Дурацкий, сломанный вентилятор полосует воздух, полосует свет. Сквозь лопасти пролетают пылинки, и танцуют в затхлой лачуге, над головой, над мыслями, будто тысяча маленьких нимбов.
Я лежу на кровати, закинув руки за голову, и едва могу сшить разорванные клочки событий, что начались год назад, и не заканчиваются по сей день. Раньше был провокационный эксперимент, а сейчас – лишь неведение и подвешенность.
Маятник качается. Я крепко хватаю его руками внутри себя, и не понимаю, что надо делать. То я раскачиваю его с невероятной силой, то останавливаю, даю замереть.
Хорошо, что церковь не узнала о наших деяниях. Священники и миссионеры задохнулись бы от гнева. Хотя, руководитель проекта говорил, что истинные религиозные верхи, ответственные за циркуляцию зеленой веры в России, знали о наших планах.
Надо бы добраться до кухни, поставить чайник.
Я с трудом поднимаюсь с кровати. Ноги болят. Опускаю ступни в драные тапочки и плетусь на кухню, через узкий коридор, с тремя фрамугами. И здесь закат. Красиво, но не в вену. Не то состояние, чтобы наблюдать. Хочется узнать окончательное распоряжение Котова, хочется, чтобы безумие закончилось, и мы вступили в светлое завтра.
Подношу горящую спичку к плите, несколько секунд медлю, проваливаюсь в себя, будто совершаю крестовый поход транса по узлам и чакрам расшатанного сознания. Скоро огонь доберется до кожи, и мне будет больно.
Периферическое зрение замечает тень, а за легким звоном в ушах появляется слабый голос. Он внутри меня уже давно, и эти пятна на сетчатке. Все не случайно.
Кидаю черную спичку в пустую банку из-под паштета.
Как-то раз я заметил, что Котов читает Булгакова у себя в кабинете, в перерывах между работой, или поздней ночью, когда маятники наших сердец трепещут в ожидании новых указаний.
Странная книга, в глянцевой обложке с черно-белым оформлением, заглавные буквы инициалов, человек за столом, склонился над рукописями, а за окном мешаются лица, не очень человеческие, зато убедительно-пугающие.
Когда я постучался и вошел в кабинет, Котов отложил книгу. Внимание захвачено. Я присел на стул, ещё раз осмотрелся по сторонам. В штукатуренном гробу отдыхать намного удобней, здесь нет окон, свет источают плоские лампы на левой стене.
- Снова возникли сложности? – спрашивает Котов.
- Сложности возникают постоянно, - отвечаю я. – Вы приказали уничтожить первые образцы химер, мы выполнили, но после этого наши сотрудники стали чаще болеть. Многие жалуются на расстройство сна, покраснение кожи и психическое переутомления.
Котов смотрит на меня. В открытом, прямом ракурсе есть преимущество. От такого взгляда трудно увернуться.
- Они снова жалуются на галлюцинации? Вы прекрасно знаете, что мы не можем заменить состав. Персонал подбирали долго и скрупулезно, вы же понимаете, Артемий, здесь нет лишних людей.
Да, прекрасно понимаю, даже лучше него. Но когда мы впервые синтезировали мерзкую, темно-зеленую ткань, из которой появилась первая химера, в корпусе начали происходить странные вещи. Мы будто вмешались в то, во что не должны были вмешиваться. Сломя голову побежали туда, куда ещё не бежал никто.
- Вы можете идти. – Сказал Котов. – Если вам есть что сказать, говорите по существу. Химеры уничтожены, и мне всё равно, что там думаете об этом вы и остальной персонал.
- Да, конечно. – я киваю головой и выхожу из кабинета.
Он снова берет книгу и открывает примерно посередине.
Сквозь шепот дождя не слышно внутреннего голоса. Всё молчит, сердце, разум, эмоции, интуиция.
Нас расселили по старым квартирам, чтобы гарантировать безопасность. Кому? Ну только не нам.
Ученые, странные дядечки в белых халатах, словно картинки из советского ретро-футуристического журнала. Каждый из нас преследовал свою цель. Но по большому счету, мы – роботы. Организмы, правильно выполняющие программу.
Человечество зашло в тупик своего развития, каждому мозгу требовался свежий наркотик, чистый, кристальный, вымывающий из задворок грязь, мнущий энергетические матрицы и треугольники в пространстве.
В качестве первой опытной модели мы получили нежизнеспособную тварь. Темно-зеленый змей, с противной кожей и красным клювом. Первая химера. С тех пор прошло много времени, проект убойно финансировался, и наконец, мы решили сделать то, о чём никто даже не мог подумать.
Мы решили клонировать Иисуса Христа.
Нами были получены крохотные, законсервированные нити ДНК, отщепленные от Туринской плащаницы. Маятники забились сильнее, когда мы начали проращивать семя нашего общего таймера.
Мы работали над проектом год, минуя лишнюю осторожность, вмешивались в то, во что не следовало.
Все беды происходят под утро.
Последние недели мы спали по очереди, прямо здесь, в корпусе. А все основное время наблюдали за серебристой тканью, похожей на плотный рукав – плаценту.
Мы контролировали произрастающий внутри организм. Сбои в технике случались постоянно, привлекались новые люди, ремонтники и сменщики, в основном иностранцы. Нам было запрещено разговаривать с ними, а они мельтешили в прострации, как насекомые, и старались нас не замечать.
Котов в ярости метался по штукатуренному гробу. Рвал листы, складывал их в верхний ящик стола, отвечал на звонки, бегал в наблюдательную кабину, кричал на нас, подзывал к себе, что-то говорил.
Один из моллюсков-ремонтников, японец по национальности, кивнул на таймер в смотровой кабине. Я проследил его взгляд. Датчики начали зашкаливать, а это значит только одно – у нас больше не хватит сетей, чтобы сдерживать эту рыбу.
Однажды, в комнате отдыха, Джим подозвал меня к себе. Я склонился над ним, но он указал рукой на скамью, и я присел.
- Знаешь, Артемий, иногда мне хочется закрыть глаза, и подумать о будущем. Теперь я не могу себе этого позволить. Я не знаю, каким будет наше будущее. Дела плохи - это существо может в любой момент умереть или оказаться не тем, что мы ожидаем увидеть.
Я заметил, как волны морщин на лбу умножились. Джим беспокойно смотрел на меня, но эмоции излучали лишь лоб и глаза. Усилием воли он парализовал нижнюю часть лица.
- Вчера я испытал странное чувство. Мне показалось, что я на секунду заснул, в ушах гудел генератор. Но эта секунда…
- Ты что-то увидел?
Джим встрепенулся, поджал руки, потом снова вытянул их. Беспокойная улитка. Здесь её никто не тронет. Праздник страха начнется потом.
- Мне показалось, что я смотрю на гравюру. Испанский или итальянский стиль, а может, что-то ещё более странное. На заднем плане я увидел античный город – кубические дома пастельных цветов. На переднем плане – две каменные колонны, балкон или может быть терасса.
Мой маятник забился в такт нарастающему пульсу.
- Там было нечто, Артемий. – Джим на миг опустил голову, и снова поднял, отвел руки от лба и сделал странный жест, будто стряхивал с них несуществующие капли. – Это существо, оно лишь телом похоже на человека. Но его голова. Всего секунды мне хватило чтобы понять – у нас нет будущего. Богородица не дождалась.
Я кинул в чашку дешевый чайный пакетик.
Ветер раскачивал бумажные шторы на окнах, за которыми я пытался спастись от зноя. В этой маленькой квартире везде окна, даже в ванной комнате, правда там они закрыты плотными деревянными жалюзями. От их скрежета у меня выпрыгивает сердце, и я закрыл их раз и навсегда.
Света в ванной нет, влага плодиться на полу, под кафелем, под разбухшими досками, под чугунным котлом, в котором я моюсь. Просто пускаю струи воды по спине, мысленно перелистываю архивчик, восстанавливаю события.
До сих пор я не могу отчетливо вспомнить тот день. Серебристая плацента неожиданно лопнула, химические соединения внутри неё высыпались наружу, соединились с воздухом и засияли.
Я смотрел на это сквозь удушающую маску противогаза, от которого ужасно воняло резиной. Лоб вспотел, из глаз хлынули слёзы, видимость ухудшалась.
Фраза Джима… Богородица не дождалась.
Я понял её смысл, когда увидел человекоподобного богомола. Он вылезал из плаценты, и смотрел на нас из света, как хозяин, как повелитель мира.
Меня коснулась чья-то рука. Я хотел обернуться, но моё внимание было приковано к повелителю. Раньше я думал, что у человечества в запасе есть хотя бы двести, триста лет. Но я ошибся. Будущего нет.
Ни у кого…
Машины неслись по ровной дороге, я сразу уловил звук трущейся о шоссе резины. Я даже примерно знал, где мы находимся, хотя внутренние датчики были полностью сбиты. Передо мной сидели несколько человек, моих сотрудников, ученых, они смотрели в пол, стеклянными окулярами противогаза.
Я потрогал кожу лица. Ожогов нет, и резины тоже. Отчего они защищаются?
Потом я понял, что не сижу, а лежу. Расстройство ориентации в пространстве. И это вовсе не ученые, а какие-то другие люди, и защищаются они от меня.
Машину почти не трясло, и в какой-то момент я даже подумал, что мы не едем, а летим на самолете через атлантический океан. Мне не доводилось бывать в Америке, только в Европе, во время обучения.
Я засыпал, просыпался, и засыпал снова. В памяти всплывали библейские легенды, вымышленные события из просмотренных фильмов. Я аккуратно вырезал их, шаблонами накладывал на дыру в пространстве, из которой появился богомол.
Неужели Иисус выглядел так? Почему же нам тогда так бессовестно лгали эти зеленые и черные книги с крестами.
В помещении стало душно. Я попросил одного из наблюдателей открыть окно, но он не никак не прореагировал. Над его головой мелькали краски, не сильно яркие, шафрановые акварели притушенного дня. Уже закат? Неужели? Прошло так много времени.
Я видел Бога. Не могу ручаться точно, но это было очень похоже не него. По свету, по форме, по невидимым крючковатым линиям, цепляющим сознание.
Маятник совершал хаотичные движения через серебристую ось, верхняя цепочка резала пространство, как и вентилятор, и я точно знал, что так ведут себя миры, растянутые мембраной внутри пылинок.
Через несколько дней я встретился с помощниками Котова. Я очнулся в этой квартире, на кухонном столе лежала записка с адресом, некоторые карты, маршруты, деньги и личные документы.
Впервые я увидел лица йогов, когда ждал связного от Котова. Я стоял напротив какого-то салона, из-за стекла на меня смотрели медитирующие аскеты, немного выгоревшая бумага плакатов делала их черты печальными и непрочными. Они не создавали впечатление людей, которые тратят время попусту.
А время шло. И я чувствовал себя мертвой рыбешкой, дрейфующей в море. Жизнь летела мимо, а мне казалось, что я уже умер. Я думал, что с каждой секундой мир меняется до неузнаваемости, и вот совсем скоро его лицо станет симметричным.
Меня словно заперли внутри того дня, когда прорвало плаценту, и я никак не могу дожить его.
Из-за дома появился молодой человек. Весьма уверенный. Он приблизился ко мне, представился Михаилом, и велел следовать за ним.
Мы шли дворами минут пятнадцать, молча, не отвлекаясь на внешний мир. Я углубился в свои мысли, наблюдал, как через темную пелену разума проступают лишь три образа – проклятый день, гравюра из рассказа Джима, и его же фраза…
Кого она не дождалась?
Мы оказались в мрачной гостиной. Мне предложили кофе, и я согласился.
Михаил присел на кресло передо мной, закинул ногу на ногу, поджег сигарету.
- Котов уехал. – сказал Михаил. – Он велел мне связаться со всеми, кто участвовал в проекте клонирования Христа.
От этих слов меня передернуло.
- Я не понимаю, что со мной происходит. – Сказал я. – Я болен, у меня в душе пустота, словно из меня высосали жизнь, я ничего не хочу, и кажется, что я уже знаю, чем закончиться путь людей.
Михаил промолчал. Тем временем женщина принесла мне кофе, поставила чашку передо мной и скрылась.
Пить я уже не хотел. Фраза про Христа резонировала с маятником, и он вновь чертит кривые Безье в темноте души. Аромат напитка прокладывает путь от рецепторов к мозгу, но я всё равно не хочу пить.
- Ты не сможешь ничего изменить. – Сказал Михаил. – Ангелы уже летят за нами. Никто не знает, когда это случиться, но ты должен ждать, как и мы все. Тебе полагается пожизненная пенсия, квартира, в которой ты живешь, уже оформлена на тебя. Котов пообещал, что лично свяжется с каждым и передаст какое-то устное послание. Но это после, а пока… У тебя есть пожелания ко мне?
Пожелания? К нему? Сотрите мне память, а ещё лучше убейте! Без шума и гама, здесь и сейчас. Иначе мне придется вернуться в лачугу, где из ржавых труб течет вода, и звук её падения убивает меня. Зной донимает из окон, город шумит, мир ворочается в сладком неведении, но скоро всё измениться. Может, не завтра, но уже скоро.
- Никаких пожеланий не будет. – сказал я.
На следующий день я восстановил в голове маршрут, по которому Михаил привел меня на квартиру. Я стоял перед дверью, немного поиграл с кусочками обивки, и все же решился позвонить.
Оказалось, в квартире живут совершенно другие люди. Какая-то семья, которая никогда не слышала о человеке, по имени Михаил.
Мир крутится в особенном ритме. Планеты выстраиваются в линию, в атмосферу попадает пыльца цветов, вентилятор режет воздух и гонит жар.
Запрокинув голову, я смотрю в потолок, прослеживаю траектории пылинок, и живу лишь своими воспоминаниями. Иногда мне приходиться выходить в магазин, но контакты с внешним миром подобны сну – я не запоминаю лиц, не слушаю музыку, не смотрю телевизор, и очень редко выглядываю в окна.
На закате я чувствую ужасную хандру. Под цедрой сердца нарастает тревога, но тут же гаснет, и я вновь возвращаюсь в своё привычное состояние.
Прошел месяц, но Котов так и не вышел со мной на связь. Но я не жду, я вообще ничего не чувствую. Опция отключена, я лишь вижу потоки воздуха, дующие в форточки, яркий свет и мелкий дождь.
А по ночам я вижу лопнувший, серебристый кокон, и существо, уходящее в вечность. Оно оборачивается, застывает, как фотография, или как старая гравюра. И я слышу голос, от которого содрогнется весь мир….
- Богородица не дождалась…