- Да что ж такое то сегодня... Все косяки сосчитал...
Дежурство подходило к концу. Ноющая боль в шее отдавала в виски. Скорей бы домой. Целый день терялись карточки больных, ручки исчезали из-под носа, страстное придыхание медсестёр в разговорах уже сводило с ума. Куда бежать, куда податься...
Возвращаться домой поздним вечером он любил, темнота скрывала его от всех. Пустые улицы успокаивали. Не нужно всматриваться в лица, бормотать поминутное здрастье. Восемь лет проработав врачом, он до сих пор не мог отвлечься от мыслей что все смотрят только на него. Несколько последних дней он чувствовал себя невероятно тоскливо, разбито, совершенно без сил.
Еще немного. Вдоль его дома тянулась детская площадка – горки, домики, карусель…
- Славушка... Владислав Александрович!
Прозвучало как эхо с дежурства.
Это еще что? Откуда? Кто? У дальней скамейки зашевелилось темное пятно, в тусклом свете фонаря узнавалась женская фигура. Девушка стала говорить издалека. Он осмотрелся по сторонам – больше никого. Этого еще не хватало.
- Извините, у меня нет времени, - он двинулся к подъезду, с досадой ощутив холодок страха в груди.
- Подождите, пожалуйста! – девушка подошла, он посмотрел на ее лицо и в памяти появилось знакомое любому врачу чувство. Да, где-то он ее видел, может, на приеме…
- Что вы хотите?
- Ничего, только поздороваться. Очень замерзла вас ждать.
Она прошла мимо него. И тут в его голове закружились вопросы – кто она, откуда его знает. И лицо знакомое… остановить ее? Но она уже скрылась в темноте. Он поспешно зашел в подъезд.
Назавтра выходной, полдня проспал, полдня – телевизор, магазин, обед, книги. Привычный распорядок нарушали мысли о той девушке. Он уже привык, что его, тридцатилетнего красавца за метр восемьдесят, одаривали вниманием молоденькие сестрички, к ним было подчеркнуто-вежливое отношение. Но чтоб на улице… Он не знал что дальше, появиться ли она еще. И вообще, почему он думает о ней? Ненормальная какая-то. По виду не девчонка, лет двадцать пять. Дети, наверное, есть. Вспоминать ушибленные коленки и раздавленные пальцы ему не хотелось. Может быть… И она приезжала к нему в травмпункт.
Ему удалось отогнать эти мысли. Он забыл эту встречу.
- Да что ж такое то сегодня... Все кочки сосчитал...
Ребенок, споткнувшись, снова повис у девушки на руке. В двадцатый раз пришлось наклониться. Ноющая боль в спине отдавала везде и уже стала привычной.
- Вот... так и бывает вывих плечевого сустава… - ровным голосом прозвучало рядом.
Мимо неё прошел мужчина. Выпрямившись, она успела увидеть его лицо.
Она приезжала в травмпункт, когда малыш прищемлял в дверях пальчики. В памяти за секунду пронеслось – испуганно притихший ребенок, скорая, ожидание в приемной. Когда зашел молодой врач – неспеша, руки в карманах халата, - маленькая комната стала еще меньше. Его внушительная фигура сразу успокоила, теперь всё будет хорошо, рядом с ним не может быть плохо, не бывает больно. Вот и всё что запомнилось. Он, сидящий вполоборота за маленьким столом, мягкий усталый взгляд и абсолютно ровный голос.
- А, это вы… доктор! – сказала она, намеренно повысив голос, вслед его удаляющейся спине.
Он услышал.
Они жили рядом. Она часто ходила с сыном на детскую площадку – замечательную, огороженную, протянувшуюся по всей длине его дома. Никогда не встречала его в людном месте, магазине или на остановке. Наблюдала за ним издалека. Всегда один, ни тени веселья или забот на лице. Лишь однажды, рано утром в выходной, она видела, как он возвращался домой, чуть ли не в походной одежде и резиновых сапогах. Мысленно улыбнулась – даже он ходит за картошкой.
Переехав и устроившись на работу, она потеряла его из виду. Две улицы и одна площадь с фонтаном стали пропастью.
Она больше не вспоминала о нем.
Почтовый ящик снова был пуст. Он заглянул в соседние. Иногда открытки забирал папа, но на тумбочке в прихожей тоже ничего не было. Она не лезла в его жизнь, как другие. Ничего не требовала, не обещала сделать счастливым. Несколько строчек, когда забавных, когда трогательных, без истерии. Без подписи, без телефона. Она просто жила рядом, жила с удовольствием, солнечным, легким, летним, и делила его с ним. Вначале он, конечно, был не особенно доволен, ожидая, что за этими открытками последуют звонки. Нет, только открытка, раз в неделю. Игнорировать их было невозможно, он читал, ему нравилось. Она не нарушала течение его жизни, не ревновала к увлечениям, не мотала нервы, не ждала внимания. Он улыбался.
Она часто плакала. Всегда – когда писала ему. Но не теперь. Она долго не могла решиться, её лихорадило, горячей рукой она прощалась с мечтой.
Он разорвал конверт, даже задел уголок письма. В подъезде темень – не разглядеть. Сердце стучало, взбежав на четвертый этаж, он даже сбил дыхание. Не раздеваясь, стоя в прихожей, стал читать. Она написала всего полстраницы, но это было совсем другое, настоящее, человеческое. Как же он хотел разглядеть её вот такую, живую, не спрятавшуюся за рифмами. Как она говорит, как она думает, что хочет сказать ему. Глаза прыгали со строчки на строчку, смысл рвался, он прочитал второй раз, третий…
- Влад, разделся бы… - донеслось из кухни, папа был недоволен. Все всю жизнь звали его Славой, и только отец, теряя терпение, называл Владом.
Ничего определенного – две улицы от площади, это куда? В какую сторону? Центр, набережная? Вспоминать, кто приезжал к нему в травмпункт не имело смысла, он профессионально забывал всех пациентов. Детская площадка. Да на нее приходит весь район! Она столько знает о нем и так долго оставалась в стороне, даже не позвонила! Он был уверен, что уж его телефон она точно знает. Он ничего не понимал. Он почти бесился. Начала, поиграла, и всё? А он как же? Что ему теперь делать? С этим пьянящим чувством, что он кому-то нужен, что согревает чью-то жизнь. Он ощутил, что от него ускользает мечта. Быть самим собой, и одним только этим составлять счастье другого человека. А если бы он остановил её? Тогда осенью? Или зимой… Он не помнил ни лица, ни голоса. Хотя нет, она как-то назвала его, кажется... Славушкой... А может, это вообще… была не она….
Отец, выключив лампу, осторожно взял из рук уснувшего сына книгу, посмотрел название. Уже несколько недель она лежала у него на столе, но закладка всё так же была посередине.
Она не спала, осталось последнее, что сидело жалом в сердце. Ей была нужна свобода, это будет лишь один раз. Она его не услышит, скорее всего, он на дежурстве.
Гудок, второй, третий.
- Славушка? Это ты?
- Слава Богу... это ты...