трое. 1

Илья Клише
«Мудрствующим и говорящим, что Свет, воссиявший от Господа при Его божественном преображении, есть то мечтание, тварь и призрак, то сама божественная сущность, - анафема, анафема, анафема».

Мещеряков перевернул страницу репринтного издания, но читать не хотелось. Тройственное проклятье оторвало внимание от дебрей дореволюционного текста. Написанная философом-священником серебряного века монография об имяславии была прочтена почти наполовину, но смысл явления да и позиция самого автора оставались в дымке туманных догадок.

Здесь приятель Флоровского и Соловьева сделал отступление о Фаворском свете, усыпав его ссылками на собор 1351 года, припомнил Паламу, добавил вирши Симеона Нового Богослова и предсказуемо вывел всё на русское духовное возрождение XV века, творившееся-де через исихастов.

Эта эпоха нарисовалась Мещерякову черно-белыми кадрами из "Андрея Рублева" с сожженными церквами и нагими язычниками. «Оный божественнейший Свет, - продолжалась выдержка, -  не есть ни тварь, ни сущность Бога, но - нетварная, естественная благодать, воссияние и энергия, нераздельно и вечно происходящая от самой божественной сущности…».

Выглянуло ноябрьское солнце, мертвецким светом предвещавшее ледяные антициклоны. Древний языческий бог обходился без казуистики. Ветер, не согревшийся после мокрого снега, защипал его пальцы до окоченения. Таково-то читать по поздней осени на ходу.

На улице Кржижановского Мещеряков, наконец, увидел причину, по которой он топал от метро "Университет". Напротив автомобильного кооператива "Медвежата" стоял желто-белый вагон трамвая, в задней части салона которого, очевидно, произошел взрыв – в почерневших окнах повыбивало стекла. Нахмуренный вид милиционеров из оцепления позволял предположить, что сработавшее устройство не было пацанской шутихой. Скорой помощи уже не было.

Свежая трагедия стала призмой, через которую текущие проблемы и Аня тоже показались ему пошлыми. Книжка перекочевала в затертую сумку-"почтальонку", а плеер был выключен. Но не успел Мещеряков сделать и пяти шагов, как завибрировал левый карман джинсов.

- Марат Сергеевич? – вкрадчиво-настойчиво спросил голос.
- Я. Чем обязан?
- Объяснять долго, - ответил незнакомец, голосом, предполагающим известную конспирацию, - если в двух словах, я по поводу вашего рассказа в "Октябре".
- А вы собственно…
- …Алексей. Меня зовут Алексей. У меня к вам деловое предложение в связи с вашими,  хм, дарованиями.

Перед последним словом Алексей хмыкнул, как бы сомневаясь в "дарованиях", или это мобильная связь хрюкнула.

- Хорошо, я вас внимательно слушаю, - отозвался Мещеряков после неловкой паузы, продлившейся не более секунды.
- Давайте встретимся лично. Так надо, – и на этот раз интонация по смыслу вторила сказанному ("НЛП что ли применяет? – мелькнуло в мыслях Марата), - вы сейчас где?
- Иду по улице Кржижановского, если знаете такую.
- Знаю. А точнее?
- Подхожу к Профсоюзной.
- Чудесно, просто замечательно. Вам знакома французская блинная ближе к Академической?
- Да.
- Идите туда, садитесь, заказывайте что-нибудь. Всё за мой, разумеется, счет; даже не спорьте. Я тут близко, буду минут через двадцать.