поднялся до того, что уже мало кого прельщала перспектива семь лет «пахать на дядю» за одёжку и кормёжку, будучи поротым за любую ерунду и плохое настроение хозяина, чтобы под занавес, если выживешь, получить свободу, три бушеля маиса и пятьдесят акров земли.

Но в Германии и в Ирландии – такая перспектива всё ещё казалась весьма заманчивой. И поток «индентурных слуг» из этих стран – не оскудевал до конца восемнадцатого века. В девятнадцатом, правда, всё же поиссяк по многим объективным причинам, среди которых главная, наверное, - удешевление трансатлантических перевозок в связи с развитием судоходства (в том числе – парового). То есть, народ по-прежнему эмигрировал в Америку огромным толпами, но уже мог оплатить рейс авансом, а не влезать в кабалу к капитану или компании.

Хотя и это – довольно спорное утверждение. Когда в Ирландии разразился знаменитый Картофельный Мор (конец сороковых девятнадцатого века), это вызвало неистовую вспышку «индентурной» эмиграции в Новый свет. И даже когда в 1865 году всякий принудительный труд, кроме как в порядке уголовного наказания, был окончательно запрещён 13-й поправкой к американской Конституции, выяснилось, что иммиграция по «индентуре» всё ещё могла быть востребована и даже полезна. Ибо отмена такой возможности привела к тому, что капитаны теперь грузили ирландцев чуть ли не штабелями и только что не тромбовали в трюме. То есть, покуда была возможность перевозить этих несчастных айришей в долг и продавать по прибытии во временное рабство – перевозчики обеспечивали пассажирам хоть какой-то комфорт, будучи заинтересованы в их выживании. Но когда эту возможность ликвидировали принципиально – пассажиры получали лишь тот комфорт, который могли оплатить сами, авансом. А по их средствам – выходило почти неотличимо от условий перевозки негров из Африки. И летальность во время круиза – поднималась до чудовищных размеров.

Таким образом, можно сказать, что Линкольн и Ко, действуя из лучших побуждений, обрекли на смерть многие тысячи несчастных из Европы. Перед которыми раньше было два выбора: 1) прозябать в нищете у себя на Родине, не имея никаких зримых перспектив улучшить своё состояние; 2) всё же попробовать прорваться к свободе и благополучию, сознательно (или не очень сознательно) прочертив свой путь к свободе через долговое рабство лет на пять, на семь.

Теперь им не грозило рабство, но путь к свободе с куда большей вероятностью мог окончиться посреди Атлантики на радость акулам. Рискну предположить, многие ирландцы предпочли бы, чтобы мистер Линкольн поумерил свой освободительный пыл и не мешал им продавать себя пусть даже и в «холопство», но – с гарантированной доставкой.

Однако ж, говорят, пусть упразднение «индентурных» отношений было некоторым перегибом, но запрет рабства как таковой – стал великим достижением либеральной мысли и американской цивилизации. Ибо он касался негров, которых порабощали, вовсе даже не требуя  каких-то подписей на контрактах, а – чисто грубой силой. И это может быть верно, что чисто грубой силой порабощали. Но главный вопрос: какое к этому имеют отношение американские плантаторы-рабовладельцы? Разве лишь то, что они создавали спрос. Однако ж, и белые работорговцы, и, тем более, белые рабовладельцы-плантаторы (как, впрочем, и индейцы-рабовладельцы) – были добросовестными приобретателями.   

То есть, картина была следующая. Приплывает к африканским берегам судно европейской торговой компании. Привозит много всяких кайфов и диковин. Которые очень нравятся местному вождю, и он начинает думать, чем бы за это расплатиться. Допустим, нет у него ни золота, ни слоновой кости, вообще нихрена нет, но тут белые люди намекают: «Нас, кстати, интересует рабочая сила». Ну да, образуют спрос.

Тут вождь смекает, что тех пленных из другого племени, добытых в последней стычке, можно не просто принести в жертву или сожрать, а – выгодно пристроить. И предлагает их  европейцам как рабов. А впоследствии – уже целенаправленно учиняет экспедиции за «чёрным золотом», чтобы выгодно его сбыть.

Но как это выглядит со стороны европейских торговцев? Это выглядит так, что если б они приплыли во Францию, в Германию или в Польшу или в Россию, или даже в Китай – им бы пришлось напрямую убеждать нужную в Новом Свете рабочую силу заключать какие-то контракты. А здесь, в Африке, – есть посредники, которые выдают эту самую рабочую силу уже в готовом, спакованном виде. В колодках, всё как полагается.

Как именно этот вождь убедил негров стать рабами? Заключал ли он с ними какие-то контракты или действовал иначе? Да какое, собственно, покупателю дело! И почему эти вопросы вообще должны его парить? Тем более – конечно, он не станет разговаривать с рабами на тему того, как именно они были обращены в рабство. Факт есть факт, и он таков, что они – рабы. Вещи. Именно в этом состоянии они достаются ему. А склонность к равноправной дискуссии с вещами  - сильно попахивает шизофренией («Многоуважаемый шкаф!»)

И если собственно европейским работорговцам в Африке ещё можно  было бы пришить  соучастие в незаконном порабощении, то покупатель в Новом Свете – просто оценивает товар, вовсе не имея надобности морочиться его происхождением, а задумывается лишь о потребительских свойствах. Читает объявления.

«Продаётся искусный каменщик из Шотландии, цена – пятнадцать фунтов, срок службы – три года».   
А рядом –
«Продаётся здоровый негр, весьма годный для возделывания табака, цена – двадцать фунтов».

Понятно, что негр продаётся не на срок, а на всю жизнь. Поскольку он не законтрактован с какими-то оговорками, а являлся вещью, без права на оговорки, задолго до того, как его запихали в трюм. Да и в конце концов, для человека, знавшего свободу, а ныне ставшего рабом - рабство всегда будет добровольным состоянием. Поскольку всегда есть возможность отказаться, всегда есть выбор. Когда же вы видите парня в колодках, но притом живого – значит, перед вами субъект, который добровольно предпочёл быть вещью, а не трупом.

Но, возможно, сами эти порабощённые негры смотрели на происходящее не так мрачно. При том, как они жили в своей Африке на воле – возможно, они б и подписывали индентуры с не меньшим энтузиазмом, чем европейцы. Однако ж, так вышло, что эти негры не умели читать и писать, не знали европейских наречий, а те, которые знали, – занимались «рабозаготовками» на своих, африканских условиях. По простому, без контрактов.

Аболиционисты, правда, возражали, что пусть те, первые негры действительно сами позволили себя поработить, а потому несут некоторую ответственность за свои обстоятельства, но завоз «чёрного золота» из Африки давно уже прекращён, а все нынешние негры – виноваты лишь в том, что родились у рабов.

Рабовладельцы на это отвечали, что нечего было проявлять такую беспечность при выборе родителей. Но аболиционисты – обычно упёртые фанатики, начисто лишённые чувства юмора. Поэтому, рассмотрим вопрос по существу.

Итак, у рабыни-негритянки рождается негритёнок (или мулатик). Спрашивается, что с ним делать? Признать его полностью свободным гражданином? То есть, вынести его на улицу и предоставить полную свободу? Ну так аболиционисты первые же и завопят о чудовищной жестокости такого детоубийства.

Значит, этого ребятёнка нужно как-то обеспечивать, заботиться о нём. Кто это будет делать? Родители? Но они рабы, у них нет собственных средств к существованию. А все, какие есть – принадлежат хозяину. Соответственно, именно хозяин и берёт на себя заботу о подрастающем поколении.

Вопрос: почему он должен это делать бесплатно, себе в убыток? То есть, право он такое имеет – но именно право, а не обязанность. Соответственно, этому негритёнку предстоит как-то расплатиться за уход и заботу, когда повзрослеет. Но дети, будучи организмами растущими, – весьма прожорливы. К тому ж, имеют разорительную склонность вырастать из одёжки не по годам даже, а по месяцам. Всё это влетает в копеечку. И когда негритёнок наконец достигает трудоспособного возраста – он по-любому должен хозяину так, что до конца дней не рассчитается. Тут вовсе не нужно подтверждать это положение каким-то контрактом: оно и так очевидно по умолчанию. 

Соответственно, правомерность владения рабским приплодом – не вызывала никаких сомнений у здравомыслящих людей. И только чокнутые аболиционисты могли настаивать на том, чтобы ребёнка отнимали от матери и обрекали на голодную, зато «свободную» смерть. Звери!

Много ли при этом было собственно расизма в негроторговле и негровладении? Ну как сказать… Когда видишь только тех негров, которых привозят в трюме, но не видишь других негров, которые, находясь на более высокой стадии развития, этих бедолаг поработили и продали, – конечно, возникают мысли о том, что все негры – низшая раса. То есть, когда эта нигра вкалывает на поле, а ты отдыхаешь в тенёчке, приглядывая за работниками и любовно поглаживая рукоятку кольта, – очень странными покажутся речения проповедника, вещающего о всеобщем равенстве людей, включая негров.

Тут скажешь ему:
«Да хорош бредить, пустозвон! Разуй глаза! Я – отдыхаю в тенёчке, а они – вкалывают на поле. Какое, нахер, между нами равенство?»

Он станет говорить, что лишь твой кольт возносит тебя над ними, и это неправильно, но ты резонно ответишь:
«Знаешь, старик, когда бы нас в Африке встретили ребята с кольтами – мы бы признали их за ровню, будь они хоть сине-зелёными. Но – кольт у меня, а не у них. И значит – всё охуенно правильно, что они пашут поле, а я отдыхаю в тенёчке!»

На самом деле, лично я никогда не был расистом. И признаю, что при должной дрессировке да в отрыве от своей «исконной культуры» – любой представитель вида homo sapiens, вне зависимости от цвета кожи, действительно становится «человеком разумным». Более того, окажись «говорящая пальцами» горилла Коко разумным деловым партнёром – я бы охотно признал её в качестве такового и вёл бы с ней бизнес на равноправных условиях, хоть она и вовсе другого биологического вида.

Но отрицать неравенство культур, обусловленное географическими, климатическими и прочими условиями развития – было бы глупо. И вот так уж получилось, что культурное развитие в Африке – способствовало тому, что значительная часть населения континента идеально подходила на роль рабов. В отличие, скажем, от североамериканских индейцев, которых тоже, конечно, порабощали, но – без особого успеха. Правда, здесь сказывался и тот фактор, что негры бывали совершенно дезориентированы, оказавшись за океаном, а native Americans – всегда могли слинять к своим.

И всё же, о чём мечтали и тосковали негры, прозябая в американском рабстве? О милой Африке, где их захватило соседнее племя и продало в рабство? Ну, какие-то из них, возможно, и мечтали о том, чтобы «прильнуть к истокам». Более всех – об этом мечтал Авраам Линкольн. Чтобы негры, получив свободу, вернулись в Африку.  Его инициативу разделило немало вновь освобождённых негров. Настолько немало, что хватило аж на целую Либерию. Остальные, правда, предпочли ужасы сегрегации, оголтелого белого расизма и прочего Куклуксклана. Но – в Америке.

Соответственно, следует окончательно признать, что и негритянское рабство – было  по сути добровольным. Ну, пусть не изначально, пусть их далёкие предки вообще нихрена не соображали, что с ними делают и куда везут (как и белые «индентурные» рабы зачастую не понимали), но на стадии хоть сколько-то здравого осмысления своей ситуации (пусть и через несколько поколений) – негры предпочли остаться там, где их юзали в рабстве. Наверное, чтобы отомстить угнетателям.

И сейчас, конечно, мстят по полной программе. И поротые косточки своих предков – тычут куда ни попадя. Почему этого не делают потомки белых indentured servants, которых угнетали и пороли, в общем-то, не меньше? А чёрт его знает. Не хочу быть, опять же, расистом, но, возможно, некоторые люди предпочитают не смаковать унизительные для своей родословной воспоминания, не спекулировать ими, а – наоборот, упрятать подальше.

А может, неграм обидно сознавать именно то, что их предки, в массе своей, могли бы мириться со своим рабством ещё лет триста, если бы мистер Линкольн не разыграл их карту в войне, начатой вовсе не ради освобождения негров, а по несколько иным причинам.

Нет, сам-то Линкольн был искренним аболиционистом, но электорат на Севере очень бы удивился, узнав, что они должны драться с южанами ради свободы негров. Собственно, они и так-то не понимали, из-за чего кипиш, и в первые годы сражались настолько вяло, что южане трепали их в хвост и в гриву даже при тройном превосходстве северных армий. Вот только тогда – Линкольн и пошёл на крайнюю меру. Решил развалить тыл южан, единым махом объявить негров свободными и тем сподвигнуть на восстание. А в долгосрочной перспективе – подорвать экономику южных штатов, основанную на «неэффективном» рабском труде, и уменьшить политическое влияние Юга.

Как диверсия в условиях войны – эта мера, наверное, была оправдана. Но когда упразднение рабства в США называют победой цивилизованности и либерализма – я отказываюсь понимать, как у этих людей голова устроена.
То есть, по беспределу отнять чужую собственность на многие-многие миллионы баксов – это цивилизованно? Беспардонно вмешиваться в частные отношения – это либерально? Какая странная мысль! Вообще-то, сущность либерализма – защита интересов собственника от произвола. Но когда тебе объявляют «Твои негры – больше не твои» - какой это, к чёрту, либерализм?

Серьёзно, я почитывал недавно старые американские газеты, сороковых годов девятнадцатого века, и что меня больше всего удивило – цены на негров в рекламных объявлениях. Я просто офигел от них. Пятьсот, шестьсот баксов. Тогда – это было целое состояние. Причём – речь там шла не о каких-то выдающихся саксофонистах или рэпперах, а просто о молодых и здоровых полевых работниках формата «могу копать, могу не копать». Даже трудно представить, за какой срок вновь приобретённая нигра могла отбить такие бабки. Но явно – было бы нерачительным уморить его на плантациях за пару месяцев, как то живописуют страшилки про положение негров в Низовьях Реки.

Другое дело, что когда твои полтонны баков норовят смыться и приходится за ними побегать, ставя на уши полицию, - ясно, тут немножко огорчишься и малость поработаешь кнутом, чтобы впредь неповадно было так тебя нервировать. Но это, по-моему, нормальная человеческая реакция. Хотя, опять же, как рачительный хозяин ты не заинтересован в том, чтобы эта драгоценная нигра провалялась пару недель в бессознанке, отлынивая от полевых работ. Поэтому случаи какой-то экстремальной жестокости – были всё же редки, как вообще редки маньяки среди нормальных людей.

Но вот выясняется, что каких-то умников-чистоплюев печалит сам факт, что у тебя есть рабы. Они считают это бесчеловечным и недопустимым. Что ж, их право так считать. Это ж свободная страна. И их право – предпринимать какие-то действия к освобождению твоих рабов. Но только – законные действия.

Можно, скажем, открыть своё дело, нарубить много бабок, потеснить плантатора в конкурентной борьбе, разорить, скупить у него всех негров и с понтом «отпустить птичек на волю». Какие проблемы-то? Ведь, говорят, рабский труд так неэффективен, так неприбылен? Ну и что же сложного – подавить рабовладение чисто экономически?

Собственно, что можно сказать в защиту Линкольна, – изначально он и планировал решить вопрос о рабовладении на цивилизованной, компенсационной основе. Всё же, он был приличным, воспитанным человеком, а не каким-то оголтелым краснозадым бабуином. Однако в условиях войны – люди ожесточаются, дичают и порой творят беспредел.

Но так  или иначе, потребовалось учинить бойню, задавить южан массой и отобрать рабов в принудительном порядке. И это называют «триумфом либерализма». Ей-богу, я давно пытаюсь понять, когда именно у европейской цивилизации начали свихиваться мозги, когда утрачено было незамутнённое и справедливое воззрение на социальное устройство, а все понятия начали переворачиваться с ног на голову.

Наверное, вот этот момент поворотный – когда махровейший социалистический произвол провозгласили «торжеством свободы». Ну и пошло-поехало, крепчание маразма. «Ой, рабов-то мы освободили, но ведь всё равно у них неравные с нами возможности! А надо сделать, чтобы равные были у всех. Надо их приласкать, приголубить, в школу за ручку отвести. А ещё – есть много бедных людей, которые тоже не могут пользоваться всеми благами цивилизации».

Развели, короче, собес – смотреть тошно. Ладно б ещё, речь шла о благотворительности за свои деньги. Это было бы даже благородно, в какой-то мере. Но нет же: речь всегда идёт о том, чтоб осчастливить голодранцев за чужой счёт. И нет, чтобы кому-то одёрнуть этих левых балаболов. Сказать: «Беднякам не нравятся их жизненные обстоятельства? Прекрасно! Мне бы тоже не понравились. И выход есть. Котомка, пароход, «индентура», лет семь кошмара в долговом рабстве, и – «на свободу с чистой совестью». Заодно – такой персонаж будет лучше знать, что такое свобода, чисто по контрасту, и какой ценой добывается комфортное житьё. Из таких, собственно, личностей и складывалась великая нация. Из крепких, волевых ребят, которые хорошо понимали: никто тебе ничем не обязан и за всё в этом мире надо платить».

Но, к сожалению, даже в Штатах возобладали иллюзии абстрактных гуманистов с сильно заниженным уважением к чужой собственности. Хотя, надеюсь, не до конца ещё проиграна эта война здравомыслия и личной ответственности против «коллективного бессознательного уси-пуси».   

И что утешительно как для Штатов, так и для России – в этих странах здравый смысл, уважение к собственности и к личным правам человека, включая право иметь рабов, держались всё-таки очень долго и стойко. Аж до шестидесятых годов  девятнадцатого века, когда Европа уже вовсю погрязала в социализме. 

Вообще же, очень показательны слова одного моего друга, тоже вампира. «Как же, однако, всё перевернулось в этом мире. Двести лет назад, когда я давал холопам две дюжины плетей за побег, соседи, конечно, не указывали мне, как вести дела, но и не скрывали того, что почитают подобное обращение за чрезмерную мягкость. «Ваша доброта погубит вас однажды» - говорили они. Не погубила. Сейчас же, когда я даю всего одну дюжину и потому побеги из моего хозяйства смотрятся больше спортом, нежели «борьбой за свободу», - многие честные и вроде неглупые люди сочли бы меня чудовищем и преступником уже по самому лишь факту, что я держу рабов, проданных за долги.  По их разумению, это я, тратя свои средства, должен принимать какие-то меры к тому, чтобы простолюдины не оказывались в столь плачевном состоянии, когда попадают в рабство. И мне вот давно любопытно: это мода, что ли, нынче такая, провозглашать властителями дум откровенных шизофреников? Гхм, семьсот лет живу, шестьсот лет в аграрном бизнесе – а такого густого идиотизма до новейших времён не видал».

P-s.: Всё же иные люди настаивают на том, что в порабощении негров Африки – было нечто неблаговидное и незаконное. Мол, европейские «индентурные слуги» хоть добровольно отдавались, а негров – неволили насильственно, и белые работорговцы не могли об этом не знать.
Что ж, подозреваю, белые работорговцы отчасти догадывались об обстоятельствах приобретения предлагаемого им товара. В смысле, что при захвате пленников - контрактов никаких не подписывалось. Ну и что? Ведь всё равно картина ясная: одни негры захватили других негров, и если сейчас не выкупить этих пленных бедолаг – то их банально сожрут. Да работорговцы жизнь тем неграм спасали. За что, конечно, были вправе рассчитывать на некоторую благодарность.
Да и потом: те пленённые негры имели всё же финансовую задолженность, позволявшую закономерно обратить их в рабство. Перед кем? Перед  тем государством, которого не создали, которому не платили налоги, и которое, по причине своего отсутствия, не могло их защитить.
Таким образом, это были «дикорастущие» негры, и кто сорвал – в своём праве, значит.