…Лене Бушуевой посвящается
У… Кровавыми ворсинками стекали вязаные перчатки без пальчиков по руке… Черные ногти, чуть облезлые, юная свежая кожа, ноги в тяжелых ботинках, волосы цвета ночи… Голос нежный… Примерно также выглядела и подружка девушки… Чуть приподнималась курточка вслед за дыханием. Девушка прижималась к нему плечом… Аромат духов был чуть уловим в теплом запахе тела, хоронящего тяжесть коридоров, истертость полов, тусклость ламп, сырость вечера в районной поликлинике на городской окраине. У…Старик уронил голову на колени. Боль не отпускала. Край дешевого драпового пальто упал в лужу. Он чувствовал, как слюна потекла по подбородку, закапала в затоптанный, линолеумный, лунный, бледный рисунок, ставший знакомым, родным, неисповедимым в своей откровенности за эти болезненные, проклятые годы. Девушка говорила подружке:
- Сейчас до врача доберемся. Потом сначала к тебе в общагу. Заберем вещи, книги, рисунки. Потом ко мне. Главное, через вахтера в общаге пройти. А там картошки нажарим. Потом волосы тебе будем красить.
Капала слюна. Сквозь боль старик вспоминал, как в другой жизни он жил в общаге. Запах золотистой картошки, поджаренной на сале, лез в ноздри. И как они пытались незаметно пройти в чужую общагу через вахту, чтобы остаться на ночь у девушек.
Старик начал медленно поднимать голову с колен. Плечо девушки коснулась его плеча. Кровавыми ворсинками стекали вязаные перчатки без пальчиков по руке… «Их эмо зовут», - вспомнил старик. Он видел их по телевизору. Он думал, что они должны говорить исключительно матом. А они говорят чисто. Боль снова подступила к сердцу. Цифры на серой бумаге талончика поплыли, изменились. Вместо «1645» он прочитал «1991»…
Старик вдруг оказался в своем чистом, просторном, кабинете председателя городского совета народных депутатов. Напротив него сидел председатель горисполкома. Август заливал кабинет. Его собеседник крутил в руках бумажку и говорил.
- Так я что предлагаю. Путч путчем, а город надо спасать. Хрен знает, кто там, в Москве, победит. Давай так. Один из нас за Горбачева, другой за ГКЧП.
- А как решим, кто за кого?
- Все просто. Без обид. Жребий. Кинем монетку. Орел – Горбачев, решка – ГКЧП.
- Ну, ты даешь…
- Зато город не пострадает при обоих раскладах. И судьбу нашу проверим. Так?
- Так.
Старик помнил, что ему выпала решка. Судьба. Его собеседник быстро пошел наверх, как ярый демократ с 20 летним стажем в КПСС. Он часто видел его на экране. Губернатор. Подтянутый, в дорогом костюме, клянущийся в верности очередному режиму, ругающий лихие 90-е. Орел, решка. А его заклеймили как мракобеса. Путь наверх был закрыт. И дверочка. Дверочка. Дверочка открылась вниз. Никто не протянул руку. А он ничего не умел делать. Только выступать с трибун. Он начал спиваться. Жена ушла. К демократу с машиной и перспективами.
Старик закашлялся и мягкость начальственного кресла сменилась жесткостью стула поликлиники. Девушки щебетали. Подошла очередь и он зашел в кабинет. Врач равнодушно выслушала, выписала очередные бесполезные таблетки. Старик вышел, бессильно сел на свободное место рядом с девушками. Стал запихивать в пакет карточку, паспорт, полис. Одна из девушек внимательно посмотрела на него. Ему вдруг стало стыдно, что вот сейчас из его рта, начнет течь слюна. Она начала течь. Он не знал, что девушка увидела в его глазах. Только вдруг достала черный платок и протянула. Красно-клетчатая короткая юбка. «Господи, мне же только 60, - подумал старик, - Вдруг еще не поздно, может как-то изменить что-то. Хоть последние годы прожить достойно».
Он сжал в кулаке платок, поднялся, стал спускаться по лестнице на первый этаж. На улице достал из карманы сигареты. Долго щелкал зажигалкой. Огонек сверкнул и дым в горле запершил. Старик сделал пару шагов и упал на холодный лиственный ковер. Он лежал и видел проходящих людей, мужчин, женщин, себя в кабинете, губернатора, сверкающую монетку летящую решкой сквозь судьбу, склонившихся над ним двух девушек с кровавыми ворсинками вязаных перчаток без пальчиков, стекающих по руке. И на него опускалось бесконечное серое небо, пожирало облаками. Где-то вдалеке детским калейдоскопом, разноцветным коромыслом, открывалась арочная дверь. И старик вдруг понял. Что летит. На лиственно-теплом. …Ковре-вертолете. …Ветер бьет в глаза. …Нам хотя бы на излете. …Заглянуть. …За.