Выжить после инсульта

 
Врачу Панковой И.В.

Я решила напечатать отрывки из ранее опубликованного очерка, посчитав, что они могут быть полезны тем, кто оказался в ситуации, которую я описала. Возможно, предостеречь. Я имею в виду инсульт, который  многие воспринимают как приговор.

Незадолго до случившегося, перечитывая скачанные из интернета материалы, наткнулась на подборку статей в «Отечественных записках» о проблемах адаптации пожилых людей, о страхах, которые сопровождают многих в этот непростой период жизни. Удивило, что боятся не только нищеты, одиночества, утраты сложившихся социальных связей, но и инсультов. Это задержало внимание и удивило. Не просто болезней, а именно инсульта, связывая страшный недуг с полной беспомощностью, потребностью в уходе, зависимостью от других людей. Прочитала, пожала плечами. Подобные опасения как-то обошли меня. Я, как и многие другие, считала, что инсульт настигает гипертоников, себя к ним не относила. 

И в самом деле, обидно. Случилось то, чего боятся мои ровесники, - инсульт при практически нормальном давлении. Я долго шла к нему. Сначала заметила, что головная боль стала интенсивней, привычные препараты перестали помогать. Потом навалилась бессонница, появилась непонятная усталость при самых скромных нагрузках. До последнего оттягивала посещение поликлиники. В первую, после светлого Христова Воскресения ночь,  неожиданно проснулась от резкого надрывного кашля, удушья и звука, напоминающего рёв самолета, который, казалось, падал прямо на меня. Я обхватила руками голову, вжалась в подушку, и тут резкая боль, пронзившая правую сторону головы, ударила в глаз, заставив вскрикнуть и замереть. Я мгновенно отключилась, очнулась в непривычной позе, с занемевшими, прижатыми к ушам руками, обессиленная и оглушенная. Привычная чашка кофе заставила встряхнуться, но ноги оставались тяжелыми, двигаться не хотелось. Заставила себя встать. Нужно было жить дальше.

Потом, в те шестьдесят закатов, которые ожидала, лежа на диване и глядя в окно, не пропустив, кажется, ни одного, вспоминала тот, особенный, как будто предвещавший что-то. Он и в самом деле разделил жизнь на  до и после инсульта. Уже в первую ночь я почувствовала, что произошло что-то необычное, чего я никогда не испытывала. Но утром, когда смогла встать, выпить кофе, заехать в поликлинику, ночной страх улетучился. Я так привыкла к малопонятным и всегда неожиданным сбоям в своем организме, что отогнала дурные предчувствия спасительным соломоновским: «И это пройдет».Не прошло.По-настоящему ударило спустя три дня -1 Мая в светлый весенний праздник, столько раз переименованный, что не хочется вспоминать его нынешнее неуклюжее название.  Диагноз - инсульт  мне поставила по телефону – врач, опытный диагност, сохранившая до глубокой старости не только профессиональные знания, но и редкий оптимизм. Мы изредка перезванивались. В этот раз я не поздравила её с праздником, и Зинаида Ивановна набрала сама. Услышав мою заплетающуюся речь и задав несколько вопросов, она сказала, что у меня,  инсульт в стволовую часть мозга. Нужно вызывать скорую. Я не поверила.

Инсульт в моем представлении - это паралич, абсолютная беспомощность, неадекватность. А я хожу, говорю, возбуждена, в прекрасном настроении. Подошла к зеркалу и не узнала себя - румянец, блестящие, воспаленные глаза, налившиеся темно-красные, с синевой, губы. Куда девалась обычная бледность. Если бы не прекращающаяся боль в голове и, казалось, выдавливаемый наружу правый глаз, который я пыталась плотно прикрыть ладонью, было бы совсем   хорошо. Я понимала, что со мной происходит что–то непонятное, я плохо контролирую себя. Начала дерзить приехавшему погостить брату.

Таких необъяснимых срывов, обрушивавшихся внезапно, когда в голове что-то закипало,  потом было немало. Дерзкие слова, прежде мне не свойственные, слетали с языка помимо воли. А потом-стыд, неспособность объяснить свою несдержанность, накатывающее бессилие. Появлялось ощущение пустоты и желание забиться в темный угол, куда не долетают свет и звуки. После отъезда брата, когда осталась одна, свет не включала, добираясь до ванны ночью в полной темноте. На ощупь открывала кран, чистила зубы, принимала душ. Особенно трудно давались элементарные гигиенические процедуры. Голова отзывалась острейшей болью на каждое неосторожное движение.

Вспомнила, что есть фиксатор для шеи, подаренный немецкой приятельницей. Казалось, что зафиксированная голова болит меньше. Но мучительная боль не отпускала. Зато появилось много свободного времени. Лежала, прокручивая в памяти прошлое, безнадежно искала объяснение происшедшему. Почему столько испытаний выпало в последние годы?  Где взять силы, чтобы достойно выдержать их... А потом завертелась в голове присказка, переделанная каким–то насмешником: «В здоровом теле – здоровый дух, на самом деле - одно из двух». Вот сейчас мне это подходило более всего. Пустяк, а душе утешение-то какое! Выбор-есть! Лечащий  врач из поликлиники, осматривавшая меня дома, с каким-то удивлением произнесла: «Все-таки инсульт, нужно в стационар, необходимо наблюдение».  В  больницу мне не хотелось. Я представила многоместную палату, в которой до полуночи не стихают разговоры, туалет в конце коридора и прочие прелести городской лечебницы. Понимала, что дорогу до больницы мне уже не осилить. А там, в приемном отделении, ещё долго и мучительно будут расспрашивать, записывать, оформлять бумаги.  Чувствовала, что не выдержу. Все силы уходили на то, чтобы сохранить самообладание и не показать, как мне плохо. Нет, я останусь дома. Спросила у доктора уже услышанное: «В ствол ударило?»- она удивилась,ответила:«В вертебро-базиллярный бассейн». 

  Меня  это успокоило. Малопонятное  почему-то совсем не встревожило. Я  доверяла  лечащему врачу, зная её неформальный подход к больным и высокий профессионализм. К тому же  обязательна, сдержанна и совершенно не суетлива. Была возможность убедиться в редкой для нашего времени порядочности. Это дорогого стоит! Вот и в этот раз, услышав по телефону мой вопрос, нельзя ли заменить выписанный препарат таблетками, Ирина Владимировна отреагировала сразу:«Я пришлю медсестру, вам будут делать внутривенные дома».Я не предполагала такую возможность, поскольку давно не вызывала врача на дом.

 Мне до сих пор неловко заставлять медработника подниматься на пятый этаж, если есть возможность самой добраться до поликлиники. Когда не могу дойти, просто не выхожу из дома, благо, больничный не требуется. В первые дни после инсульта, открывая глаза, видела лишь серую клочковатую пелену, принимая её за дым. Поначалу с трудом выползала в кухню, проверять, выключен ли газ, не горит ли холодильник. Потом сообразила, что резко ухудшилось зрение. Не испугалась, поскольку пребывала в необыкновенно радостном настрое и возбуждении.

Эмоциональный подъем быстро сменялся полным бессилием,  опустошенностью, особенно после короткой прогулки от дивана к кухне или ванной комнате. Медсестра, делавшая уколы, заметила, что у моей однокомнатной «хрущевки» есть большое преимущество - некуда падать. И в самом деле, наконец-то оценила узкий коридорчик из прихожей в кухню, по которому передвигалась, придерживаясь руками за стены, ванную комнату, прежде раздражавшую теснотой. Вот только пятый этаж лишил возможности прогулок, на которые рвалась спустя три недели после инсульта. Над этим размышляла, пытаясь отвлечься  от изнуряющей  головной боли, слепящего света, звуков, казалось, молотами бивших по голове. К вечеру становилось немного легче. Лежала, глядя в окно сквозь полузакрытые жалюзи, ожидая любимые предвечерние часы. Закат приносил облегчение, потому что спасительные уколы, выпадали на вторую половину дня. После них на какое–то время наступала передышка. На время отступала боль,прояснялось в глазах, и я сквозь приоткрытые жалюзи могла радоваться малейшим оттенкам темнеющего неба, облакам, причудливо меняющим цвет в лучах заходящего солнца, прохладе вечера.

Общение сократилось. Трудно было не только говорить, но и слушать. Научилась коротко отвечать по телефону, включая громкую связь, не поднося трубку к уху, а откладывая её подальше. Посещения близких свела до минимума, только по крайней необходимости - принести лекарства, какие-то продукты. Есть не хотелось, да и глотать твердую пищу стало невозможно. Спасала опостылевшая жидкая овсянка и йогурты. Но самым неприятным было то, что не могла слушать музыку, хотя в первые бессонные ночи еще пыталась прибегнуть к этому испытанному годами средству от бессонницы. Почему-то особенно нестерпимы стали басовые ноты. Шаги в коридоре, шум за окном вгоняли в шоковое состояние. Появлялось ощущение, что в голове нечто закипает, и я проваливалась в пустоту. Спустя неделю попыталась открыть книгу, и с ужасом поняла, что текст сливается, а главное, ничего не  понимаю. Мучительно пыталась вспомнить, где я читала о чем-то подобном. Поздний В.Катаев или В.Каверин.Знала, что давно не перечитывала их, но дома эти книги есть.

Заставила себя подняться, добралась  к книжным полкам, отыскала томик В.Катаева «Алмазный мой венец». Открыла первую страницу, буквы расплывались и двигались, но рассмотрела - не то. Я хорошо запомнила, что с этого начинались воспоминания, но чьи? Искать книгу В.Каверина сил уже не было, отложила до следующего «похода». Вспомнились слова врача. Уже прощаясь, Ирина Владимировна заметила, что по новым методикам инсультников в клиниках поднимают быстро, я усмехнулась, заметив, что еще и не ложилась.
Доктор, рекомендуя лечь в стационар, обмолвилась, что необходимо постоянное наблюдение. Я истолковала это по-своему и возобновила привычку записывать, все, что произошло за день, многолетнюю и стойкую, как диагноз. Еще в юности прочитала у В.Вересаева, что дореволюционный интеллигент был немыслим без старомодной привычки перед сном поверять бумаге свои мысли, события дня. К интеллигентам себя не отношу, но с годами оценила пользу своеобразного самоотчета.  Прекрасное средство контроля,позволяющее не взваливать на других свои проблемы. Написала, прочитала и ясно, куда понесло.

В болезненном состоянии это позволяло оценивать свою адекватность. Частенько отмечала неспособность четко выразить мысль, какую-то её вязкость. Впервые столкнулась с этим, когда читала бумаги, написанные коллегой, перенесшим инсульт. И тогда отметила, как трудно править такой текст. Как будто увязаешь в нём, двигаясь по кругу. Судя по ежедневнику, записи возобновила спустя неделю. Было очень трудно, казалось, лист бумаги сдвигается и нужно удерживать его. Подводило зрение. В первые дни казалось, что глаза смотрят в разные стороны, как будто  боковой обзор увеличился, а прямо перед собой видела лишь серую клочковатую пелену. Но все равно вела записи,пересиливая себя.  Мне помнилось еще со студенческих лет, с лекций по психологии, что, если поражено правое полушарие, то усилия правой руки будут стимулировать работу левого. Первое, что написала, были короткие распоряжения близким. Спустя месяц  свое «последнее  сказанье» порвала, посчитав, что преодолела самые критичные, если верить статистике, первые три недели, а продержаться, «помня о вечном», необходимо год.  Просветила  меня на сей счет соседка по площадке–молодой врач-реаниматолог. Её рекомендации, а заходила она постоянно, немало помогли мне.

Мой слух  болезненно обострился. Изводили  бьющие по ушам звуки включенного где-то внизу стереоцентра. Музыка была не слышна, брат с недоумением смотрел на меня, а я пыталась заткнуть уши. Басовые ноты голоса, бравурные марши майских праздников, доносившиеся из окон соседних домов, вызывали в голове нечто жуткое, от чего хотелось бежать, неизвестно куда. Сорвалась, когда брат смотрел что-то по телевизору, текст сопровождали звуки виолончели. Мне показалось, что я схожу с ума, что этой самой виолончелью меня бьют по голове. Потом лежала оглушенная, с уже выключенным телевизором, и с ужасом прислушивалась, как моя всегда тихая квартира заполняется враждебными теперь звуками - стуком часов, бьющих как метроном в блокадном Ленинграде, голосами прохожих, шумом паркующихся под окном машин. Закрытые, звуконепроницаемые окна теперь не спасали. Малейшее движение за окном или входной дверью отзывалось в висках противной, тупой болью.

Поймала себя на том, что вздрагиваю от шагов в коридоре. Звук пилы в ремонтируемой на 4 этаже квартире довел до исступления. Я зажала уши и металась по комнате, уже не веря, что эта пытка когда-нибудь кончится. Солнечный свет, включенная лампа резали глаза,  уже привыкшие  к серому туману в комнате. Изводили телефонные звонки. Я вздрагивала и долго не могла унять бешено бьющееся сердце. Пыталась слушать музыку, сначала классику - невыносимо.  Поставила диск с музыкой из кинофильмов И.Шварца. Прежде легкие и светлые мелодии на превосходные стихи успокаивали, теперь вызывали ощущение закипающего в голове котла. Была какая-то частота, на которой боль резко усиливалась. Выключила проигрыватель, повторяя последнее, что услышала: «Дождик осенний, поплачь обо мне». Мысленно поправила «весенний».

Чем хуже мне становилось, тем сильнее хотелось жить. Бродить по весеннему городу под дождем, вдыхая острые запахи молодой листвы, слушать музыку, читать, наслаждаться утренней чашкой кофе и свежей газетой. А в голове насмешливо и назойливо вертелись строчки Н.Матвеевой: «Жить, доживать, дохрустывать селедку»!
Какая селедка, едва проглатывала жидкую кашу, закашливалась, твердая пища попадала в гортань. Потом глотать стало еще труднее.  Ни есть, ни пить уже не хотелось. Старалась иронически подходить к своему довольно грустному положению,  вспоминая все, что когда-то могло отвлечь, вернуть хорошее настроение. Это оказалось самым трудным. Но в тяжелые моменты, когда давление скакало вверх и вниз, и я то оживала, то снова куда-то проваливалась, веселые воспоминания помогали прийти в себя.

Усвоила главное - не допускать паники, слезливой жалости к себе. Это лишает самообладания. Сочинила «для внутреннего пользования» оптимистичное: «Недолго маялась старушка, к исходу ночи отошла». Усмехнулась, повторила вслух. Успокоилась. Помогло.
Ещё не вечер!  Куда делись хандра и неудовлетворенность жизнью. Да не было сейчас для меня большего счастья, чем просто спуститься со своего пятого этажа, пройти по улицам, встретиться с близкими людьми. Неужели этого мало? Только бы отпустила эта нестерпимая боль.
А пока серые будни домашнего лазарета.
Где-то на десятый день почувствовала некоторое облегчение.  Стало до слез обидно, что и весна, кажется, потеряна. Да что там весна. Выжить бы. Как-то неожиданно поняла, насколько хрупка жизнь, казавшаяся бесконечной.
Медленно приходя в себя, пыталась восстановить в памяти две минувшие недели. Они слились в один, бесконечно длившийся, бессмысленный и глухой день.  Половину того дня я проходила, не чувствуя ног, только заметила, что они согнуты в коленях и не разгибаются. Отнесла это на счет усталости, надеясь восстановиться в ходьбе.

Самой трудной для меня оказалась вынужденная изоляция от внешнего мира. Я привыкла жить в избытке информации: общение, книги, газеты, Интернет, многоканальный телевизор. Все это позволяло хоть в какой-то мере поддерживать привычный уклад той прежней жизни, когда большая её часть прошла в командировках, напряженной работе, постоянных, многообразных контактах с людьми. Теперь в болезни все это рухнуло. Я не могу толком говорить, слушать, читать, смотреть телевизор. Поняла, почему тяжелым испытанием для космонавтов было помещение на  несколько суток в камеру, изолированную от внешнего мира. Можно сойти с ума! У меня было преимущество - я могла смотреть на вечереющее небо, ощущать аромат цветущей за окном акации.

Вспомнила отрывок из стихотворения Т. Бек.
У меня сарафан, у меня босоножки без пяток,
И могучая странность – выпаривать счастье из бед.
Отметила с горечью, что ушла из жизни, кажется, в 57 лет. Много счастья «выпарила»!   

Судя по записям, на десятый день начала понемногу включать телевизор. Слушала новости, отвернувшись к стене, чтобы не видеть мерцающий экран. Просмотрела газету, пока только заголовки. Голова продолжала болеть, но это была уже привычная тупая боль, не оставляющая после травмы последние четыре года. С ней я мирно сосуществую - читаю, смотрю телевизор, сижу за компьютером.

Впервые смогла осмысленно прочитать небольшой рассказ В.Лихоносова «Волшебные дни», с отрывками из писем Ю Казакова и воспоминаниями о встречах с этим крупнейшим прозаиком ХХ века. Почему-то до слез тронуло, что у В.Лихоносова выписано из воспоминаний Г.Адамовича то же определение творчества И.Бунина, которое кочует у меня из одной записной книжки в другую. Все боюсь забыть или потерять. Оно пленило когда-то меня своей простотой и изяществом: «последний луч какого-то чудного и ясного русского дня». Отметила не свойственную мне сентиментальность. Читала рассказ, и слезы текли по щекам.
На одиннадцатый день решила найти сборник В.Каверина. Не давало покоя воспоминание, что читала о чем-то подобном, что свалилось на меня.

Открыла «Освещенные окна» и нашла то, что так упорно искала: «Звуки обыкновенной жизни, которые я прежде не замечал - хлопанье дверей, шаги над головой, железное гуденье лифта,- теперь охлестывали меня с головы до ног. Мне казалось, что даже солнечный свет с пронзительным свистом врывается сквозь открытые окна».
 Как совпали по ощущениям разные заболевания. Там воспаление паутинных оболочек мозга, у меня – ишемический инсульт. В душе поблагодарила  Господа, что могу как-то передвигаться и самостоятельно обслуживать себя. Спустя пару недель после удара, приняв прохладный душ, едва добралась до постели, а, проснувшись утром, с ужасом почувствовала, что не могу поднять левую руку, онемела нога. Новые назначения, уколы помогли справиться и с этим, оставалось только неприятное онемение ступней. Перестала ощущать тепло от прикладываемой к ногам грелки. Пригодились связанные немецкой приятельницей шерстяные носки. Кисти рук тоже стали какими–то чужими, я пыталась их согреть, погружая в теплую воду. Май в  том году выдался холодным.

Подбодрила медсестра:«Те, за кем не ухаживают, выздоравливают почему-то быстрее». «Или покидают этот свет быстрее»,- подумала я и промолчала. В первые недели даже небольшое передвижение из комнаты в кухню обессиливало. Спустя месяц встала на весы и отметила, что похудела на семь килограммов. Желание есть пропало окончательно. Ложилась, отдыхала и снова заставляла себя вставать. Спустя три недели, когда врач разрешила свободней передвигаться по комнате, в первый раз ощутила чувство голода. Настроение поднялось. В болезни, когда становилось чуть легче, научилась радоваться самым обычным вещам.

Вернулась какая-то особая острота восприятия. Волновало всё -
ветер, надувавший парусом легкую штору в кухне, шуршание полузакрытых жалюзи на балконе. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь зашторенные окна, уже не так раздражал. От ветки распустившейся сирени, стоявшей в стакане у изголовья, струился нежный тонкий аромат. Но самую большую радость подарили песни иеромонаха Романа.

Эти мелодии, больше напоминавшие молитвы, чудесным образом не вызывали боли. Еще не могла переносить стереозвук, пришлось переписать диск на кассету, выбрав, самые любимые. Гоняла до бесконечности свой магнитофон, дотягиваясь с дивана до кнопок вслепую, пока не затерла пленку.

Потрясли «Белые церкви». Ведь слушала не раз, а только теперь расслышала по-настоящему. Хотелось плакать, но слез уже не было. Слушала, отматывала назад и снова включала:
Радость моя, наступает пора покаянная,
Радость моя, запожарилась осень вокруг,
Нет ничего на земле постоянного,
Радость моя, мой единственный друг!
...
Звон колокольный пронзает столетия,
встретим же в Храме молитвенный час.
Радость моя, мы с тобой не заметили,
осень уже за порогом у нас.

Еще плохо различала слова, сливались звуки, но светлая и чистая мелодия наполняла душу радостью, и казалось, что боль отступает. Эти удивительные песнопения возвращали в детство, будили воспоминания, под которые забывалось все, происшедшее со мной. Икона, доставшаяся в наследство от старого священника, притягивала мой взгляд. Казалось, боль отступает перед этим скорбным и сочувственным взглядом, смотревшим на меня с потемнемневшей от времени, тронутой патиной, доски. Жизнь возвращалась еще очень неуверенно и осторожно. Но поверить, что это случилось со мной, до конца не могла. Пролечившись,  непродолжительное время в стационаре, убедилась, что мое решение остаться дома в остром периоде было абсолютно правильным.
Да и всегда ли эффективна эта помощь. Спустя неделю пребывания в элитной клинике от шума машин за окном, бесконечных разговоров соседок по палате, почувствовала себя хуже. За завтраком снова не могла глотать твердую пищу. Поняла, что пора домой, в мою, кажущуюся теперь тихой комнату, где нет шума, хлопанья дверей и ревущих машин за окном.

Дома лечение продолжила, и на самом деле пришла в себя настолько, что смогла описать все происшедшее со мной. Писала, а в голове вертелась строчка из фильма «Московская сага: «О чем свистят воробышки в преддверии весны, мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы». За точность не ручаюсь. Смотрела до болезни. Автору книги, по которой снят фильм, повезло меньше. Его инсульт настиг за рулем машины, несколько дней писатель пролежал в рядовой московской больнице «для бедных». Как писали тогда, драгоценное время было упущено. Его уже нет, как нет соседки по палате и добрых знакомых.

Прошло полтора года,  три раза еще пришлось отлежать в клинике.  Я знаю, что  остались стойкие изменения. Это показало обследование. Да и сама ох, как  это чувствую.  Жизнь продолжается в ином режиме, как говорю себе, на полутонах. Но все равно это жизнь, с некоторыми ограничениями, с надоевшим лечением, со всеми  невзгодами и радостями.  Если  есть мужество, можно и  нужно, преодолев боль, инерцию, страх,  поднимать себя и заставлять двигаться,  начиная с нескольких метров, потом удлиняя маршрут.  Ни на минуту не прекращая  думать, писать, говорить, хотя  это вызывает  непередаваемую  усталость. Отдыхать, и снова начинать сначала.

Замедленную и  фрагментарную, как выразилась врач, речь  восстанавливала скороговорками, оставшимися в памяти с институтской поры. Следила за собой в разговоре, намеренно подгоняя себя. Помогла и прочитанная накануне книга Н. Бехтеревой. Из неё  почему-то  особенно врезалась в память  мысль о необходимости  изменить  внутреннюю матрицу,  в которой  закодирована болезнь. Я поняла, что даже излеченный орган продолжает вести жизнь «больного»,  значит,  нужно переформатировать эту "больную" матрицу на жизнь в здоровом режиме. Короче, забыть, что было с тобой, перестать бояться,  не хныкать,  не жалеть себя, смотреть вперед и идти, не оглядываясь!

Когда выписывалась  из больницы, соседка, подслушавшая разговор врачей, неожиданно сказала: «Говорят, тебе повезло. Но я скажу тебе  правду: У тебя, Федоровна,  есть Ангел-хранитель. Вот он тебя и спасает".