- Ляль, привет. Узнала?
- Конечно, Раечка. А ты чего такая? Случилось что? - спросила я старую подругу, голос которой давно не слышала по телефону.
- Случилось. Гриша мой умирает...
- Гриша? - я оторопела. Здоровый как бык, высокий, мощный мужчина, хирург-онколог. - Да ты что, Рая? Что с ним?
- Опухоль мозга, Ляля. Резал всех, резал, а теперь вот и сам... Татьяна звонила мне, сказала, вы с Дашкой в Дивеево едете? У меня просьба к тебе. Там в двух километрах деревенька есть, а в ней живет женщина одна - Татьянина знакомая. Она из Питера, очень больная. Но, говорят, молельница редкая. Мертвых из гроба поднимает. Тайная монахиня какая-то. Переехала туда, продала квартиру. У нее рак четвертой стадии, а она живет там уже двенадцатый год. Попросите ее помолиться за Гришу. У него операция во вторник назначена.
- Конечно, Раечка, о чем речь? Зайдем и попросим, сделаем в лучшем виде. Только... Он ведь не верующий у тебя. И не крещеный. Можно молиться-то за него?
- Все, Ляль. Окрестила я его. Он сам попросил. Священника прямо в палату к нему доставила.
Мы с дочкой опоздали на автобус. Он захлопнул двери прямо перед нашим носом и умчался, взрывая пушистый снег. Следующего ждать целый час.
- Мам, пройдемся пешочком. Чего тут идти-то? Всего два километра.
Дорога была расчищена, но застарелые наледи мешали быстрой ходьбе. Мы шли, взявшись под руки, поддерживая друг друга. Шестнадцать ниже нуля - еще не конец света. Жить вполне можно, если идти не в развалочку. Слабый ветерок дул в спину, подгоняя нас.
- Мамуль, я вот все думаю, поживу-ка я в Дивеево еще недельку, а ты поезжай домой.
- Чего это ты удумала? Как же это я оставлю тебя беременную, одну? Вдалеке от людей, от медицинской помощи, от цивилизации. Нет уж, приехали вместе, вместе и уедем. Ты и так постоянно рискуешь. В самолете столько часов летела, в поезде тряслась, в автобусе... Нет! Не выдумывай, пожалуйста!
- Ой! Какие же вы все здесь консервативные, упертые. Вот в Америке у нас люди совершенно по-другому смотрят на такие вещи. Беременные на последних сроках на машинах ездят, самолетами летают. Ты, мам, со своей заботливостью уже в маразм впадаешь, рассуждаешь, как бабка старая.
Я не привыкла к таким выражениям и оборотам в разговорах с дочерью. Она всегда вела себя со мной вежливо и уважительно.
- А что это ты так разговорилась со мной, милая моя? Что это за тон? Это ты в Америке своей так научилась или муженек повлиял? - меня понесло. Дочь отвечала мне не лучше.
Слово за слово, мы поссорились не на шутку и, отцепившись друг от друга, шли молча.
Ветер почему-то стал дуть навстречу, больно стегая по лицу ледяной крупой. Его порывы периодически напоминали штормовые. Дочь шла чуть впереди, я скользила сзади, спотыкаясь на каждом шаге. Она не подавала мне руки, и сама постоянно поскальзывалась, отчего сердце у меня болезненно замирало. Не хватало ей только упасть здесь и потерять первенца по моей вине.
Мы еще никогда не ругались с ней, с тех самых пор, как она явилась в этот мир. Никогда. Это было впервые в жизни. Она была для меня самым любимым человечком на свете, моей маленькой подружкой, "якорьком", как я называла ее про себя, спасавшим меня от самых страшных жизненных цунами, не дававшим оторваться от берега и быть унесенной ветрами в бескрайние океанские дали...
Деревня неожиданно открылась за поворотом. Ветер задувл уже сбоку, но повалил густой снег, и небо потемнело, как перед грозой. Ни в одном домике не зажегся огонек, ни одного человека не видно было на улице.
- Ну, доставай свою бумажку. Читай адрес, номер дома!
Я вытащила из кармана листок с адресом. Мы на месте, номер дома - пятнадцать. Пятерка была какой-то особенно круглой и жирно подчеркнутой.
Окна дома номер пятнадцать были заколочены крест накрест потемневшими досками. На двери ржавел огромный амбарный замок. В разбитые окна террасы вылетали грязные ситцевые занавески, хлопая на ветру, как выстрелы.
- Это что еще? - Дочь недовольно смотрела на меня. - Ну-ка, дай сюда твой листок. - Она недоверчиво вглядывалась в него, - Правда, пятнадцать. И где же все? Где твоя "тайная" монахиня, мать?
Мы обошли дом, утопая в сугробах, в надежде обнаружить другую дверь. Ее не было. Мы с трудом вернулись на прежнее место и молча стояли перед сорванной с петель калиткой.
Быстро темнело. Снег валил с неба уже какими-то комками.
Маленькая старушонка показалась из дома напротив. Платок и плечи ее были в снегу.
- Чего надо? Чего вы здесь все рыщите? Кружат и кружат, как тати...
Мы бросились к старушонке, объясняя, кто нам нужен.
- Дык, что ж вы тута-то потеряли? - удивилась бабулька. - Женщина эта в соседнем доме живет, в шишнадцатом. Курицы сляпыя. Ну-ка дайте бумажку-то, сама посмотрю.
Она внимательно рассматривала листок, отодвинув его от глаз.
- Ну, вижу. Перепутала ты бабонька, когда писала. Тут и правда - пятнадцатый дом написан. Вон, идитя, - она показала рукой на соседние окна, в которых теплился неясный свет.
Высокая худая женщина в черном пропустила нас в теплую избу. Отовсюду за нами наблюдали рыжие и зеленые кошачьи глаза. Сколько кошек было в доме, мы не поняли, но все животные были ухоженными и необыкновенно красивыми. Женщина в черном отодвинула рукой посуду на столе, освободив место для чайника. Видимо, она только что закончила трапезничать.
Я достала конверт и гостинцы от Татьяны. Передала просьбу Раи помолиться о Грише.
Женщина строго взглянула на меня.
- Крещен?
- Да, крестился два дня назад прямо в больнице...
В глазах ее промелькнула скорбь.
- Нет, - сказала она, - Заберет его Господь...
- У него операция на завтра назначена! Вряд ли врачи взялись бы за нее, если б надежды не было! - воскликнула я.
- Нет, - повторила женщина со скорбным лицом. - Когда и помирать-то, если не сейчас. Крестился, грехов нет на нем... Чист, как младенец
- Вы отказываетесь молиться за него? Не будете?
- Да нет, конечно помолюсь, - встрепенулась она. - Помолюсь... Только напрасно это.
Она предложила нам чаю, но мы отказались. Было почти половина третьего. Темнело рано. Хотелось добраться до гостиницы засветло. Пора было собираться в обратный путь.
- Мы еле нашли вас, - сказала я, застегивая шубу. - Я неправильно записала номер вашего дома. Вместо цифры 16 написла 15. А там никто не живет. Заколочено все. И спросить не у кого, все по домам сидят. Если б не бабушка...
Она пытливо взглянула на меня.
- Дайте листок.
Я протянула ей помятую уже бумажку. Женщина поднесла ее к глазам и вернула мне.
- Почему? Все правильно написано. Шестнадцать. Посмотрите сами.
Мы с дочерью не могли поверить глазам. На листочке стояла цифра 16. Она была ярко обведена черной ручкой!
Мне стало не по себе. Нас было трое, видевших на этом листке нагло вывернутую пятерку. Дочь взяла меня за руку. Ее рука была холодна как лед, глаза испуганы.
- Не бойтесь ничего, - сказала женщина, - это страхования. Это еще пустяки. Тут и не такое случается. Вы ведь доброе дело делали, приехав ко мне с просьбой помочь вашему знакомому. А он не любит этого, вот запутать вас и хотел.
- Кто? - дрожа спросила дочь.
- Как кто? - пожала она плечами. - Лукавый, конечно, кто ж еще? Не удивлюсь, если по дороге ко мне вы переругались насмерть, - улыбнулась она.
Мы переглянулись с дочкой. И стали прощаться. Женщина вышла проводить нас и перекрестила вслед.
Снегопад закончился, небо посветлело, ветер стих. Редкие снежинки крутились над головами.
Вечером я позвонила Татьяне. Скорбные глаза женщины в черном не давали мне покоя.
- Тань, как дела у Раечки? как Гриша? Готовится к операции?
- Ляля, Григорий умер сегодня днем, в два часа тридцать минут. Рая повезет его хоронить на родину.