1
В зарубежных русскоязычных газетах нередко можно прочитать объявления типа:
* Разыскиваю школьную подругу Розанову Клару,
приехавшую из Белоруссии в 1992 году. Прошу
позвонить по телефону …(номер).
* Прошу отозваться Фаину Гринберг, с которой
мы учились вместе в Одесской школе №32 -
Татьяна Голик, девичья фамилия Мазлер
Телефон … (номер).
Этим женщинам скорее всего уже за семьдесят, у каждой дети и куча внуков, однако они разыскивают своих школьных подруг, с которыми совсем недавно (лет пятьдесят тому назад!) сидели за одной партой, а вечерами бегали на танцы. Что это? Потребность души, заскок, блажь? Нелегко ответить на этот вопрос.
Скорее всего, дело в том, что порой в снах наяву эти почтенные дамы видят себя и своих подруг девчонками в школьных формах, смешливых и жизнерадостных, и жаждут реанимации того состояния. Возможно, повстречав их сейчас, обрюзгших, разукрашенных морщинами и старческими пятнами, они бы избавились от этих грёз наяву. Впрочем, ответ может звучать иначе. Те, которые ищут, и те, которых разыскивают, нуждаются друг в друге. Потому что являются воплощением ушедшей молодости, той поры, когда не болели ноги, не стыдно было раздеться на пляже, не было запоров, сахара, повышенного давления, морщин, сверкали белизной зубы (собственные!) и волосы (собственные!) были густыми и мягкими и излучали аромат молодости.
Я, как и те старушки, тоже всю жизнь пытаюсь не терять из виду своих школьных друзей, устанавливать с ними связь, общаться каким-нибудь способом: встретиться, созвониться, обменяться письмами. Сначала я и сам пытался понять, откуда эта настойчивая потребность, но так ничего не сообразивши, решил продолжать это дело, не вникая в причинно-следственные связи. Есть в человеческой натуре что-то, питающее эту потребность.
В один из приездов в Москву я сообразил, что могу возвратиться домой и через Ленинград, где жил Юра и где я вообще ещё никогда не бывал. Не дождавшись окончания конференции, я сел в вечерний поезд и ранним утром следующего дня уже звонил своему другу по телефону с перрона московского вокзала. Он объяснил мне, как легче всего добраться до его дома, и скоро мы встретились. Юра, которого я не видел лет пятнадцать, сильно изменился внешне, но остался верен своим увлечениям и привычкам. В небольшой двухкомнатной квартире, значительную часть которой занимали книжные полки и грампластинки, витал дух книги и звучала классическая музыка.
В день моего приезда Юра собирался пойти с дочерью Леночкой в Мариинский театр, у них заранее были куплены билеты, но мой внезапный приезд внёс коррективы в этот план: Юра уговорил дочь позволить мне воспользоваться её билетом, и бедной девочке ничего не оставалось, как дать своё согласие.
В театре давали "Кармен-сюиту”, балет на музыку Щедрина-Бизе, мы сидели в амфитеатре, недалеко от так называемой царской ложи, и я больше смотрел на зал и заполнившую его публику, чем на сцену, и это не мешало мне слушать изумительно звучавшую в этом зале музыку и ощущать особую атмосферу театра, знакомую мне не только по Мариинскому, но и по оперным театрам Ташкента, Одессы, Кишинёва, где я в своё время посетил немало спектаклей.
Потом были прогулки по городу. Я шёл по улицам, о которых так много читал у Гоголя и Достоевского, и с трудом верилось, что на этот раз я вижу их наяву, а не в воображении. Невский проспект, Медный всадник, Казанский собор, Петропавловская крепость, набережная Невы…
Я не мог не заглянуть (на большее у меня не было времени) в щедринскую библиотеку и не ознакомиться с разделами каталога, связанными с кругом моих интересов в тот период: стиховедение, поэзия серебряного века, методика преподавания русского языка.
Я надеялся опубликовать одну из моих статей по теории стиха в научном журнале типа Учёных записок, поэтому решил встретиться с Владиславом Евгениевичем Холшевниковым, известным стиховедом, преподававшим спецкурс по теории стиха в Ленинградском университете. Я собирался попросить у него содействия и позвонил к нему домой. Однако вместо него трубку подняла супруга В.Е., которая сообщила, что её муж лежит в больнице, но выздоравливает, и я могу его навестить, если мне это очень нужно; ему будет приятно, добавила она в заключение. Я купил конфеты и фрукты и отправился в больницу. Владислав Евгеньевич, лёжа в постели, читал какую-то книгу, кажется, на польском языке. Едва завидев меня, он поднялся и предложил побеседовать в холле (похоже, жена его предупредила о моём визите по телефону). Мы очень хорошо поговорили, я оставил ему для просмотра свою статью, а он подарил мне одну из последних своих книг с дарственной надписью, она хранится у меня по сей день.
2
Судьба нередко бывала ко мне благосклонна, помогая встретить на жизненном пути людей особо одарённых, хотя сам я не мог похвастать ни выдающимися научными достижениями, ни глубокими познаниями в какой-либо области. Я встречал этих людей на конференциях, со многими состоял в переписке, а с некоторыми у меня сложились дружеские отношения.
Выше я упоминал некоторых из них, в том числе Шаргородского Виталия, с которым познакомился ещё в школьные годы. Последние двадцать с лишним лет я не поддерживал с ним связь, потому что потерял из виду. Я знал, что он живёт в США, но где именно, по какому адресу не имел никакого понятия.
Дело в том, что в Америке он оказался не по собственной воле.
Виталий окончил Московский университет, затем там же аспирантуру, после чего защитил докторскую диссертацию. Вскоре он стал научным сотрудником Института русского языка Академии наук СССР, где проработал более десяти лет.
Однажды он получил командировку в Кишинёвский университет, где должен был прочитать курс лекций. Конечно же, он при этом заехал ко мне в Бендеры и гостил у нас несколько дней. Для солидности он отрастил себе бороду, поэтому мои знакомые, встретив нас на улице, решили, что я связался с каким-то баптистом. Позже мне с трудом удалось избавиться от этих подозрений.
В свою очередь я, приезжая в Москву, обязательно наведывался к нему в Измайлово на 2-ю Парковую улицу, где он жил в недавно купленной кооперативной квартире со своей женой Галиной и сыном Алёшей, совсем ещё маленьким.
Оказавшись в очередной раз в Москве (это было в начале 1975 года), я с Виталием так и не встретился. Его супруга сообщила мне потрясающую новость: Виталий за границей, его выслали из страны. Сама она поехать с ним отказалась: в Москве жили её родители и все родственники, а в Институте русского языка, где она работала вместе с Виталием, лежала почти законченная научная работа, которую надо было выпустить в свет. Но сын, рассказывала Галя, каждое утро просыпается с вопросом: где папа? Так что придётся, наверно, уезжать, продолжала она, тем более, что Виталий каждый день присылает открытки с просьбой приехать к нему в Штаты.
Я, конечно, спросил, что же произошло, и выяснил следующее.
Один из научных сотрудников института, крупный учёный-лингвист, был арестован и увезён в неизвестном направлении. По этому поводу группа его коллег обратилась с письмом к Председателю Верховного Совета СССР, в котором содержался протест против ареста их коллеги; среди подписавшихся под этим письмом был и Виталий. Этого оказалось достаточно, чтобы его лишили работы не только в научном учреждении, но даже в массовой школе.
После многочисленных допросов и выяснений обстоятельств ему было предложено в течение 72 часов покинуть страну. Он едва успел съездить в Янги-Юль, где всё ещё жила его мать, чтобы забрать её с собой. Галя покинуть Москву немедленно не решилась, и они уехали вдвоём с матерью.
Через несколько недель прибыли в США. Виталий, в совершенстве владевший многими языками, в том числе, разумеется, и английским, почти сразу устроился на работу в Мерилендский университет.
Через год, оказавшись снова в Москве, я отправился на 2-ю Парковую, надеясь повидать Галю, если она так и не решилась перебраться в Штаты. Но дверь открыли мне абсолютно незнакомые люди. На мой вопрос, знают ли они что-нибудь о бывших жильцах этой квартиры, они ответили, что вселялись в пустую квартиру, и им неизвестно, кто проживал здесь ранее.
Одним словом, следы Шаргородских затерялись, да и я к этому времени успел дважды поменять квартиру.
Больше двадцати лет я время от времени предпринимал попытки разыскать Виталия, но безуспешно. И только недавно, уже в новом тысячелетии, я нашёл его с помощью интернета. Мы созвонились, затем обменялись письмами. Он сообщил, что уже двадцать два года живёт в Энн Арборе и является профессором Мичиганского университета. Галя на пенсии, а сын учится и работает в Швейцарии, его специальность – робототехника, искусственный интеллект.
Был у меня ещё один друг-профессор, который тоже не поладил с Советской властью, за что немало настрадался в своё время. Его звали Рафик Магомедов, он был из крымских татар, высланных в Среднюю Азию.
Мы познакомились в институте, где учились на одном и том же курсе и провели вместе немало часов и дней. Он не блистал способностями и глубокими познаниями, но брал напором и достигал любых целей, какие ставил перед собой. При этом все годы учёбы в институте, да и позже, он был обязан один раз в неделю являться в милицию, чтобы отметиться в особом отделе, где состоял на учёте.
Однажды, в летние каникулы, он устроился на подработку массовиком в Доме культуры. Ему попалась книжонка с викторинами, одна из которых содержала задание сказать, каким образом звучит на других языках фразеологизм "с глазу на глаз”. Выигрывал тот, кто мог назвать больше иноязычных вариантов. Рафик не на шутку заинтересовался этим вопросом, так как, кроме всего прочего, владел несколькими языками, близкими к татарскому. Он стал ходить по библиотекам и скоро собрал большой материал по этой теме, из которого позже сотворил кандидатскую диссертацию.
В процессе поиска аналогичных вариантов фразеологизмов он просмотрел много книг и журнальных статей по фольклору, которые натолкнули его на тему будущей, на этот раз уже докторской, диссертации. Её он также сумел за очень короткий срок подготовить и защитить.
Каждый раз после очередного рубежа, взятого штурмом, он появлялся у меня дома со свидетельствами своих побед в виде рефератов и удостоверений о присвоении ему очередного научного звания. А я диву давался: как ему удается с его скудным багажом знаний и минимумом способностей, будучи к тому же привязанным к месту жительства из-за своей крымско-татарской принадлежности, так быстро продвигаться по научной лестнице всё выше и выше? Для этого нужны, по-видимому, не только знания и способности, но ещё какие-то особые качества, которые не всякому выдаются при рождении небесной канцелярией.
После получения звания доктора филологических наук, Магомедов на какое-то время исчез из моего поля зрения: ни визитов, ни звонков, ни писем. Только в середине семидесятых годов он снова возник перед входной дверью моей квартиры. Пообедав и устроившись на диване, он рассказал, что вместе с группой крымско-татарской интеллигенции был в Верховном Совете СССР, куда ими была подана коллективная просьба разрешить крымским татарам возвратиться на родину. Об этом стало известно за рубежом, и в их поддержку выступили радиостанции "Голос Америки”, "Свобода”, "Би-би-си”, что усугубило в глазах властей и без того шаткий статус каждого члена делегации, в том числе и Магомедова. На практике это привело к тому, что где бы он ни устроился на работу, через месяц-полтора его увольняли без указания конкретной причины. За полгода он сменил пять городов и теперь приступил к работе в Кишинёвской консерватории, где читал лекции по ораторскому искусству. Но было ясно, что и здесь он долго не задержится.
- Что делать? – спрашивал он меня в отчаянии. – Я не могу работать спокойно, даже жениться не могу.
Я ему посоветовал первое, что пришло в голову: не жди очередного увольнения, сам явись в контору, найди составителя сценария, по которому ты живёшь, и поговори с ним начистоту: если я, мол, виноват – посадите, если нет – перестаньте меня преследовать.
Похоже, что он так и сделал, потому что после этого исчез на многие годы. Лет пять тому назад я случайно узнал, что Магомедов жив и здоров, работает в Узбекистане в одном из пединститутов, где заведует кафедрой фольклора. Он женился, остепенился и перестал рваться в Крым; у него есть работа, дом, семья – много ли человеку нужно!
Ушли в прошлое времена, когда иметь таких друзей было небезопасно, но и сейчас, описывая события тех дней, я слышу бог весть откуда доносящийся голос, предупреждающий: как бы тебе не поплатиться за эти свои откровения! Умом я понимаю, что глупо сейчас волноваться, но страх до такой степени въелся в душу, что никакие доводы разума не способны его рассеять.
Нас, бывших советских, тоже не мешало бы сорок лет поводить по пустыне. Моисей хотел привести в Ханаан людей свободных, позабывших о рабстве, подавивших в себе раба. В нас же страх перед Властью всё ещё не изжит, и вряд ли мы сумеем от него избавиться в этой жизни. Он продолжает трепыхаться в глубинах нашего сознания, несмотря на то, что нет уже ни того Египта, ни тех фараонов.