1.
Когда у обочины дороги лежит труп задавленного животного, он начинает смердеть. Какое же зловоние должно исходить от трупа великой державы! Этот смрад не всегда ощутим обонянием, но он бьёт по мозгам, пробуждает агрессивность, дремлющие инстинкты разрушения, с которыми человек вроде бы расстался ещё в детстве; его потребности перестают соответствовать возможностям, ему море по колено, никто ему не указ, он сам себе господин…
Латыши вспомнили, что они нация, и они не потерпят на своей земле чужаков, не желающих говорить на их языке, петь их песни и танцевать их танцы. Об этом же вдруг вспомнили литовцы, эстонцы, украинцы, белорусы, молдаване и прочие, и прочие, и прочие.
В Кишинёве молодые люди заговаривали на улице с прохожими, и если ответ звучал не по-молдавски, расправа начиналась немедленно, без выяснения прочих деталей.
Обычными стали лозунги: Грузия – грузинам, Киргизия – киргизам, Молдавия – молдаванам. Небывалый урожай был в те годы на президентов; только ленивый не лез в президенты. По количеству президентов на душу населения бывший СССР без сомнения вышел на первое место в мире.
Молдавские власти взяли курс на присоединение Молдавии к Румынии. Кириллицу заменили латинским шрифтом, на котором стали печатать все газеты, книги, журналы; по-новому записали названия улиц и площадей, вывески магазинов. Были попытки заставить учителей русских школ вести школьную документацию, в том числе классные журналы, на молдавском языке. Поговаривали, что жители республики, не владеющие молдавским языком, будут лишены гражданства и, значит, всех прав гражданина республики. И т.д., и т.д.
Этим реформам решительно воспротивилось население левобережной части Молдавии, большая часть которого относилась к русскоговорящим. К ним примкнули также Бендеры, хотя город располагался на правом берегу Днестра.
Была создана Приднестровская социалистическая республика, которую, правда, не признало ни одно государство, в том числе и Россия. Но она начала существовать фактически: у неё была армия, милиция и даже нашёлся президент.
Если с отделением левобережья молдаване могли как-то примириться (эта часть Молдавии всегда подчинялась России), то с присоединением к Приднестровью Бендер они никак не желали соглашаться. Этот город на протяжении многих веков находился в составе Молдовы и передаче Приднестровью не подлежал ни в коем случае.
К началу июня 1992 года стало ясно, что война неминуема, но все продолжали надеяться, что как-то всё обойдётся. Прилавки магазинов опустели, на базаре цены подскочили невероятно.
В школах наступила пора летних отпусков. Мы отремонтировали свою квартиру и с трудом накупили продуктов, чтобы 24 июня отметить день рождения Лены. Но 19 июня заговорили пушки, на крышах многоэтажных домов появились молдавские снайперы, которые вели прицельный огонь по прохожим и машинам, хотя нередко убивали тех, кто был их приверженцем.
Нам, проживавшим рядом с городской милицией, поддерживавшей Молдову, предложили срочно покинуть свои жилища, потому что на этом участке города предстояли ожесточённые бои. Мы закрыли свою квартиру и ушли на микрорайон, где жила наша дочь со своей семьёй.
Скоро началась стрельба из тяжёлых орудий, установленных на так называемой суворовской горе, возвышавшейся над городом. Кто и в кого стрелял было не особенно понятно, но снаряды летели над нашими головами в сторону центра города, вроде бы захваченного приднестровцами. Точную информацию о том, где что происходит, никто не имел, но было ясно, что на улицу высовываться не стоит. Однако, надо было где-то купить продукты, так что и дома сидеть всё время было невозможно. И люди рисковали: пробирались к магазинам, хотя кое-кто погибал по дороге.
По улицам разъезжала подвода, в которую складывали трупы, валявшиеся на улицах; их закапывали в одну общую яму, вырытую на кладбище экскаватором. Некоторых, убитых снайперами возле домов, хоронили ночью на том самом месте, где был обнаружен труп.
Мы собрали небольшой семейный совет и пришли к единому мнению, что из Бендер надо уезжать. И неважно, куда – в Тирасполь, Кишинёв или Одессу, но уезжать, здесь оставаться больше нельзя. Нас всех перебьют, всё только начинается, страсти накалены до предела.
Слава богу, что мы успели хоть отпускные получить, на дорогу и на жизнь в ближайшие месяцы денег должно хватить.
Виталий с Зиной поживут пока у своих знакомых в Тирасполе, а мы с Леной, если будет такая возможность, уедем, наверно, в Израиль, где вот уже год живёт наш сын, поехавший туда сам, так как не хотел участвовать в войне, которая уже тогда намечалась.
Если в нашем решении уехать в Израиль кое-какие сомнения ещё оставались, то они полностью рассеялись, когда оттуда позвонила Зина Брикер, которая предложила, не мешкая, приехать прямо к ней, если ничего другого не придумаем.
Услышав о нашем решении, Олежек заявил, что он тоже хочет поехать с нами. Он так настойчиво об этом просил, что мы решили: если родители его нам доверят, мы заберём его с собой. Зина и Виталий не стали возражать: с одним ребёнком им легче будет выбраться из города и потом где-то устроиться.
Теперь надо было придумать, как нам попасть в район моста через Днестр. Чтобы оказаться там, надо было пешком пересечь весь город, а это было рискованно: за каждым углом таилась смерть. Но выбирать было не из чего, надо было двигаться, и в этом взялась нам помочь приятельница Баланов, которая накануне уже проделала этот путь, провожая свою собственную родню.
Оглядываясь по сторонам, прячась за всё, что годилось для этой цели, мы – я, Лена, Олег и наша провожатая – покинули микрорайон и для начала отправились на нашу квартиру, хотя для этого пришлось немного отклониться от прямого пути.
Когда мы оказались в подземном переходе под железной дорогой, нас настигли несколько БТРов, с грохотом промчавшихся мимо нас, спрятавшихся за бетонными опорами. Не успели мы пройти и сотню метров, как увидели на тротуаре труп какого-то мужчины. Он лежал, уткнувшись лицом в тротуар и не подавая никаких признаков жизни.
Мы пошли дальше, свернули на улицу Первомайскую и скоро добрались до дома, в котором недавно жили. В подъезде мы почувствовали запах тухлых яиц, и, что самое интересное, он шёл из нашей квартиры. Вспомнили, что Лена в спешке забыла спрятать в холодильник лоток яиц, купленных перед нашим уходом на микрорайон. Прошла неделя, в комнате было тепло, и теперь от них шёл тошнотворный запах, заполнивший всю комнату и проникший даже в подъезд.
Но не это было, конечно, главное, зачем мы сюда пришли. Я сложил в нашу сумку на колёсиках все документы, которые ещё оставались дома, фотоальбомы, несколько книг, а из холодильника – продукты на первое время. На всё это ушло около получаса, и теперь можно было продолжать путь.
Мы выбрали самый короткий маршрут: через парк на улицу Коммунистическую, которая вела прямо к автовокзалу. Если не будет автобусов, пойдём к мосту через Днестр, а там видно будет, что делать дальше.
Проходя через парк, мы увидели множество трупов, уложенных на газоны и прикрытых старыми газетами. Это было не только жутко для глаз; здесь всё было пропитано трупным запахом, и дышать этим воздухом было неприятно; мы не были готовы к встрече с такой кошмарной картиной.
Не стоит, наверно, подробно описывать, сколько мы пережили на последнем отрезке пути к автовокзалу, где автобусов, конечно, не было и в помине. Мы направились к мосту – на подступах к нему стояли приднестровские гвардейцы, "наши”. Один из них приблизился к нам и потребовал документы. Просмотрев их, он обещал помочь нам добраться до Тирасполя.
Мы попрощались с нашей провожатой, а сами сели в попутную легковую машину, которую остановил для нас гвардеец; водитель довёз нас до конечной остановки городского троллейбуса в Тирасполе.
Здесь было спокойнее: не слышно было выстрелов, никто никуда не прятался. Мы без всяких приключений доехали до железнодорожного вокзала, где нас, бежавших из-под обстрела, дожидался, как это уже было в прошлом, товарный состав. Кое-как вскарабкавшись в вагон, мы доехали до станции Раздельная, откуда продолжать путь до Одессы можно было на дизельном поезде.
2.
В Одессе, как ни странно, нас тоже ждали. Мы получили соответствующие справки, небольшую сумму денег на мелкие расходы и направление в одну из городских школ, частично переоборудованную в пансионат для эвакуированных из Молдавии. Здесь расставили кровати с постельными принадлежностями, тумбочки; имелась столовая, где нас кормили три раза в день за счёт государства, и кормили, надо сказать, очень неплохо.
Однако, было ясно, что долго всё это продолжаться не может, и пора побеспокоиться о будущем. Я был уверен, что быстро сумею найти в Одессе израильское консульство или какую-то другую организацию, через которую можно будет решить вопрос о репатриации в Израиль. Но получить адрес или номер телефона такой организации оказалось не так-то легко.
В справочном бюро мне ответили, что им такие номера телефонов не известны. Я прошёлся по одесским улицам, хорошо мне знакомым, в надежде найти какого-нибудь еврея-одессита и обо всём его расспросить, но, странное дело, не встретил – в Одессе! – ни одного еврейского лица. Это было ужасно. Какой-то кошмарный сон… Только через пару дней мне удалось встретить в трамвае двух старушек, говоривших на идиш, но и они ничего не знали об израильском консульстве.
- Зайдите в синагогу, она здесь недалеко, там вы что-нибудь узнаете, - сказала мне на прощание одна из них.
Но синагога была порядком разрушена, и в ней не оказалось ни одной живой души. Я постоял немного, всё ещё на что-то надеясь, и вдруг увидел одноногого старика на протезе, который рассматривал крышу и что-то бурчал себе под нос. Я подошёл к нему и рассказал о своих проблемах. Он посоветовал мне сходить на улицу Воровского, 41, где, оказывается, находилось Общество еврейской культуры. Там я нашёл, наконец, тех, кого искал.
Нашу семью взяли на учёт и направили в один из Домов отдыха, арендованных Сохнутом для временного размещения и содержания семей, решивших репатриироваться в Израиль.
У меня с души камень свалился: теперь о нас позаботятся, и скоро мы, даст бог, окажемся на земле наших предков.
Две недели, проведённые нами в Доме отдыха, были заполнены всякими хлопотами и, прежде всего, оформлением документов. А это включало непременное простаивание в очередях: на снятие копий, на заверение этих копий у нотариуса, на заполнение всевозможных бланков, на посещение ОВИРа, где опять надо было стоять часами, пока кто-нибудь из этого ведомства не займётся твоими бумагами.
Наконец, неожиданно всплыла ещё одна проблема, самая, пожалуй, серьёзная. Для того, чтобы нотариально заверить согласие родителей Олега на репатриацию в Израиль их сына, им, то есть родителям, необходимо было лично явиться к нотариусу со своими паспортами. Но паспорт Виталия остался в Бендерах, а поехать ему за ним было рискованно: его, молодого человека, недавно отслужившего армию, могли поставить под ружьё если не молдаване, то приднестровцы. Были случаи, когда военные комиссариаты устраивали облавы на молодых людей, вылавливая их на базарах, в кинотеатрах или в междугородних автобусах. Отобрав у них паспорт, им объявляли, что они мобилизованы в ряды такой-то армии.
Одним словом, поехать за паспортом мог только я, больше сделать это было некому. Я забрал у Виталия ключи от квартиры на улице Горького, узнал, что паспорт лежит в кармане пиджака, висевшего на вешалке у входа в квартиру. Виталий предупредил меня, что в двери две замочные скважины, и ключ надо вставить в ту, что повыше.
Я взял с собой неизменную спутницу – сумку на колёсиках, - которую надеялся, если всё будет хорошо, наполнить книгами и кое-чем из одежды. Эта сумка меня не раз выручала в прошлом и верно служит по сей день; думаю, что это замечательное изобретение человечества.
На вокзале я узнал, что через Бендеры не проходит ни один поезд; все идут только до Тирасполя. Что ж, подумал я, поеду до Тирасполя, а там видно будет. Настроение у меня было боевое: ради того, чтобы увезти внука из этой сошедшей с ума страны стоило рискнуть; надо было постараться.
3.
В Тирасполе выяснилось, что связь с Бендерами всё-таки существует: автобусы туда ходят, но они разворачиваются сразу после того, как попадают на правый берег Днестра; по городским улицам пассажирский транспорт не курсирует.
Я благополучно добрался до Бендер и в автобусе узнал, что гвардейцы (так именовалось воинство Приднестровья) контролируют центр города до улицы Московской; дальше оборону держат молдаване (таково было краткое название противной стороны). Следовательно, до улицы Московской можно было идти, не особенно опасаясь за свою жизнь.
Я пошёл по направлению к этой улице. На лицах немногочисленных прохожих были выражены настороженность, торопливость, подозрительность, озабоченность – ни одной улыбки. Ни одного праздношатающегося. Да и как могло быть иначе, если то и дело по улицам на большой скорости с грохотом проносились БТРы и танки, на которых нередко сидели гвардейцы с автоматами наперевес, торопившиеся на выполнение боевого задания!
Улица Московская, не так давно тихая и спокойная, сейчас была изрыта окопами, в которых сидели гвардейцы, готовые к отражению атаки; здесь, по-видимому, проходила линия фронта. Мне предстояло её пересечь, затем пройти три больших квартала. Я внушал себе, что всё будет хорошо, но на душе скребли кошки.
Я обратился к одному из парней, сидевших в окопе: не подскажет ли он, как легче и безопаснее добраться до района консервного завода. Нет, ответил он, туда вообще лучше не соваться: вся местность там простреливается снайперами; на следующей улице, Комсомольской, окопалась молдавская милиция, они стреляют в каждого, кто к ним приближается.
- Что же делать? – напряжённо размышлял я. – Неужели возвращаться ни с чем?
Я просидел в окопе не менее получаса, пытаясь решить эти вопросы, но не смог ничего придумать. Всё складывалось как у того премудрого пескаря: куда ни повернёшься, кругом мат.
Но вот из-за поворота показалась фигура старичка, который с такой же сумкой, как у меня, шёл оттуда, куда собирался направиться я. С каким-то отрешённым видом приближался он к окопу, где засели гвардейцы, и где сидел я со своими нерешёнными проблемами.
- Эй, дядя, ты куда? – обратился к нему мой бывший собеседник.
- Хлеба купить, куда же ещё?
- А, может, ты шпион?
- Какой там к чёрту шпион! У меня внуков кормить нечем, старуха голодная сидит. Всё, что было, съели, ничего не осталось. Может, куплю что-нибудь.
- Как же тебя молдаване не прибили?
- Да спят они сейчас, не слышно их. Всю ночь стреляют, а к утру спать ложатся. Тоже люди, все спать хотят.
Я не стал слушать дальше этот диалог: надо идти, а там будь что будет, решил я и направился в ту сторону, откуда только что появился старичок - посланец богов, не иначе.
Я шёл по улице Пушкина туда, где она упирается в Первомайскую, к своему дому. Странно и жутко было видеть эту улицу совершенно безлюдной в такой солнечный день. Во многих домах были выбиты стёкла, а бывшее здание горкома партии, в котором перед самой войной обосновался коммерческий банк, было почти полностью разрушено. Я шёл, молясь одновременно всем богам и стараясь не подавать виду, что тороплюсь или прячусь. Так будет лучше, почему-то решил я, с трудом подавляя желание удариться в бега, чтобы скорее сбросить с себя это предельно напряжённое состояние, в котором находился. Но я не побежал и внешне спокойным шагом минут за десять преодолел расстояние, отделявшее меня от дома.
Я вошёл в подъезд, поднялся на наш третий этаж; стояла гробовая тишина. Я открыл дверь: замок открылся нормально, в квартире всё было на месте, окна целы, и во всё это верилось с трудом. Как и в то, что сам я цел и невредим, и нахожусь в собственной квартире. Сейчас самое время, подумал я, перевести дух и попробовать успокоиться. Но мне не терпелось покончить с главным делом, ради которого я проделал этот путь. Однако интуиция подсказывала, что надо сначала выяснить обстановку, осмотреться, а то можно и дров наломать. Я решил поговорить с кем-нибудь из соседей, но на моём этаже никто на мои звонки не ответил. Скорее всего, все разъехались.
Немного отдохнув, я начал складывать в сумку самые дорогие мне книги: Геродот, Тацит, Марк Аврелий, Иосиф Флавий, Сенека, Монтень, Мандельштам, Цветаева. Каждый том, каждая книга достались мне с таким трудом и подарили столько счастливых минут! А Левитанский? А Ахматова? Наконец, Мережковский? Неужели их оставлять? Я уложил было эти тома в сумку, заполненную почти доверху, но потом вытащил их, потому что не уезжать же мне без единственного, недавно пошитого на заказ костюма, без тёплой кофты для Лены, без её платьев, которым не так уж много требуется места. Я укладывал в сумку то одну вещь, то заменял её другой, обсуждая каждое новое решение и, как я неожиданно заметил, разговаривая при этом вслух. Что-то новенькое, подумал я; этот комментарий я тоже по инерции озвучил. Так, пожалуй, можно и умом тронуться! Я решил, что в дальнейшем буду рассуждать молча, за этим надо тщательно проследить.
Итак, часть программы, связанная с вывозом книг и одежды, была завершена. Впрочем, в полной мере это можно будет утверждать после моего возвращения в Одессу. Теперь предстояло самое главное: добраться до паспорта.
На первый взгляд, всё было просто: пересечь двор, зайти в дом, в котором находилась квартира, недавно принадлежавшая родителям Виталия, и где теперь он был хозяином, открыть дверь и т.д. Этот дом, хотя и числился по другому адресу, находился в одном дворе с нашим: их отделяли друг от друга около сорока метров. Но было ясно, что пройти этот отрезок пути будет непросто: на крышах снайперы.
Надо всё-таки поискать кого-нибудь из соседей. Я спустился этажом ниже и позвонил в квартиру Шрицов: мы были с этой семьёй в хороших отношениях. Дверь открылась, и на пороге появилась хозяйка, которая обрадовалась и тут же стала меня расспрашивать про Лену и наших детей. Она никуда уезжать не может, так как на руках у неё парализованная мать, разочарованно пояснила Фаня (так звали соседку). От неё я узнал, что каждый метр нашего двора простреливается. Снайперы разместились не только на крышах, но позанимали брошенные хозяевами квартиры, превратив их в огневые точки. В доме напротив они, опасаясь засады, застрелили несколько жильцов, когда те спускались вниз по лестнице. Все эти меры они стали применять после того, как гвардейцы несколько раз атаковали здание полиции, которое находилось совсем близко, и которое молдаване решили удерживать любой ценой.
Короче говоря, я узнал то, чего больше всего опасался. Главная часть моей программы, добраться до паспорта, была на грани срыва.
4.
Я решил, что без паспорта я не уеду, даже если придётся заночевать в этой квартире. Однако было ясно, что в любом случае, сидя в комнате, ничего не добьёшься, надо спуститься вниз и понаблюдать за двором хотя бы из подъезда. Авось кто-то пройдёт мимо, и можно будет ещё что-нибудь выяснить. Или кто-то направится к дому напротив через двор; интересно, что у него получится. Ведь должен кто-то куда-то идти. Дом большой, и едва ли его покинули все жильцы до единого. Не может быть, чтобы оставшиеся там люди так и сидели в своих квартирах, не высовываясь.
Я спустился вниз и, не выходя из подъезда, стал наблюдать за двором. Прошло не очень много времени, и я услышал чьи-то голоса. Говорили по-молдавски и довольно громко. Было похоже, что эти люди не боятся никаких снайперов.
Я осторожно выглянул: к нашему дому приближались два молодых человека, которые хотя и отличались ростом, но во всём остальном были очень похожи: оба в чёрных спортивных костюмах, с автоматами наперевес; на темени у них белели ленточки, на которых латинскими буквами было что-то написано.
Я вышел из подъезда, и реакция их была мгновенной: на меня тут же были направлены два дула, но выстрелы не последовали. Рассмотрев меня, безоружного и с седой головой, они выпустили из рук автоматы, которые снова повисли у них на груди.
- Кого ищешь, отец? – обратился ко мне тот, кто был ростом пониже.
- Я тут живу.
- Давай документы!
Я предъявил паспорт.
- Смотри, он родился в Бухаресте, - сказал проверяющий своему напарнику.
Высокий обратился ко мне по-румынски (он спросил, когда я приехал сюда из Румынии), но я ответил по-русски, что долго жил в Средней Азии и теперь уже не могу говорить на румынском, хотя почти всё понимаю. Они вернули мне паспорт, и я решил попытать счастье: попросить их о помощи.
- У меня к вам просьба, молодые люди, если это вас не затруднит. В этом доме, - я указал на дом напротив, - живёт моя дочь, сейчас она в Одессе, уехала с детьми на каникулы. Мне надо взять у неё в квартире кое-что из одежды, но здесь стреляют. Не могли бы вы проводить меня? Это займёт несколько минут.
Мои собеседники молча переглянулись, и высокий сказал:
- Это можно. Пошли!
И мы направились к дому: я – посередине, мои провожатые – справа и слева от меня. Тем не менее, предприятие моё было, конечно, рискованное.
Мы без проблем подошли к подъезду, который я указал. Ребята взялись за автоматы, и в подъезд не вошли, а заскочили, целясь в того, кто мог ожидать нас за дверью, но там никого не оказалось. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, и возле двери у меня случилась заминка: в ней оказалось не две замочные скважины, а три.
"Вот это номер!”- с тревогой подумал я, оглянувшись на своих конвоиров, наблюдавших за моими действиями. Я наобум вставил ключ в среднюю скважину. "Хоть бы открылся!”- подумал я, покрываясь холодным потом, и с облегчением услышал щелчок. Можно входить!
Едва открылась дверь, я сразу же схватил висевшую на вешалке куртку, незаметно пощупал в том месте, где должен был быть внутренний карман: паспорт был там! Но я решил, что для отвода глаз надо что-то ещё прихватить с собой вместе с курткой. Я открыл гардероб и достал оттуда несколько лёгких платьев, два полотенца, кулёк с носками и завернул всё это в мужскую рубашку, подвернувшуюся под руку. Я хотел подойти к лоджии: там были выбиты все наружные стёкла, но меня остановили: туда нельзя, там снайперы. Один из молодых людей попросил разрешение зайти в туалет, чем поставил меня в тупик; но я быстро спохватился и сказал, что да, конечно, можно, пожалуйста. Когда он вышел, я заявил, что взял всё необходимое, и можно возвращаться.
- Мы вас проводим, - сказал высокий.
Я закрыл дверь, и мы прошествовали по двору тем же порядком в обратном направлении: я – посередине, мои провожатые – рядом сбоку.
Возле подъезда я от всей души поблагодарил молодых людей, действительно проявивших истинное благородство и сочувствие.
Только сейчас, оказавшись в своей квартире, я осознал, какой опасности подвергся, но, слава богу, что не напрасно: паспорт был у меня. Я сначала собрался было отдохнуть, но мне до такой степени не терпелось выбраться поскорее из этого гиблого места, где над тобою постоянно висел дамоклов меч, что я решил: отдыхать буду потом, отправляться надо немедленно.
Я взял свою сумку-коляску, закрыл дверь и спустился вниз. Я вспомнил, как опрометчиво поступил, когда выскочил неожиданно из подъезда, из-за чего чуть не схлопотал пулю в лоб. Не надо резких движений, лучше выйти на улицу медленно и спокойно, убеждал я себя. И не прятаться. Не суетиться. Видите: я не враг. У меня сумка, иду за продуктами. Я безоружен. Я ни с кем не воюю. Я мирный человек.
Дойдя до перекрёстка, я встретил женщину, и тоже с коляской.
- Вы в город? – спросила она взволнованно. – Идёмте вместе. Может, через парк?
- Давайте попробуем, - ответил я. - Пока вроде тихо.
Мы свернули в парк, раскинувшийся рядом. На центральной аллее, на всём её протяжении, не видно было ни души. Я помнил эту аллею: мы ведь жили поблизости и нередко гуляли в этом парке. Она вела к огромной клумбе, огибала её и раздваивалась: одна ветвь выходила на улицу Коммунистическую, другая сворачивала на Кирова; на эту улицу мы и направимся, как только доберёмся до клумбы, подумал я. Но подойти к ней спокойно мы не успели: полную тишину вдруг резанули автоматные очереди.
- Ложитесь! – крикнул я перепуганной женщине, и сам тоже растянулся поблизости.
Я не мог понять, откуда стреляют и кому адресованы выстрелы: кругом мирно зеленели деревья и кустарники. Зелень – и ничего более.
Между тем, стрельба не прекращалась, а, наоборот, нарастала. Однако я не видел, чтобы пули падали где-нибудь рядом или потревожили деревья возле нас. Всё происходило где-то над нашими головами, и, может быть, вообще не в парке, а где-то поблизости, а к нам только эхо доносится? Понять это было нелегко.
- Может, побежим? – спросил я лежавшую неподалёку женщину. Она кивнула. Мы вскочили одновременно, и что было силы побежали в сторону улицы Кирова, где как-никак были дома, дворы, и можно было спрятаться и переждать перестрелку.
Я совсем запыхался: ведь я тащил за собой основательно утрамбованную сумку, которая, несмотря на колёсики под нею, была довольно тяжёлой.
Мы забежали в первый попавшийся двор; из него как раз в это время кто-то на стареньком ,,Москвиче” собирался выехать на улицу. Тем временем стрельба утихла, и я попросил водителя, пожилого мужчину, забрать нас с собой, вывезти отсюда куда угодно.
- Вы думаете, в машине будет безопасней? – спросил он с усмешкой. – Ладно, садитесь.
Женщина села рядом с водителем, а я кое-как затащил в кабину свою сумку, и мы потихоньку поехали в сторону центра.
Машина есть машина: уже через пять минут мы были в районе автовокзала.
Проскочили! Кажется, получилось!
Теперь оставалось сесть в автобус на Тирасполь, он стоял на остановке вроде бы в ожидании пассажиров.
- А вдруг уедет? – подумал я и снова бросился бежать. Но я зря торопился: автобус долго ещё не трогался с места и отправился только тогда, когда загрузился до отказа.