Когда есть возможность развлечься, заполнить психологический вакуум возникающий от монотонности жизни…. Когда есть возможность убежать, хоть на час, хоть на день от однообразных дней, где яйца на завтрак, бутерброд с сыром, растворимый кофе, не любимая работа в школе учительницей младших классов, или работа секретаршей в скучном учреждении с традиционно-лысым начальником-монстром. Когда это все уже, как приговор вечности, как пожизненное заключение, как фатальный итог судьбы – это - вилы. Когда есть возможность убежать от мужа, вечно куда-то - причем обязательно из-за тебя - опаздывающего, вечно жующего, периодически напивающегося то на работе, то с друзьями по институту, то с сослуживцами, периодически подозрительно пахнущего чужими духами, периодически ставящего тебя перед фактом, что он - якобы в бане - заразился очередным венерическим заболеванием. Когда есть возможность отдохнуть от него – суженого – который через пять лет совместной жизни, увы, уже не так тебя любит и уже не так тобою любим… Когда есть возможность убежать хоть на час, хоть на миг, от внимательного ока его матери - твоей свекрови - которая с первого дня напрягает, которая внимательно изучает твои повадки и привычки, которая критикует, поджимает губы- то - не то, это – не это…. От нее – змеи - которая день и ночь ворчит, что у вас еще нет детей, а пора бы. И еще от ее закадычной подруги - соседки-старухи, которая тайно следит за твоей жизнью, которая сует везде свой противный нос, которая докладывает свекрови о ваших с мужем перемещениях в пространстве…. Как хочется убежать от всего этого, как хочется забыть обо всем этом хоть на день, хоть на час….
Соседки, свекрови, дети, собаки, попугай в клетке, растения на окне, обезжиренный творог, сосиски, пельмени, грязная посуда, стирка….. А тебе - еще двадцать пять! Ты так молода, и так хочется узнать много разного. Допустим, как ухаживают другие мужчины. Ведь не так, как твой муж? А как они живут? А чего говорят? А если пойти во всем этом дальше, как сокурсница Маша или Оля из парикмахерской, или одноклассница Любка, которая легко ложится с мужиками в койку и меняет их каждый месяц? А как себя чувствует проститутка, когда ей платят? Это запретная зона, но туда хочется сходить, ведь женщина любопытна…. А если только попробовать, но не ходить туда…. Ведь можно и так…
Две подружки – такие видные из себя девицы. Обе замужем и, в общем, удачно. Мужья вечно на работе, правда финансово обеспечивают. Свекровь сует нос. Соседка маячит у дверного глазка. Попугай в клетке. Работа училкой в школе или секретаршей у лысого начальника. В общем, стандартный набор плюс желание приключений, плюс обычное женское любопытство, плюс скука, плюс быт заел….
Одна из подружек – скажем - секретарша – на вечеринке или на вернисаже, а может быть просто в метро, познакомилась с настоящим композитором. Вот это круто! Композитор! Вот это да! Ну и фиг, что ему уже почти пятьдесят, что у него под носом капля, а на губе болячка. Зато уже водил в филармонию на свой занудный концерт – но люди-то хлопали, цветы дарили…. А потом его еще два раза показали рядом с одной знаменитостью по телевизору. И еще он угощал Суши и еще на уши разную приятную лапшу вешал. Клал, правда, руку на коленку и рука была мокрой и дрожащей, но это – детали. Руку убрала – и порядок.
А на той неделе он перешел в решительное наступление. Пригласил в Дом Отдыха Композиторов. В эти выходные. Загород. За окном ноябрь. Но природа – она и в ноябре природа. Он так это все описал! Захватывающе… Там есть даже концертный павильон на пятьсот мест, шикарная столовая, дачные домики, и в каждом - рояль, камин и канделябры. Еще там есть друг – тоже композитор. Он тоже хочет отдохнуть, так что надо взять подругу. Подругу? А что? Это очень хорошо и даже выгодно. Можно наврать мужу, что этот композитор большой друг матери этой самой подруги, наврать, что в Доме Отдыха будут только эта самая мама, ее знакомый композитор и они – две закадычные подружки. Нет, от такой халявной возможности, за которую люди большие деньги платят, отказываться нельзя….
Дело сделано. Подружка-училка своему мужу говорит, что композитор - большой друг матери секретарши. А секретарша мужу, что композитор – большой друг матери училки. И вот вам результат – в выходные обе вырываются на свободу….
Что утешит молодую не обремененную детьми симпатичную романтическую женщину в холодную, промозглую, осеннюю пору? Уютный уголок в Подмосковье, теплые домики с каминами, горячие кофе и чай, коньяк и вино, пара интеллигентных мужиков. И не сложно понять почему две молодые дамочки ради этого просыпаются в субботу в рань несусветную, едут на край Москвы, на автовокзал, садятся в загородный автобус и едут, едут, едут… Дорога дальняя - почти три часа. Но дело стоящее и надежное и они спокойны, и они сонно покачиваются в автобусе, зевают, поглядывая за окно на пролетающие дома, рощицы, перелески. Они словно в нирване. Они не думают, они ощущают. Они впитывают…
А впереди - красивейшее место – шумящие сосны, покой, тишина. За высоким забором живописные домики, разбросанные на приличном расстоянии друг от друга, а в них композиторы с приличным запасом алкогольных напитков и с огромным мужским неутоленным желанием трахаться…
Все запланировано. На уютной даче множество комнат, а в каждой есть и диваны и кровати. Даже не сосчитать сколько укромных мест, будто бы созданных для фантасмагорических любовных услад, а так же безмятежного отдыха после… Есть душевые и ванные комнаты, есть теплый туалет, есть камин и обещанные канделябры, есть и рояль…
Дамы прибыли. Композиторы не ударили в грязь лицом. Встретили чаем и умным разговором. Первый – худой и бородатый с каплей на носу. Он нам уже знаком. А второй – толстый, лысоватый, с маленькой крысиной косичкой на затылке Он очень важный дяденька с очень маленькими похотливыми глазками спрятанными под очень широкими мохнатыми бровями. Он круче, чем просто композитор, он - какой-то композиторский начальник. Бородатый периодически заглядываает ему под брови. Уважает.
Четверка, после чая с пряниками и «Мишкой на севере», чинно выпивает по рюмке ликера и отправляется погулять по окрестностям. Кавалеры шутят, рассказывают какие-то старомодные анекдоты из жизни музыкантов – то ли про Моцарта, то ли про Генделя. Девицы недоуменно переглядываются, мол – не смешно, но не обижать же стариков - искусственно хихикают…
Бородатый, козликом носится впереди, тянет за собой пухленькую рыжеволосую секретаршу, навязчиво и несолидно изображает романтического влюбленного, размахивает руками, восхищается облаками и абрисом противоположного берега реки. То есть он – бородатый – творец, музыкант, художник. Ему себя так полагается вести. А вот толстый – он - другой. Он и здесь – среди сосен и облаков - будто бы жутко занят, все время поглядывает на часы, сто раз проверяет сотовый, хрипло дышит, но, надо отдать должное, не отстает, тоже шутит, вставляет реплики, присматривается к толстогубой, костлявой училке, на которую ему уже указали - твоя…
По большому счету, оба композитора выглядят прилично, даже как-то слишком прилично. Ни одно телодвижение не выдает их истинных намерений. Они рассказывают пуританские истории, но в уме каждого потихоньку прокручивается немая фильма со сценами грязного дикого секса у арендованного на эти выходные, камина… В этой фильме каждый композитор мысленно раздевает свою даму, засовывает ей куда надо и не надо пальцы и прочие части своего организма. Вон толстый - тот даже от этого умственного просмотра прослезился. Так достали его дом, семья, такая же, как он, толстая жена - Мария, два великовозрастных сыночка балбеса, ответственная работа, отсутствие свободы… Он даже забыл – все ли в порядке у него с потенцией - но в лесу, когда размечтался, понял, что дружок в штанах еще жив. А потому растрогался, приобнял училку, дыхнул ей в лицо «орбитом». А она фыркнула, как необъезженная кобыла и унеслась вперед. Ну, ничего, - подумал толстый, - объездим девушку - вспоминая о французском коньяке в дипломате, приготовленном для укрощения строптивых…
А дамы, между прочим, еще перед поездкой договорились – этим же вечером смыться домой – о чем по возвращении с прогулки и объявили приунывшим композиторам. Вот это облом! Вот стервы! Вот негодные девки! Ужас какой-то! Свинство….
Но, о чем бы там не договаривались дамы - пришли в дом, сели на мягкие диваны, растопили камин, зажгли канделябры, расслабились…. Французский коньяк, вино урожая такого-то года, рюмка за рюмкой, минута к минуте, час за часом, бифштекс к оливье, за окнами уже темно, а еще не все выпито и не все еще сказано, и к тому же страшновата ночная загородная прогулка. До Москвы можно и не добраться – не дай бог изнасилуют или убьют…. Дамы не долго упорствуют. Решают остаться. И вот уже вино течет веселей и коньяк заканчивается и приступают к следующей бутылке– с пятью армянскими звездочками, которая заготовлена бородатым …. И бородатый композитор и толстый композитор то розовеют, то багровеют, то веселеют – они чувствуют, что рыбки запуталась в сетях, и дельце выгорает-таки. Композиторы как-то сразу начинают легче дышать, как-то резвее наливать, бегать. Композиторы неожиданно для самих себя даже начинают играть на рояле Брамса, прочие менуэты, музыкальные шутки и шарады….
Расположились комфортно. Сначала читали стихи, попутно обмениваясь взглядами на жизнь, потом снова читали стихи, и снова читали стихи, и снова читали стихи… Ну когда же? Когда же начнется это? Касания рук, поцелуи, стягивание колготок, снимание часов, сережек, колец, брюк, задирание кофт и юбок? Как-то не ловко. Тут стихи, там Бетховен. Композиторы не могут так сразу. Хотя, конечно же, могут. Но девицы…. Они пьяны и потому, как все дуры-бабы традиционно «хочут» самовыражаться, то есть говорить, демонстрировать себя, свой глубокий внутренний мир, свои знания в области поэзии, биологии, астрологии, музыки и т.д…
Композиторы воспитаны и поэтому очень терпеливы. Компания мечется между роялем и столом с закусками. Девушки возбуждены, но как-то не так, не по ситуации. А композиторы терпят. Но все-таки, когда же сольются воедино похотливые тела, сплетутся в жадные клубки руки и ноги, зубы и волосы, языки и носы? Когда же наконец нежные музыкальные пальцы композиторов начнут снимать с девченок трусы и лифчики? Нет. Не время…. Композиторы осторожны и гуманны. Они играют на рояле. Они обольщают музыкой – интеллигентно, ненавязчиво. Что они гамадрилы какие-то? Что они - плебс, которому - дай - и он грубо начнет расстегивать ширинку и рвать на женщине исподнее? Композиторы не такие! Они умственные люди, цивилизованные….
Правда, определенно, нетрезвые люди, уже предпочитают парное общение коллективному. Закон природы. Уже одна пара отправляется покурить и льются пьяные женские откровения на бедного, внимательного композитора, откровенно заглядывающего собеседнику в вырез на груди…. И в другой комнате тоже звучат долгие-долгие рассказы о метаниях женской души …. И пузатый композитор покорно слушает, но периодически зевает, проверяет свой сотовый, цепляя мутными глазками крепкую попку училки, затянутую в ****скую, кожаную, короткую юбочку….
Потом, наскоро встретившись в ванной, девицы обмениваются впечатлениями. Одна другую укоряет: «Ну, как тебе не стыдно говорить все о муже, да о муже! Это не хорошо. Так не делают. Нас сюда больше не пригласят, а здесь так здорово и хочется еще…. А что, может, трахнешься с ним? Он такой милый, толстенький. Как Вини-Пух… И, вроде бы, полезный, со связями…. Придется тебе трахнуться, что бы пригласили!» А ей в ответ: «Ну, уж нет! Сама с ним трахайся, раз такой полезный!» А другая: « А у меня свой есть…» А предыдущая: « Ну вот иди и со своим трахайся, он-то нас еще и пригласит, а я не собираюсь» Вторая оправдывается : «Но у меня сегодня месячные и поэтому трах отменяется» А ей на это:«Да ты сама сколько раз мне говорила, что тебе с месячными приятнее трахаться! Вот давай и покажи на что способна, если хочешь что бы нас еще раз сюда позвали…»
И вот, вернувшиеся к роялю дамы, опять желают выпивать и… петь. Они требуют, чтобы им подыграли - раз уж тут сидят композиторы. Толстый бросается выполнять заказ - упирается животом в рояль, вытягивает короткие ручки и живенько так, с рулладами, играет. Но перебор его клавиш дам не устраивает. «Ты не так играешь – орет ему в ухо возбужденная училка – ты совершенно не умеешь подбирать!» Его коллега пытается заступиться, сообщая список многочисленных заслуг аккомпаниатора, где значатся и победы в международных конкурсах, и профессорское звание, и солидное кресло в каком-то музыкальном комитете. Мотая над стаканом с «пепси» неизменной каплей на носу, он принижает музыкальный выбор гостей : «Он же - мастер - и что ему какую-то пугачевскую песенку вам подобрать! Это же раз плюнуть!» «Не-е-ет», - сопротивляется пьяная училка и уже отталкивает «толстопузого» лауреата конкурсов от рояля, и уже сама грубо бухает наманикюренными пальцами по клавишам, распевая «Там среди пампасов, где бегают бизоны….» Она довольна собою, глаза ее горят, волосы развеваются и весь вид сообщает композиторам, что вот так нужно играть, именно так и нужно! Ее подруга пытается отогнать нахалку от инструмента, возмущенно шипит безобразнице в ухо: «как тебе не стыдно, они же композиторы и куда ты лезешь». Но все бесполезно. Ее крики заглушают грубые хриплые звуки рояля и вопли о фатальной пиратской любви к чернокожей мулатке….
Вообще композиторов это примитивное исполнение на рояле, возбуждает. У бородатого даже чешется борода, а у толстого происходи настойчивое шевеление в штанах. И толстый, не утерпев, вскакивает и принимается пританцовывать рядом с исполнительницей, понимая, что пока хотя бы таким образом может потереться и предварительно приноровиться к возбужденной пением женщине.
Бородатый же садится за рояль. Он играет бравурный авангардистский марш собственного сочинения. Училка морщится от звуков марша. Брезгливо назвает все это какафонией и, покачивая бедрами, направляется к столику с напитками. Но марш заценила пьяная секретарша. Она уверенно заползает на рояль, чтобы станцевать на нем зажигательный канкан. Бородатый композитор, соображая, что поползновение секретарши не безопасно, запоздало пытаетсяся ее унять, но не успевает - ножки рояля, не выдерживает веса танцовщицы, и, естественным образом подламываются. Черный инструмент, словно массивное животное, с жалобным стоном рушится на пол.
Что ж…. На завтра композиторам предстоит неприятное объяснение со здешней обслугой, возможно какие-то траты, но сейчас они пьяны и беззрассудны. Им хочется в койку с девкой. А девкам хочется еще выпить, а выпить уже кончилось и вся гурьба, бросив истерзанный рояль, умирать в одиночестве, идет в сельский магазин за водкой. Но сначала они долго блуждают по тропинкам дачного массива, ищут выход с территории, пугают отдыхающих музработников, их семьи и прочих интеллигентов своим дерзким видом – в коротких юбках, с голыми пузами, в рубашках, застегнутых на одну пуговицу, без галстука и вообще… Еще по дороге заходят в столовую, будят сторожа, угощают его сигаретами. Дамы звонят из столовой своим мужьям, врут что-то про автобусы и про расписание, обещают, что утром будут дома…. Композиторы послушно стоят рядом, тяжело дышат, наслаждаются этим враньем, которое греет мужское самолюбие. Фантазируют, предвкушая разврат и безумие…
Уместно будет вспомнить, что место это известное, заповедное. Кого здесь только не было! Здесь писал музыку Хачатурян и прочие выдающиеся личности и вообще жили и работали самые маститые композиторы, пианисты, скрипачи и дирижеры. Они лет пятьдесят назад гуляли по этим самым тропинкам, размышляли, творили…. Может тоже чудили с девками… А сейчас чудят вот эти - бородатый с каплей на носу и пузатый с крысиным хвостиком.
Ночь проходит в бесконечных разговорах. Мужчины спят отдельно от женщин.
Мужские мечты не сбываются. Рухнув, как тот самый рояль, мечты выдыхают перегар в душную темень комнат, мечты умирают в тяжелых пост-алкагольных снах – разбитые мужские мечты… И не такие уж невозможные мужские мечты, вполне достижимые, нормальные мужские мечты. Биологически состоятельные мечты. Физически достижимые. Но почему? Почему нельзя доставить друг другу приятное? Ведь все было сделано правильно, как положено… но почему – нет? Так уж выходит. Селяви…
Секретарша с бородатым на какое-то время приближались к заветному акту. Они даже говорили на тему секса. Бородатый успел запустить ловкую, натренированную музицированием руку, секретарше в трусы. Но это смелое движение осталось единственным движением т у д а. Он конечно же мог и так, но секретарша на отрез отказалась, утверждая, что э т о не гигиенично и, что в т а к и е дни, она э т и м не занимается. Композитор не робкого десятка, не сдавался без боя, он навязчиво предлагал альтернативу - минет, но жестокая отвергла и этот актуальный в данном случае метод получения удовольствия. Она назвала композитора эгоистом и к полному неудовольствию оного, рыдая, рассказала ему в с е о своей трудной женской доле – начиная с внутриутробного своего развития и заканчивая сегодняшним днем. Пришлось снова выпить, закусить, покурить, и на рассвете, испытывая легкое отвращение к друг другу, заснуть. Он - на неудобном диванчике, положив ноги на табурет. Она – на двуспальной кровати, укрывшись почему-то собственной шубой, будто не было в аппартаментах гор атласных одеял и пуховых перин….
У пузатого с училкой все сложилось иначе. Пузатый – от водки, ли от того ли, что вырвался на свободу, впрочем уж наверняка от черных трусиков училки, на протяжении всей ночи мельтешивших между ее бесстыжих ног – вошел в транс. Не успел его коллега удалиться со своей визави к себе, он, не медля и не рассусоливая, перешел к основному этапу намеченному на сегодняшний уикэнд. Первым делом он резко выдернул из штанов надоевший ремень, распахнул рубашку, отрывая на ней к будущему неудовольствию жены, все пуговицы. Затем вывалил из плена одежд свое содержимое - неприлично большое, волосатое пузо и удивительно тонкие, но тоже неприлично волосатые ноги. Таким образом, приняв соответствующий случаю вид в зеленых полосатых трикотажных трусах, он с рычанием льва, без предупреждения, завалил хихикающую училку на кровать. О как она хохотала и повторяла – «смешной, забавно». Но, когда он окончательно и основательно придавил озорницу животом, и зашептал ей на ухо что-то горячее, нечленораздельное. Когда он задрал ее колючий свитер и начал искать грудь, когда он наконец-то сумел ослабить резинку на ее тесных хлопчатобумажных трусах в естественной попытке осуществить секс, училка громко пукнула и принялась истошно, как-то очень уж неинтеллигентно верещать и царапаться. Потом эта стерва умудрилась пнуть его – лауреата премий плюс серьезного начальника с которым все только «здрасти» да «как мы вам рады» - ногой в пах. Потом она укусила его за шею - да так что он осатанел от боли. Пришлось ослабить хватку, но он решил не сдаваться и только подумал «ужо я тебя», как – старый курильщик - неожиданно предательски зашелся в кашле, и тем окончательно ослабил контроль. В этот самый момент, училка с ловкостью гюрзы, вывернулась из под него и убежала, щелкнув замком туалета. Композитор прокашлявшись, направился следом. Он долго и упрямо стучал в дверь, требовал соития, давил на совесть, припоминал французский коньяк и прочие салаты оливье, но училка так и не открыла ему. Она только презрительно через дверь пропищала, что у нее есть несколько (заметьте – несколько) любимых людей, которым она никогда ни при каких условиях не изменяет. И сейчас не собирается из-за какого-то сраного французского пойла и жареной колбасы, делать исключение. И будь тут хоть нобелевский лауреат, она никогда не раздвинет свои драгоценные ноги и не впустит незнакомый член в себя….
Затем еще пузатый хватался за сердце, задыхаясь, хрипел о том, что сегодня он отменил встречу с молодой интересной женщиной, что он вообще супер-пупер, хупер-юпер и любая ради него готова на все и, что негодница поплатится и еще узнает…. Но за дверью туалета находилась женщина с каменным сердцем. И к тому же до неприличия бессовестная женщина. В ответ на горькую мужскую отповедь у нее просто не было слов. Из туалета доносились только неприлично равнодушное урчание, булькание и клокотание.
Она долго и бессовестно блевала и черт те еще что там делала. А композитор повторяя: «стерва, стерва, стерва…», пил валокордин вперемешку с водкой, вертелся на кровати, не находя удобного положения, искал сотовый, который в это время благополучно валялся в снегу у одной из сосен на территории Дома Отдыха и который только весной найдут пионеры и проклинал свою мягкотелость.
А за окном начинало светать. Серые сосны раскачивались на ветру, скрипели железные ворота, раздражающе каркали вороны, разбуженные мокрым снегом. Внизу за лесом текла в известном ей направлении холодная, черная речка, а на речке лежал десятисантиметровый лед, а подо льдом плавали караси, и штук пять карасей уже через два часа с лишним будут пойманы двумя рыбаками, которым ужасно нравится утром завернуться в овчинные тулупы, взять спиннинги и отправиться с коловоротом вертеть лунки, что бы ловить костлявую зимнюю рыбу на свою нехитрую наживку.
Так прошла ночь.
Утром подруги встречаются в ванной. Личики осунувшиеся. Тональный крем, румяна, тени. А так можно еще хоть куда, только глаза мутные, похмельные. Головы тяжелые. «Они нас больше не пригласят!», - нервно шепчет одна другой. «Почему?», - наивно переспрашивает вторая. «Я не трахалась…», - следует ответ. «И я…» « Ну и что?» «Да ничего – не пригласят и все….»
Так ли им важно еще раз приехать? И композиторы, если они умные, может быть и не пригласят больше? Зачем им две дурочки виляющие попами, дразнящие, но хранящие, блюдущие какую-то там верность, возможно еще и фригидные. Черт их знает. Зачем композиторам фригидные девки? Пить что ли композиторам не с кем? Ведь собутыльников пруд пруди.
Но раз так вышло терпят несговорчивых гостей. Они же композиторы. Интеллигентные, блин, люди…
Сели за стол. Недоброе молчание. Вид у бородатого такой будто бы он не пил. Толстый же умирает. «Надо опохмелится», - предлагают умудренные жизнью подруги. Бородатый внушает, что похмелятся вредно, но, не смотря на педагогические увещевания, он же и посылается в магазин. Идет неохотно, приносит почему-то портвейн – напиток его дурацкой молодости…. Поедание композиторского завтрака. Колбаса, сыр, овсянка из столовой. Головная боль отступает. Хочется спать. Все непристойно зевают. Особенно толстый – во весь рот. Садистски, выражая полное фэ. Ему плевать на приличия. Ведь его обманули. А он же, ведь, начальник…
- Как уезжать не хочется, - говорит секретарша…. Ее уже развезло от портвейна.
- Да - вторит ей училка, игриво поглядывая на своего пузатенького – Ведь вы, композиторы. Такие милые….
Пузатый кривит лицо. Он в глухом черном свитере, который скрывает коротенькую шею с сине-черными следами острых, отнюдь не кошачьих и не собачьих зубов. «Вот ведь сука! Жена этого не поймет…» Все мысли пузатого далеко-далеко. Там он ведет воображаемый диалог с женой. Долгий и унылый
- А вы оставайтесь, девочки, - широко зевает бородатый….
- Да уж…, – синхронно зевает второй….
- Ну, уж, нет…, – зевает секретарша, мне домой надо….
- А я бы осталась, - зевает училка и сворачивается калачиком на диване….
Из дома выходят только после обеда…. Воздух чистый, небо заволокло… Моросит. Тут, откуда ни возьмись, местные собаки. Окружили, языки повысовывали, заглядывают в глаза, ждут, когда покормят. Сердобольная училка, уже достаточно пьяная, на старые-то дрожжи – портвейн, возвращается в дом. Там остался ее пузатый визави – композитор – он провожать ее не пошел. Да и зачем? Он ведь начальник. Не привык. Да и любви не было…. Возвращается же она не за тем, чтобы опомниться, скинуть пальто, платье, сапоги, снять колготки и пожалеть, пригреть бедного на своей груди, напоследок отблагодарив хорошим, задорным, половым актом. Нет! Не за этим она возвращается! Она возвращается за композиторской колбасой и за котлетой, оставшейся от обеда, что бы отдать это голодным, бездомным шелудивым псам.
Ее подруга-секретарша и ее бородатый дружок с каплей на носу, уже далеко у шоссе… Они озираются.
- Где она? – волнуется композитор.
- Ау! – кричат они ее по имени, - Ау….
Возвращаются с полдороги и видят, как она - пьянющая, веселющая, в цветастом платке - вываливается из дома, где провела ночь, громко хлопает дверью и орет на всю округу: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны….»
- Боже! – хватается за голову провожающий композитор – Что она делает!
- А что? – переспрашивает спутница – ей смешно и весело глядеть на пьяную подружку.
- А вот что, – объясняет встревоженный бородач, – Летом сюда приедут его жена, дети и тогда им расскажут, как осенью, по утру из его дома вывалилась пьяная баба и заорала. Не хорошо это…..
Остановка. Безлюдное шоссе. По краям лес. На телеграфном столбе портрет кандидата в депутаты с пририсованными к подбородку гениталиями Бумагу треплет осенний ветер. Автобус все не идет, и не идет. Бородатый делает вид, что готов терпеть сколько угодно, но это не так. Если бы он не был таким старомодным, он давно бы презрел приличия и сбежал на дачу, в теплую норку, под одеяло, а не приплясывал бы здесь, под идиотским портретом и не говорил бы всякую дежурную чепуху.
Вот и автобус. Торопливое прощание. Одинокая фигурка композитора на обочине. Две поблекшие нимфы в переполненном салоне. Новый виток абстененции. Озноб. Нимфы едва держатся за поручень. Мутит. Чувство стыда. Глупое ощущение, что жизнь еще не началась, но уже все кончено. И за этим ощущением, когда ближе к Москве, к дому, каким-то наплывом – катарсис. В нем все - неожиданная нежность к семье, мужу, свекрови, попугаю, лысому начальнику, кактусу на окне и даже к суке-соседке у двери возле глазка, новое ощущение себя, своей не безнадежной пустоты, потому что, оказывается, ее еще можно заполнить, в ней еще есть место для жизни и любви. Назад, назад в порядок, в стабильность, в покой, в тишину, на дно. Хочется просто пельменей и сосисок, хочется просто макарон и яичницы. До слез, до судорог, до сердечных спазмов. И никаких композиторов…