ЧАСТЬ 2.
МАТРЕШКА.
Весна 2007 года.
За несколько лет тесного, бок о бок существования мать и дочь смирились друг с другом, как поневоле приходилось мириться с горькой неизбежностью. Но только внешне. Внутри у обеих женщин кипела раскаленная лава трудно сдерживаемых страстей, изредка прорывавшаяся бурными истериками и скандалами, но потом все затихало до очередного неудачного момента. Со скрипом, на мягкие слабые троечки Инга закончила учебный год и после девятого класса с рыданиями отвергла перспективу продолжения учебы.
- Лучше работать пойду! Хорошо на свежем воздухе, я там себя прекрасно чувствую, а в школе у меня головная боль начинается!
- Зато я у метлы болею, - отрезала Ирина Николаевна и с угрюмым смирением констатировала неопровержимый факт: - Значит, всю жизнь на копейках просидишь!
- Разве нам не хватает? – искренне удивилась Инга.
Ирина Николаевна удрученно промолчала, но с тех пор целиком погрузила на дочь нелегкий груз дворницкой службы. Немолодая уже женщина частенько прихварывала, мучаясь застарелым, полученным на похоронах обожаемого супруга радикулитом. Терзалась телесной и душевной слабостью, апатично взирала на мир сквозь плохо промытые стекла окон и который год плела – тянула одно бесконечное вязание. У Инги же работа спорилась в руках, но начисто отсутствовала элементарная житейская смекалка. Отправившись за зарплатой, она могла раздать половину денег нищим, а потом до аванса сидеть на хлебе и воде. Голубые ее глаза взирали на окружающее ласково и доверчиво, но почему-то ни у кого не возникало желания погладить пушистую одуванчиковую головку. Крепенько сбитая телесно, чересчур налитая, она вроде и не замечала тяжести физического труда. Метла и лопата играли в ее пухлых ручках словно игрушечные. Ярко красные от работы на свежем воздухе щечки и крохотный носик – пуговка с раннего детства снискали ей умильно снисходительное прозвище Матрешечка, и с ее же легкой руки закрепилось на новом месте жительства. Она и походила на расписную деревянную игрушку, когда, крест - накрест подвязанная цветастой бабушкиной шалью, размашисто орудовала во дворе метлой или лопатой. Летом толстенькие, прочно стоящие на земле ножки соблазнительно мелькали из-под укороченных подолов оставшихся в наследство от Марии Васильевны платьев. Профессорша при жизни имела обширный гардероб, но более или менее ценное забрала Марьяна, а оставшимся годами пользовались мать с сестрой.
- И с каких харчей тебя пучит? – сварливо недоумевала Ирина Николаевна, подозревая дочь в тайном поедании лакомств.
Но Инга просто была здорова и вполне довольна своим размеренным существованием. Учеба не докучала ей больше, а материнская воркотня пролетала мимо ушей.
Часами просиживая у окна и с неудовольствием взирая на танцующую с метелкой непутевую дочь, Ирина Николаевна предавалась горьким размышлениям. Ее-то жизнь принципиально не радовала. В пасмурные дни жестоко болела поясница, на перепадах погоды скакало давление, и болезненная женщина капризничала, посылая Ингу в аптеку за лекарствами. У Ирины Николаевны начинался климакс, сделавший ее характер невыносимо желчным и нетерпимым. Растирку для больной спины она составляла сама, превратив несложную технологию смешивания настоек в священный ритуал и одно из немногих оставшихся в скудном прозябании развлечений. Весной две тысячи седьмого Ирине стукнуло (действительно, как кирпичом по голове) сорок девять лет, но худенькая и невысокая, с тонкой кожей и изящными чертами, она выглядела бы много моложе, но мешала тоненькая сеточка неприметных морщинок, делавших лицо пергаментно сухим. Инга не справила и совершеннолетия, но трудилась вместе с взрослыми, а ветки с кустов и деревьев обрезала ловчее коллег – мужиков, любителей шутя похлопать аппетитную Матрешку по упругим ягодицам. Распустившись излишне сочным и аппетитным бутоном, Инга привлекала нескромные взгляды озабоченного противоположного пола, когда шла, покачивая пышными бедрами, в такт движениям упруго подрагивая пышной грудью, и от ее тяжеловатой фигуры веяло искушением…
Весна огорчила несколькими мелкими, но неприятными происшествиями. Сначала воры взломали дворницкую и украли инвентарь. Потом Ирина Николаевна поскользнулась, неловко упала на обледенелых ступенях подъезда и вывихнула ногу. В комнате за шифоньером поселилась крыса, вывела потомство и ночами таскала картошку из ящика с кухни. Крысиный выводок шумел, как в собственной норе. Соседи утверждали, что это не к добру. Ирина Николаевна часто мучилась бессонницей, ночной жаждой и прочей мелкой маятой. На подоконнике в изголовье кровати всегда стояла кружка с кипяченой водой. В ночь на первое апреля Ирина проснулась, привычно, не глядя, протянула руку и наткнулась на упругое шерстистое тельце. Неизвестно, сколько дней подряд крыса приходила на водопой к ее кружке, и испуганная женщина, отдернув ладонь, моментально вспомнила, как еженощно пробуждалась от толчков, причем достаточно сильных. Оказывается, зловредное животное, напившись с хозяйкой из одной кружки, с размаху прыгало спящей на грудь, оттуда сваливалось на пол и скрывалось за шифоньером. Было бы смешно, если бы не так грустно. Захваченная на месте преступления разбойница хлестнула хвостом и опрокинула воду Ирине на голову. Бедная женщина чуть не захлебнулась и почувствовала, как упругая тушка приземлилась ей на живот, пружинисто оттолкнулась мелкими когтистыми лапками, отчего-то напомнив ей младшую дочь. Наверно, такой же неутомимой резвостью и крепостью тела. Ирина Николаевна пронзительно взвизгнула, но Инга даже не проснулась, хоть труби ей над ухом в саксофон. Лишившаяся сна женщина в сердцах отколотила спящую дочку шлепанцем, но та лишь на другой бок перевернулась. Ирина глубоко и горестно вздохнула и пошла на кухню пить неизменный липовый чай. Соображение о том, что примета не к добру гвоздем засела в мозгу, и мысли текли унылой чередой, выуживая из глубин памяти воспоминания, за давностью лет кардинально пересмотренные и потому изменившиеся в угодную для себя сторону, откуда невольно было отсеяно все ненужное и неприятное…
Ирина Николаевна хорошо запомнила дату – первое апреля, день смеха. В разгаре весна и ни грамма летошнего снега, успевшего растаять в аномально теплом в этом году месяце марте. Ночью нахулиганила разбойница – крыса, а днем дочь вернулась домой в слезах, перепачканной одежде и в кровь разбитым лицом. В сумке сиротливо звякали осколки бутылок из-под драгоценных настоек.
- Ну, убогая ты моя! Вроде снег давно растаял, а ты все как корова на льду! – с непередаваемым презрением рассерженной гюрзой прошипела Ирина Николаевна, заметив во рту дочери черную дырку, оставшуюся на месте выбитого зуба. – Будешь теперь ходить щербатой до старости. На искусственную челюсть с твоими способностями за сто лет не заработаешь!
Инга не стала ее разубеждать. Пусть мать думает, что хочет. Недоумение девушки было велико, и вскипевшие на глазах слезы перегорели, не пролившись. Потрясение оказалось настолько нестерпимым, что оглушило и заморозило душу. Неужели благословенной весной, в солнечный день веселья и смеха люди способны так отвратительно шутить?! Катастрофа случилась, когда она вышла из аптеки, легко толкнув стеклянные двери, шагнула на тротуар и счастливо засмеялась, подставив разгоряченное лицо ласковым солнечным лучам. Девушка очень любила весну, оживляющую застывшую на целый сезон природу новыми свежими красками. Этот год благосклонно преподнес всем живущим поистине царский подарок, оборвав быстро надоедающую зиму почти на полтора месяца раньше положенного срока. Солнце светило неделями без устали, не прячась за тучи и не допуская убийственных рецидивов зимних холодов.
Как хорошо! Инге хотелось петь, и жизнь казалась прекрасной. В подвале под домом родились крохотные котята, собачка ощенилась в подворотне, и никто не мешал ей возиться с малышами, по возвращении с улицы не заставлял мыть руки и менять испачканную одежду. Ей хотелось засвистеть вместе с заливающимися разноголосыми свирелями птицами, но природа не наградила ее ни слухом, ни голосом, ни прочими талантами. Возможностей горла хватило на пару нескладно писклявых нот типа «ля-ля-ля». Затренькала в унисон с пернатыми и пошла, пританцовывая, улыбаясь странно качавшим головами прохожим. Люди не умели ценить крохотные радости повседневного бытия. Им хотелось всего и сразу, желательно побольше, отчего у каждого второго лица казались перекошенными неприглядными гримасами озабоченности или отвращения. И стали все вокруг слепы и глухи к окружающему в азартной погоне за деньгами и материальными благами, когда следовало бы довольствоваться малым. Философское настроение отразилось блаженным прищуром на круглом личике Инги, она походила на сытно поевшую и блаженствующую на солнышке кошку…
… Внезапно сокрушительный удар в спину плашмя бросил девушку наземь. Она упала лицом в тротуар, где, не успевший растаять под слоем жидкой грязи прятался твердый пласт льда. Чьи-то ноги в тяжелых ботинках с рифленой подошвой прошлись по спине и голове, втоптали лицом в зловонное месиво. Некто циничный и очень жестокий демонстративно вытер башмаки о тело поверженной жертвы, пару раз с приплясом притопнул и ушел, насвистывая вульгарный мотивчик на тему блатного шансона. Инга хорошо знала и не любила эту песню, насмерть замученную соседским алкоголиком – меломаном. Циничный свист, удаляясь, звучал приглушенно. Бедная девушка приподнялась на локтях и увидела уплывающую в волнистом мареве влажных весенних испарений чужую мужскую спину, туго обтянутую ярко – красной, с крупным изображением американской статуи свободы курткой. На ее собственном стареньком пальто из плащовки, в аккурат на загривке, отпечатались четкие следы рубчатой, с характерным знаком «П» на каблуке подошвы. Мимо нескончаемым потоком шли люди, равнодушные в личной благополучной озабоченности, и никто не подумал протянуть лежащей в грязи девушке милосердную руку помощи. Хрупкое очарование весны с оглушительным грохотом раскололось, растоптанное по чужой злобной воле. В полной прострации ковыляя по улице, Инга пыталась, но не могла изгнать из памяти безликий, со спины, образ человеконенавистнически свирепого самца, в угоду извращенной своей натуре походя разрушившего у случайно встреченной девушки свежее и радостное чувство полноты бытия. Как мало, оказывается, надо человеку для безграничного ощущения счастья, но еще меньше – для того, чтобы безжалостно все это уничтожить…
Однако все проходит, в том числе и незаслуженная обида, в напоминание о которой у Инги осталась некрасивая щербинка в переднем ряду зубов. Настали майские, а после праздников и почти летние деньки – сухой остаток затянувшейся весны, вслед за которыми Гидрометцентр обещал похолодание и затяжные дожди. Прогнозы огорчали любившую солнце и ясное небо девушку и хуже огня боявшуюся ненастья. Это было ее детской фобией, трудной для преодоления и на пороге совершеннолетия, поэтому она радовалась и сияла особенно ярко, и ее лицо пылало, соперничая с клонившимся к закату солнцем. Оставивший смутный осадок в душе первоапрельский инцидент не забылся, но благополучно отодвинулся в спасительную глубину подсознания и, улыбаясь, Инга старалась поменьше открывать рот, пряча в себе последствия чудовищного, нечеловеческого паскудства отдельной двуногой особи, морально неспособной принадлежать к цивилизованному миру людей.
В один из таких, в начале мая, ласково теплых дней Инга шла знакомой дорогой через проходные дворы. Выйдя из-под арки и остановившись у перекрестка, восторженно обозрела разноцветную толпу, неуловимым броуновским движением буйно клубившуюся на автобусной остановке. И ни с того ни с сего вдруг почувствовала себя обновленной и снова совершенно счастливой в предвкушении необыкновенного, такого, которое никогда еще с нею не случалось. Это была та же улица, где недавно ее чудовищно оскорбили, и некоторое время она обходила злополучный тротуар стороной, суеверно боясь повторения несчастья. Но сегодня восприятие в одночасье изменилось, случившееся отодвинулось еще дальше, в глубокие провалы небытия, и уже не вызывало мгновенно наворачивающихся на ресницы слез. Она подняла голову вверх и громко, счастливо рассмеялась, томимая сладкой истомой, судорогой охватившей тело и одновременно празднуя избавление от навязчивого кошмара, едва не ставшего очередной ее фобией. Как будто их и так мало! Прохожие удивленно на нее посмотрели, не понимая, чему радуется излишне скромно одетая девушка, юная и полненькая, умилительно потряхивая вплетенной в жидкую косицу розовой ленточкой. Легкие пуховые волосы нимбом вздымались над круглой, с оттопыренными ушками головкой, сияли в прозрачных солнечных лучах. Девушка вскидывала руки и пальцами ловила их, проникающие сквозь нежную листву недавно распустившихся деревьев. Граждане недоуменно пожимали плечами, некоторые крутили пальцами у висков. Какие-то девчонки тоже засмеялись, но громко и глумливо.
- Обдолбалась, лахудра! – услышала она циничную реплику в свой адрес, вздрогнула, словно получила сильный, наотмашь, удар в лицо и бегом бросилась через дорогу, едва не угодив в поток ринувшихся на зеленый сигнал светофора автомобилей.
… Дрожащими руками Инга укладывала в старую клеенчатую сумку флаконы и бутылочки. В аптеке давно знали ее в лицо и без подсказки отпускали ассортимент.
- Выпьем? – раздался вдруг тихий и вкрадчивый голос за спиной.
Пальцы девушки непроизвольно разжались, сумка с покупками полетела на пол, но ловко и вовремя была подхвачена красивым, внушительного вида, но неопределенного возраста мужчиной.
- Руки не держат? – с досадой спросил он.
Инга промолчала. Ошеломленная, не отрываясь, смотрела на чудесное явление, озарившее скучное помещение аптеки. Даже в поношенном, строгого покроя сером костюме импозантный красавец был неотразим. Крупная породистая голова с пышной гривой волнистых, очень темных волос, замечательно облагороженных первой, по вискам, сединой, крепко сидела на широких плечах. Некогда очень стройный, но с возрастом слегка отяжелевший в талии торс с успехом скрывал свободного покроя пиджак. Инга зажмурилась и тихонько ахнула, продолжая держать голову закинутой назад, откровенно и безропотно приготовив себя на заклание. Всего примечательней было лицо чудесного мужчины. Большие, прикрытые тяжелыми веками карие глаза походили на медленно, с поволокой вращающиеся в глазницах глянцевые каштаны… Очень выразительные очи, настоящее зеркало души. Широкий мясистый нос не портил рельефно вырубленных черт замечательного лица, рот показался бы слегка великоватым, но неизгладимое впечатление производили орехово спелые, шоколадно коричневатые и мягко гофрированные губы. Сочный румянец украшал щеки незнакомца, высокий рост с лихвой компенсировал наложенные возрастом на внешность потери. Мужчина дышал глубоко и взволнованно, прижимая к груди левую руку. В правой расслабленно висел вместительный старомодный портфель, по виду почти пустой. Эта крохотная деталь расположила к нему девушку безоглядно, от всей души. Она задохнулась от избытка чувств, изумленно всплеснула руками, и безмолвно взмахивала ими вновь и вновь, пока мужчина бережно укладывал в учительский портфель пять флаконов с настойкой боярышника.
- Вы заболели? Вам плохо? – проникнувшись его состоянием, горестно воскликнула Инга.
- Боюсь, что да. Кажется, сегодня я немного приболел, - грудным, хорошо поставленным голосом пророкотал красавец и крепко потер двумя пальцами заросший вчерашней щетиной широкий, с очаровательной глубокой ямочкой подбородок.
Легкая небритость шла ему, как востребованному голливудскому актеру. Крупные губы наводили на мысль о неуемной чувственности, и при разговоре сжимались и разжимались наподобие мехов гармошки.
- Идем же, - нетерпеливо позвал он, и девушка кинулась за ним бегом, от волнения спотыкаясь и сбивая подметки туфель.
Они пришли в хорошо знакомый Инге ближайший скверик, из тех, которые, не успев по-настоящему оборудовать в окраинном микрорайоне, уже разорили, поломав беседки и лавочки, оборвав даже детские качели и вытоптав не успевшие толком подняться кустики. Хулиганствующие малолетки бесчинствовали ночами, не опасаясь ни взрослых, ни милиции. Последняя заглядывала в район чрезвычайно редко, зато часто забредали по личным нуждам алкоголики из ближайшего пивного павильона. Ни молодые мамаши с детьми, ни гуляющие старушки не рисковали углубляться в дебри поломанной арматуры и вкривь и вкось растущего кустарника. Но мужчина привычно, с максимальными удобствами расположился на каменном парапете бездействующего фонтана, подстелив под себя газетку, вытащил из портфеля одну из купленных в аптеке бутылочек, привычным неуловимым движением свинтил крышечку и одним глотком отпил половину. Охрипшим то ли от простуды, то ли от волнения голосом сообщил:
- Верно, сегодня я малость прихворнул, вот такая произошла незадача! А ты-то почему не лечишься?
- Зачем? – невероятно удивилась Инга. – У меня ничего не болит.
- Что, и голова тоже… того?
- А что с моей головой?
- Ну, не знаю, - растерянно протянул он.
- Ничегошеньки у меня не болит! Наоборот, мне очень хорошо, просто замечательно, - счастливым голосом сообщила девушка.
- Ага! Ширнулась, значит?
- Что? Что?!
- Да ты больная!
- Нет же! Я здорова!
Инга звонко рассмеялась, дивясь странному недопониманию со стороны этого замечательного мужчины. Может, он приезжий?
- Да ты что рже… В смысле, хохочешь?
- Мне хорошо! Я счастлива, - повторила девушка, широко распахнутыми глазами, не отрываясь, глядя на собеседника.
Смущенный, тот крякнул и культурно представился:
- Валерий Георгиевич. Можно просто Валерой. Зачем тогда настойку брала, Матрешка?
Услышав знакомое и любимое собственное прозвище, Инга так и покатилась от ликующего смеха.
- Откуда вы меня знаете?
- С чего это ты взяла? – вытаращил глаза – каштаны Валерий, допил настойку и швырнул пустую тару в кусты, где уже валялись с десяток одинаковых флаконов.
- Но… как же? Подошли, назвали меня по имени. Мы так хорошо разговаривали, словно сто лет с вами знакомы!
- Кх-хм-м!
Валерий снова крякнул, на секунду задумался. Инга смотрела на него с откровенным ожиданием. В состоянии легкого замешательства он раскрыл учительский портфель, откупорил и выпил вторую бутылочку. Девушка улыбалась ласково и нежно.
- Вам стало легче?
- Ну, относительно! Не мешало бы еще подлечиться, да вот…
- От какой же болезни ваше лекарство? У вас ведь не радикулит, нет?
- Нет, у меня не он…
- Радикулит у моей мамы, - смеясь, сообщила Инга, без лишних слов расстегнула свою клеенчатую сумку и выложила покупки.
Закуски, к сожалению, не нашлось.
- Вам легче? Нет, вам и правда легче?
Ему можно было не отвечать, весь облик, полный расслабленного блаженства, свидетельствовал за себя. Выпуклые каштановые глаза великолепного мужчины подернулись прозрачной поволокой, шоколадные губы сделались полными и влажными. Он игриво ущипнул девушку за толстую красную щечку.
- Вкусная ты, карамелька! Сладостью так и сочишься, да с маслицем. Эх, Матрешечка!
- Да, да, точно!
Девушке очень нравилось, когда ее так называли. Особенно подкупали ласковый тон и нежные прикосновения.
- Значит, я вам нравлюсь? Мама зря меня ругает? – простодушно спросила она.
- Абсолютно зря! – воодушевленно заверил Валерий Георгиевич и демонстративно потер ладонью левую сторону груди.
- Неужели вам не полегчало? – испугалась Инга.
- Гм… ну, относительно… - замялся Валерий.
- Вот, вот… Купите еще лекарства!
Она раскрыла кошелек и протянула оставшиеся деньги.
- Ты всегда такая легкая, а, Матрешечка? – удивленно поинтересовался Валерий.
- Ага… да! Наверно, это нехорошо?
- Это великолепно, замечательно! А как насчет другого?
Инга напряглась, пытаясь понять, о чем речь.
- Еще какое-то лекарство?
- Ну… это самое – оно тоже лекарство, от всех болезней…
Девушка беспомощно пожала плечами, едва сдерживая выступившие слезы, не в состоянии сообразить, что имеет в виду этот красивый и, судя по всему, очень искушенный в тонкостях человеческого общения мужчина.
- У меня больше нет никакого лекарства. Вы теперь от меня уйдете? Совсем уйдете?!
- Нет же, просто спрашиваю, ты с мужчинами когда-нибудь дело имела?
Тут даже неискушенная девственница поняла суть вопроса и лихорадочно замотала головой.
- Нет-нет, что вы! Разве можно? Мама всегда сильно ругается. Она и…
- А-а, - разочарованно протянул начавший строить приятные планы мужчина.
Инга истолковала его вздох по-своему, заметалась вокруг фонтана, взволнованно выкрикивая оправдания:
- Нет, поверьте! Разве я могла с кем попало? У нас на работе мужчины пьяные, наглые, но они не настаивают, нет! Обязательно ведь любить человека нужно, верно?
- Н-ну-у-у…
- Вот и я о том же! Я так долго ждала, и вдруг… Нет, просто не верится! Ведь это же хорошо, что я дождалась вас? Хорошо, да?
Истошный ее крик походил на вопль раненого животного. Мысль о том, что этот чудесный, похожий на киноартиста мужчина сейчас равнодушно отвернется и пойдет восвояси, сводила ее с ума. И она никогда больше его не увидит? Нет, невыносимо! Что же делать? Как остановить, задержать, привязать к себе крепкими неразрывными узами? Девушку осенило.
- Я только сейчас поняла, что готова. На все готова! – пылко выкрикнула она.
- Это хорошо, очень даже хорошо, моя Матрешечка, - удовлетворенно проворковал Валерий.
- И вы могли бы меня полюбить? Меня никто никогда не любил, даже бабушка. Она умерла и оставила большую квартиру. А я…
- Вот и замечательно, крохотуля!
Желая прервать бессмысленные излияния, Валерий наклонился и со смаком приложился к пунцовому бантику губ, с удивлением убедившись, что девчонка вовсе не противная. Пусть удручающе наивна, но не производит впечатления сумасшедшей. Так, слегка глуповата, но кто сказал, что женщинам необходимы мозги? Их задача – ублажать мужчину, и не головой, а другими местами. В девушке ощущался глубоко сокрытый до поры до времени потенциал. Вон как прилипла, всем телом прильнув к первому встречному… И пальцы мертвой хваткой вцепились в случайно попавшего в руки, но отнюдь не худшего из мужского племени. Наверно, сильный пол не баловал Матрешечку вниманием.
- Не беспокойся, крошка, еще увидимся. Завтра – всенепременно! С утра у меня занятия на кафедре, а в обед – милости прошу. Здесь же и встретимся.
Валерий Георгиевич покривил душой дважды. Он пока не решил, продолжать ли отношения с простодушной и темпераментной девицей – редкое и патологическое сочетание особенностей характера в жестокой современности, сулившее невесть какие природные неожиданности. И на кафедре он преподавал десять лет назад. Но съели недоброжелатели, позавидовавшие его сногсшибательному успеху у женщин. О, в молодости Валерий отличался редкостной чувственной красотой, не оставляющей равнодушной никого, от школьниц до дряхлых пенсионерок. Сейчас о подобном типе мужчин говорят коротко и емко – мачо. Но в свои около сорока он еще потрясающе хорош. И он не испорчен ни длинной полосой неудач в работе и личной жизни, ни вереницами легко сменяющихся случайных связей. Даже излишние винные возлияния, к которым особенно пристрастился в последний, тяжелейший в его непростой судьбе год, не наложили на внешность характерного отпечатка, свойственного сильно злоупотребляющим. Как раз к этим он себя никогда не относил, а просто любил жизнь, такую, как она есть. И еще, Валерий отличался несокрушимым, о котором говорят «лошадиное» здоровьем. С взволнованным придыханием, слегка приукрасив действительность, он поведал новой знакомой о больших проблемах со склочными и алчными сослуживцами, давно метящими на его престижное место. О скорбном расставании с любовью всей своей жизни – зрелой тридцатилетней красавицей – блондинкой, хорошо обеспеченной и самодостаточной как личность.
- Но она не сумела дать мне ожидаемого – любви и понимания. Ах, эти реализовавшие себя в бизнесе женщины! Они становятся скупы на чувства и эмоции.
Инга слушала, прижимая руки к груди и глубоко, судорожно вздыхая. Потом пришло облегчение. Она ведь тоже блондинка, но в отличие от той, тридцатилетней, сумеет дать любимому мужчине заботу и внимание.
- Обожаю блондинок. Они такие мягкие и аппетитные в отличие от сухих перестоявшихся брюнеток!
Валерий весело успокаивал девушку, откровенно любуясь ее рдеющими пухлыми щеками и пышным, рвущимся вон из вытертого шерстяного свитера мощным бюстом не меньше чем четвертого размера. А Валерий питал слабость к пышной женской груди.
- Только вот что, дорогуша моя, Матрешечка… Сняла бы ты этот затасканный спортивный балахон, не стометровку бежишь. Пора вещичку-то на половую тряпку пустить.
- Но как же… - начала Инга и осеклась, оглядев себя с ног до головы.
Валерий снова был стопроцентно прав, и говорил красиво, правильно.
- Любовь надо встречать прилично одетой, поняла? Чтобы мужчина и душевно, и телесно воспылал, и чувства были острее…
Глядя на согласно кивающую в такт каждому слову новую знакомую, Валерий ощущал себя непобедимым завоевателем. Всем своим прожженным естеством он чувствовал в ней девственницу, редчайший, чистой воды бриллиант, не замутненный грязью патологических отношений между полами. Последнюю невинность он имел в далекие времена ранней юности, и с тех пор страстно, до дрожи полюбил недозрелую клубничку. Пытался искать ее среди студенток, но не преуспел. В развращенной, прогнившей с макушки до корней современности девственницы вымерли, как класс. А педофилом Валерий Георгиевич не был. Еще чего не хватало! И он очень тепло попрощался с румяной Матрешечкой, от волнений случайного знакомства раскрасневшейся до кончиков ушей и ушел, довольно потирая руки. К концу первой беседы впечатления сложились, и он сделал собственные, далеко идущие выводы.
Во дворе буйно цвели яблони и груши, облетали белые лепестки с вишневых деревьев. Кто-то из прежних дворников оборудовал маленький садик на радость старушкам и ребятне. Радуясь весеннему теплу, жильцы дружно высыпали на улицу, облепили скамейки под сенью деревьев и самозабвенно сплетничали о насущном, житейском, а малыши с визгом носились вокруг металлических гаражей – ракушек.
- Посмотрите, вот она, явилась. Наконец-то! – возмущенно закричала из распахнутого окна Ирина Николаевна, и соседи с неодобрением посмотрели на ее непутевую дочь, заставившую больную мать переживать и нервничать.
Но сегодня ничто не могло смутить восхитительно блаженной радости, наполнившего душу сладкого волнения в трепетном, до дрожи, ожидании. Инга вернулась без покупок, но в невероятно приподнятом, искристо брызжущем через край фантастическом настроении, подобного которому никогда в жизни не испытывала. Впервые изумленный и рассерженный взгляд матери, ее гневный окрик не произвел впечатления. И она ничуть не устыдилась возмутительного факта своего отсутствия вместо минимальных сорока минут, отпущенных на дорогу от дома до аптеки аж на полдня до вечера.
- И где тебя, спрашивается, носило? Куда покупки дела, дура набитая? – вне себя воскликнула Ирина Николаевна.
- Мама! – темпераментно начала дочь и задохнулась от избытка нахлынувших чувств.
Глаза ее сияли бирюзой, губы трепетно подрагивали. Осененная возмутительной догадкой, Ирина Николаевна бросилась к сумке и, порывшись, обнаружила пустой кошелек.
- И деньги бомжам подарила? Ну, хоть не посылай никуда, идиотку! Даже хлеба не купила…
- Ах, мама! Ему было очень плохо. Он болел…
- А потом поправился с нашего кровного? – издевательски спросила Ирина Николаевна и наотмашь хлестнула дочь по щеке. – Да они вечно больные с похмелья, а ты-то с какой стати дебильной уродилась?
- Мама, я не дебильная! – звенящим от обиды голосом вскричала Инга. – И он не бомж. Он красивый, умный и вообще замечательный. И он меня любит!
- Кто? – испуганно спросила Ирина.
- Как – кто? Разве я не сказала? Его зовут Валерий, он преподает…
- Воровское мастерство на малинах, - ядовито договорила за нее мать, - поэтому выпил мою настойку, стащил у тебя последние деньги и – что еще сделал?
- Сказал, что я крошка и Матрешечка, - ликующе воскликнула Инга.
- Матре-е-о-ошечка?! – истошно возопила Ирина, воздевая руки к потолку. – Признавайся, глупая, что он с тобой сотворил?
- Он признался мне в любви. Он замечательный, мама, и я не позволю…
И тогда Ирина Николаевна взорвалась – дико, страшно. Затопала ногами, засучила у носа бесстыжей дочери сухонькими кулачками.
- Идиотка! Кукла убогая! Матрешка расписная! Еще в утробе тебя на ноль помножили и на фиг собачий разделили! Мало того, что уйму бродячего зверья во двор приманила, всех бомжей своим кровным оделила, так еще и под прохиндея в кустах легла. Что же делается на свете, люди добрые? – плакала женщина, упав лицом в подоконник, и ее крики разносились по двору, привлекая внимание посторонних.
Неожиданно гнев ураганом сорвал ее с места, бросил вперед.
- Смотри, убогая, принесешь в подоле – на порог не пущу! Отравлю, как крысу подвальную! Учти, ноги твоей в этой комнате не будет. Мне заразы здесь только не хватает. Почему, ну почему одна деточка чистое золото, в теплом домике гнездышко свила… А эта… эта… приблудыш ты окаянный!
Заводясь от звуков собственного голоса, Ирина Николаевна кричала все громче, напоказ набирая обороты, и соседи во дворе вытягивали шеи, прислушиваясь к скандалу, а некоторые, посмелее, подбирались поближе к окнам и высовывали головы из-за кустов на газоне. В маленькой комнате на первом этаже разворачивалась настоящая баталия, грозящая обеим женщинам членовредительством. Схватив первый попавший под руку предмет, Ирина принялась колотить дочь, норовя ударить в темя. А попался ей обыкновенный веник. Удары не причиняли вреда, но слова матери сразили Ингу наповал. С нею приключилась одна из редких, но страшных истерик, накатывающих внезапно и заставляющих молодую девушку истошно визжать и совершать нелепые поступки. Пронзительно заверещав в ответ, она рванула на груди рубашку типа «олимпийка», и ветхая материя лопнула, до пупка обнажив мягкое белое девичье тело. Тяжелая работа с метлой и лопатой не лишила его вкусной мясистости. Грудь четвертого размера воинственно вырвалась наружу, тугой животик надулся барабаном и, испуская из разверстого рта пронзительные вопли, она наступала на мать, тесня ее в угол.
- Прикройся, бесстыдница, бомжова подстилка! Никакая хворь тебя не берет, так может сифилис придушит, - с отвращением проговорила Ирина Николаевна и плюнула дочери в бюст.
Инга длинно всхлипнула, отшатнулась и рухнула навзничь. Ирина Николаевна с усилием отодвинула ее ногой в кухню, заперла дверь и ушла к себе за картонную перегородку.
- Он меня любит! Не все на меня плюют! – отчаянно прокричала ей вслед девушка, но Ирина не соизволила ответить.
Лишь услышав грохот отодвигаемых ящиков, она высунулась из-за ширмы и увидела дочь выгребающей деньги из заначек. В семье было принято хранить финансовые запасы в укромных местах. Обе разные характерами, женщины одинаково считали, что таким образом денег кажется больше.
- Что это ты делаешь, а? - Ирина Николаевна встала грудью, пытаясь помешать разграблению скудных накоплений. – Ты куда собралась? Кому деньги понесла? А ну, стой же!
Инга зажмурилась, вытянула вперед руки, сильно толкнула мать, и та, сделавшаяся после болезни хрупкой, легкой и слабосильной, покатилась кубарем, подминая сухоньким телом диванные подушки. Шаги взбунтовавшейся дочери прошлепали по лестнице. Гулко хлопнула входная дверь. Ирина Николаевна села, прислонилась спиной к стене, уронила голову на руки, и горько заплакала – от бессилия и безысходности…
На другой день по-прежнему ослепительно светило солнце. В город пришла настоящая летняя жара. Девушки резко похорошели, принарядившись в цветное и открытое. Молодость напоминала ярких бабочек, в одиночку, парами и стайками носившихся в дрожащем от влажного марева воздухе. По ночам еще бывало достаточно прохладно. А по заросшим аллеям, окаймленным благоухающим пряным запахом от белых шапок соцветий нестриженным кустарником, медленно прохаживалась взад – вперед полненькая, молоденькая, но даже для столь юного возраста экстравагантно одетая девушка. Новенькие, с иголочки, вещи колом сидели на ее упитанном тельце, удручающе маскируя достоинства фигуры, зато выпячивая напоказ недостатки. Этой весной на смену приевшимся приталенным силуэтам резко пришли оборки, рюши и воланы, вернулись рукава, пошитые фонариками. Изменилось все, кроме открытых животов, полюбившихся молодежи, желательно с пирсингом, отвратительно вульгарным, но упорно не увядающим. Девицы щеголяли короткими майками над заниженной на узеньких брючках талией. Мода накрыла всех поголовно, от тринадцати и старше. Бело – розовая девушка перещеголяла всех, облачившись в пронзительно красную юбку ярусами и кислотную кофточку. Резинки фонариков перетягивали младенчески пухлые руки на предплечьях, глубокий вырез подчеркивал пышное декольте, укороченный верх и низкая талия открывали аппетитные пенные телеса. Туфельки с круглыми носами и бантиками и огромная коленкоровая сумка идеально дополняли друг друга бьющим в глаза сочным блеском лакировки.
- Ну, ты даешь, голуба! – изумленно выдохнул опоздавший на четверть часа Валерий.
Он не ожидал, что вчерашний совет наивная девушка воспримет патологически буквально.
- Продавщица сказала, что в этом сезоне туфли и сумочки носят броские, как… - Инга замялась, забыв слово. – На пане… нет, по…
- На подиуме, - насмешливо напомнил мужчина.
- Ну да, где самые красивые женщины. Тебе нравится?
- Хм-м… Прямо фруктовое изобилие, - не в силах оторваться от роскошного декольте, промямлил Валерий.
Рот у него наполнился голодной слюной, словно при виде прилавка, заваленного конфетами в блестящих обертках. С детства он был неугомонным сладкоежкой.
- Так хотелось красивенького, весь день на рынке по рядам бродила, - бесхитростно пожаловалась девушка.
- Ну ладно, Матрешечка, отдохнем, значит? – подмигнул Валерий, вверенным шагом направляясь к фонтану.
Инга недоуменно следила за его действиями. Валерий распахнул широкий зев неизменного учительского портфеля и выставил на парапет непочатую бутылку водки.
- У меня даже закусочка есть. Селедочку уважаешь?
Инга открыла и безмолвно закрыла рот. С проезжей части в сторону сквера свернул милиционер в форме. Валерий вспорхнул испуганным воробьем, подхватил портфель. Инга, как родную, обняла бутылку. Оба бегом бросились к выходу в противоположной стороне ограды. Разморенный жарой страж порядка не погнался за нарушителями, а может, и вообще их не заметил. Но в сквер парочка вернуться не решилась. Весело смеясь над недавним приключением, мужчина и девушка неспешно трусили через круглую площадь. В этом месте перекресток разветвлялся на четыре конца, в середине образуя обширное пространство в окружении старинных зданий. Когда-то давно здесь стоял памятник – кому, Инга уже не помнила. Потом монумент снесли и воздвигли трибуну, от которой тоже остался лишь каменный остов со ступенями. Перекресток считался опасным, тут часто приключались аварии. Утром движение было оживленным, к вечеру накал автомобильных страстей стихал. Перекрестком пользовались в качестве короткого сообщения между несколькими главными улицами. В обед движение замедлялось – у автомобилей наступал час полуденной сиесты, пока их хозяева маялись на службе, и пространства для маневра вокруг было предостаточно. Но вылетевший из-за поворота немыслимо грязный «внедорожник» рассерженным быком ринулся на двух слегка растерявшихся пешеходов. Валерий с Ингой прибавили прыти, но автомобильный мустанг потянулся за ними. За рулем сидел то ли пьяный, то ли сумасшедший. Не по статусу матерно выругавшись, бывший преподаватель спринтерским бегом рванул к спасительному островку с трибуной, а у Инги вдруг сломался каблук. Споткнувшись, девушка плашмя растянулась на асфальте, и юбка в рюшах завернулась ей высоко на голову, лишив обзора. Голые ноги обдало горячим ветром – хищник пронесся мимо. За спиной раздался глухой удар…
Забыв о разбитых коленках, еле выпутавшись из одежды, Инга вскочила и босиком бросилась к ничком лежащему на асфальте мужчине. Она истошно кричала, плакала, грозила вслед скрывшемуся за следующим поворотом преступнику зажатой в кулаке за горлышко бутылкой. Подломившись в коленях, опустилась на корточки и вдруг с невероятным облегчением обнаружила постороннего гражданина в возрасте, но в похожей цветом и покроем пиджачной паре. И зарыдала уже от радости – бурно, неудержимо, лихорадочно завертела головой в поисках любимого. Валерий нетерпеливо подпрыгивал на трибуне, напоминавший представительного члена правительства застойных времен, принимающего парад. Только на площади перед ним разыгрывался не фарс, а трагедия. В жаркий субботний полдень перекресток не страдал от нашествия толпы. Здесь не было ни магазинов, ни прочих публичных мест, но теснились закрытые в выходные офисы. Однако с другого края площадки начинали подтягиваться случайные прохожие, а в обратную сторону от сквера семенил знакомый милиционер. Рядом с ошеломленной, по инерции продолжающей рыдать девушкой материализовался Валерий Георгиевич собственной персоной, наклонился над лежащим, зачем-то пошарил по его груди и, выпрямившись, коротко выдохнул:
- Готов!
А затем совершил странный с точки зрения Инги поступок. Схватил ее за руку, резко встряхнул, дернул и поволок прочь, не забыв другой рукой ловко подхватить разбросанные по проезжей части испорченные туфли.
- Но… - недоуменно пискнула Инга.
- Молчи, Матреха! Умнее всех тут, да? Ну, гад, ну, сукин сын! Давил он нас! Средь бела дня давил!
- Зачем? – волочась за ним, как привязанная, кротко выдохнула девушка.
- Молчи! Кто его знает? Мало ли, может, в карты проигрался и постороннего человека на кон поставил. А то и просто наркотой обдолбался. Свяжешься с органами и живой не останешься, у них все кругом завязано, простому смертному не лучше близко не подходить. Забудь, Матрешка, поняла?
- Да, - покорно кивнула сникшая и перепуганная Инга. – Да, да, да…
И вдруг, вспомнив, о ком подумала в первый момент, увидев на проезжей части лежащего мужчину, разразилась новым потоком слез вперемешку с несвязными восклицаниями.
- Подонок! Алкаш! Как он смел? Я думала, там ты… Он мог убить тебя!
Валерий едва успел подхватить чудом сохранившуюся в передряге бутылку. Раскинув руки, экзальтированная девушка бросилась к нему в объятья, лепеча нескладные слова любви и нежности. Он слегка смутился, энергично похлопал спутницу по упругой попке, пружинившей под ладонью лучше туго накачанного волейбольного мяча.
- Ну-ну, не визжи, в наших рядах полный порядок. Сейчас придем, сядем своей компанией. Хоть у меня по-холостяцки неуютно, зато с гостеприимством порядок.
Таким образом их странное, не обещающее продолжения знакомство было закреплено трагическим происшествием на перекрестке и продолжено в скромной однокомнатной квартире Валерия, по его словам, оставшейся после раздела с бывшей супругой шикарных четырехкомнатных хором в центре.
- Она обобрала меня, пиранья бесстыжая, всего до косточек обглодала. И теперь я гол, да-да, гол, как сокол! А все почему? Судей подкупила награбленным, у таких, как мы, честных тружеников отнятым. У-у, бизнесмены проклятые, жабы жадные, нашу кровушку пьют и жиреют!
- Ага, точно, - кивала согласная с его словами гостья, до сегодняшнего дня не грузившаяся проблемами социальных отношений в обществе.
- А я человек благородный, к имущественным дрязгам непривычный. Хочет – пусть берет и подавится!
И Инга, преданная ему всей душой, с первых же слов люто возненавидела незнакомую «бывшую», сполна оправдав заманчивые предположения круто искушенного в искусстве обольщения мужчины. Ему не пришлось утруждаться ни морально, ни физически, склоняя ее к близости. Нетронутая никем девственница, она не ломалась и не возражала, но бросилась в омут прежде незнакомой первобытной страсти с пронзительными криками обезумевшей в сезон брачного гона самки. В богатой сексуальным опытом своей жизни Валерию ни разу не встречалась столь откровенно жаждущей любви, ласк и напористого, без ограничений, совокупления женщины. Даже среди прошедших огни и воды, пролезших в медные трубы потаскух не по нужде, а по призванию. Инга была невинна, но словно иссохшая без дождя почва стремительно впитывала живительную влагу опыта, на усвоение которого другой потребовались бы месяцы, если не годы. А Валерий считал себя очень требовательным и искушенным любовником. Еще не наступил вечер этого счастливого, судьбоносного во всех отношениях дня, а обвально превратившаяся в ненасытную женщину девственница кидалась на мужское начало раз за разом, проявляя необузданность даже не животного, а неведомого, не существующего в реальной природе сексуально озабоченного монстра. С возгласами наслаждения она одинаково радостно принимала и утонченные ласки и энергичные хлопки по мясистым частям тела, и свирепые, на грани насилия, нападки. После бурно наступившей разрядки Валерий рухнул без сил, произвольно разбросав руки и ноги, а бедра и ягодицы девушки сделались багрового свекольного цвета.
Провожая необыкновенную любовницу до дверей, Валерий продолжал задумываться, стоит ли встречаться дальше. Еще не поздно оскорбить, унизить, грубо дать от ворот поворот… Честно признаться, свирепый темперамент неординарной девственницы испугал его и озадачил. Но находившаяся в данный момент в его распоряжении квартира как нельзя лучше подходила для необременительных краткосрочных отношений. Совершенно бесплатно полученное сегодня удовольствие просило, нет, требовало повторения. Валерий, великолепный мужчина и самец, был рабом своего перевозбужденного естества. Он не пригласил Ингу заходить, но на следующий день, вернувшись из бесплодного многочасового вояжа по городу, застал девушку в покорном ожидании сидящей на верхней ступеньке лестницы. На коленях она держала сумку с продуктами и выпивкой, а в умилительном, расшитом бисером кошелечке принесла деньги. Живые рубли, которых мучительно не хватало звякавшему в портфеле собранными по улицам пустыми бутылками большому холеному мужчине для удовлетворения самых скромных повседневных потребностей. Нельзя сказать, будто финансовая удача в женском облике после долгих поисков повернулась к нему улыбающимся ликом. Но сладко – перченая девица в некотором роде оправдывала затраченные на нее энергию и телесные соки, выматывая его до полного изнеможения. И Валерий с инертностью оскорбленного случайным стечением неблагоприятных обстоятельств баловня судьбы решил остановиться на достигнутом с целью взять от новой связи все наиболее полезное…
В отчаянии заламывая тонкие бледные руки, с развевающимися не застегнутыми полами халата Ирина Николаевна в панике металась по тесной квартире, натыкаясь на кучно грудившуюся в убогой «однушке» мебель, собственным худосочным телом снесла ширму, за которой пряталась ее девичьи узкая кровать и, устав, замерла перед широким, кое-где покрывшимся от старости несмываемыми темными пятнами зеркалом. Бесстрастное стекло отразило хрупкую белокурую женщину с невнятными чертами нежного, словно лепесток белой розы, тронутого увяданием лице и сухопарой фигурой. После замужества Ирина никогда не бывала толстой, и при желании ей можно было дать на прожитых лет десять меньше, но тайно, изнутри подтачивающая организм болезнь не столько тела, сколько души придавала облику нездоровую хрупкость. От перенесенного несколько лет назад воспаления легких она выздоровела, но из цветущей матери счастливого семейства, каковой сама себя считала, в одночасье превратилась пусть не в старуху, но в субтильное существо неопределенного возраста, о котором метко говорят «до старости щенок». Умеренное количество морщин делало Ирину моложавой, но отсутствие хорошего питания и косметики превращало в невзрачную серость. Скромная одежда также не добавляла нестарой еще женщине шарма и привлекательности.
Во всех своих несчастьях Ирина Николаевна изначально считала виновной младшую дочь. Если бы не навязавшийся на шею докучливый щекастый довесок, замечательная умница Марьяна взяла бы мать с собой в сытую, роскошную, блещущую богатством жизнь, в общество наслаждающихся каждой секундой приятного существования баловней судьбы, перед которыми открыты все ходы и выходы. Они жили бы в просторной бабкиной квартире, и она, Ирина, натренированной рукой вела бы полновесно груженый корабль домашнего хозяйства через житейские рифы, нянчила внуков, оберегая любимых людей от невзгод и разочарований. Она сумела бы непременно, и ничего не значит запущенность ее нищенского убогого жилища. Одно дело трудиться с радостью и энтузиазмом. Из-под палки же, когда ни к чему не лежат руки, не выйдет ничего хорошего. Умная женщина с высшим образованием, Ирина умела рассуждать здраво. Жаль, в обыденной реальности многое не складывалось, а зачастую и грубо ломалось. Не получилось сохранить уважение любимой старшей дочери, не удалось на делах доказать свою полезность. А тут еще младшая будто с цепи сорвалась…
Ирина Николаевна тяжело вздохнула. Инга взрослая, пусть живет какой хочет личной жизнью, но не здесь, не рядом с измученной ее глупыми выходками матерью. Будь у них деньги, не задумываясь, моментально разъехались бы. Но у Ирины не имелось ничего, даже иллюзии налаженного быта в нищей, десятки лет не ремонтированной однокомнатной клетушке, кишащей мышами и тараканами, насквозь провонявшей тухлой баландой из свиной шкуры, по дешевке покупаемой в мясных рядах на рынке. Говяжьи кости, обрезки сала и прочие отходы убойного производства по червонцу за килограмм, которые путные люди берут для собак и дворовых кошек, стали для Ирины символом позорной, на грани моральной и физической деградации нищеты, грязи, ублюдочного убожества на одной ступени с бомжами. Ни плохая одежда, ни отсутствие работы и перспектив, а эта вот отвратительная еда, которой и собаки побрезгуют. Еще немного, казалось, и сама она захрюкает по-поросячьи, наевшись варева из свиной шкуры и говяжьих мослов… или напьется вдрызг и переколотит в ненавистном, не ставшем родном жилище окна. Но даже напиться не могла, не от недостатка финансов даже, а просто плохо перенося алкоголь. И стекла придется потом вставлять за свои кровные. Оно ей надо? Ирина могла только злиться и плакать, что в данный момент и делала, утираясь замызганной кухонной тряпкой и уныло изучая в зеркале свое бледное, в нездоровых розовых пятнах отражение. И бурные, на грани истерики эмоции не вызвали на ее лице ярких красок…
За окном тревожил взор плохо выметенный тротуар. Уже дважды приходила начальница жилконторы, проживающая в доме напротив, ехидно интересовалась, куда подевалась непутевая дочурка. Ах, если бы Ирина это знала! Последняя грандиозная ссора вбила очередной клин между матерью и дочерью, и символическая пропасть стала непреодолимой. Инга ушла из дома и отсутствовала около недели, и тут несчастная женщина поняла, насколько тяжело без лишних рабочих рук. Два с половиной участка – это далеко не шутка для хрупкой в телесной немочи женщины. Ирина попыталась облагородить хотя бы тротуары и пешеходные дорожки, но упала от внезапно приключившегося приступа головокружения, и соседи тащили ее по двору с запрокинутой головой и завернувшейся юбкой. Ах, какой позор! Она с детства страдала от пониженного давления.
Что касается Инги, та действительно с цепи сорвалась, растоптав сдерживающие грешные поползновения утробы правила приличия. Унесла постороннему мужику последние деньги из скудного семейного бюджета, оставив мать, как мышь в запертом амбаре, питаться сваренной на воде перловкой – другой пищи в кухне не осталось. Она забыла не только о работе. Кошки и собаки остались некормлеными, а это уже серьезно. Так объяснила растерянной Ирине старая закоренелая кошатница с пятого этажа. Либо мужик, либо братья наши меньшие. Девяносто девять процентов баб из ста делают выбор в пользу мужчины, и тогда никому другому вокруг них месте нет. Бабка в свое время оказалась единственной из тех ста, прогнав не одобрявшего ее увлечение кошками супруга. И оказалась на сто процентов права! Ирина прекрасно понимала, что в одиночку не справится с выросшей дочерью, вымахавшей в мясистую и румяную дебелую девицу, укрепившую и без того мощные телеса ежедневным трудом на свежем воздухе. И где гарантия, что, вырвавшись из-под родительской власти, обезумевшая от вольного духа вседозволенности девка не даст сдачи в ответ на справедливые с ее стороны упреки? Верно, возлюбленный бродяга успел научить ее пить, курить и грабить прохожих… И вот, когда Ирина окончательно записала дочь в блудницы, уголовницы и социально опасные личности, а начальница из ЖЭУ явилась в третий раз с последним предупреждением, Инга неожиданно вернулась. Счастливая, цветущая, с широкой улыбкой на круглом сияющем лице, как ни в чем не бывало схватила метлу и лопату и в считанные часы обиходила территорию.
- Кто ж тебя надоумил, убогая ты наша, о работе вспомнить? – с усталым сарказмом поинтересовалась Ирина Николаевна.
- Валерочка мой, он очень умный. Сказал, что работу нельзя терять, в наше время это важно, - ничуть не обидевшись на унизительность родительской реплики, миролюбиво и простодушно пояснила блудная дочь.
С той же наивной непосредственностью сытая любовными ласками гуляка забыла и о том, что в доме нечего есть. Не подумала о маме. Ну, бывает… Ирина решила разобраться с этим вопиющим фактом позднее. Иное, животрепещущее, волновало гораздо больше.
- Значит, его зовут Валерий? Надеюсь, он не валяется с собаками под забором?
- Ой, мама, нет! Он преподает в институте, но…
Услышав сногсшибательное заявление, Ирина Николаевна в изумлении едва не рухнула в обморок и пропустила окончание фразы.
- Не перепутала ли ты с дурной головы, Матрена? Может, и это было бы к счастью, он подметает институтский двор?
- Нет! Он имеет высшее образование и портфель! – яростно крикнула Инга, готовая грудью защищать возлюбленного от нападок.
- Ага, и портфель! – потрясенно повторила Ирина Николаевна, в состоянии шока забывшая отколотить непутевую дочурку.
- Да, у него и портфель есть. А к осени мы с ним поженимся. Он сказал, что я правильно все делаю, и ни одной ночи не пропустил…
- А кроме портфеля у него что-нибудь еще есть? – слабым голосом промямлила шокированная Ирина.
Но дочь не слушала родительских возражений. Выросшая в собственных глазах, она не ходила по грешной земле, а как бы парила над нею, не обращая внимания на докучливые мелочи окружающего. В ее душе прорезалось вдруг огромное и всеобъемлющее чувство собственного достоинства, и она начала покрикивать на мать, огрызаться в ответ на замечания начальства. Дворников в жилконторе катастрофически не хватало, и у Ирины не имелось другой дочери, способной заработать на двоих. Беда только, что до дома Инга зарплату не доносила, и матери пришлось самой получать то, что причиталось ей по ведомости. Замерев в трепетном ожидании, и мать, и начальница, и все без исключения соседи следили за развитием событий, с подозрением поглядывая на туго обтянутую яркой юбкой фигуру девушки. Инга продолжала работать, с легкостью невесомой пташки порхая с метлой над тротуаром, но азартные ее прыжки делались тяжелее, а потом и новая одежда отправилась в дальний угол бельевого шкафа. Незаметно она вернулась к старым проверенным спортивным костюмам и бабушкиным платьям в цветочек. Потому как, полюбив мужчину, крепенькая румяная Матрешечка начала катастрофически быстро превращаться в дородную бабищу. «Хоть на самовар сажай!» - с кривой усмешкой заметила получающей деньги Ирине их общая начальница. Тело созревшей для плотской любви девушки стремительно наливалось терпким соком, победно вырывалось из просторной одежды, и трикотажные костюмы сидели на ней туго, как шкурка на сардельке. Огненно красные щеки сияли утренней зорькой, розовая плоть неудержимо ломилась на свободу из ветхой одежонки. В буйном расцвете наступающего лета Инга все больше походила на свежеприготовленный, истекающий жиром свиной окорок. Но, как ни странно, обложившее тело сало не мешало работе. Поступь девушки стала тверже, ноги приобрели монументальную крепость, а руки – напористость. Инга цвела вместе с благоухающей природой, остро припахивая горючим женским потом, и мать смотрела на нее с нескрываемым беспокойством, почти испуганно. Но счастливица в полном упоении чудесами новой, с открывшимися широкими горизонтами жизнью, ничего вокруг не замечала. Она ощущала себя принцессой на горошине, в упоении осознающей внезапно нахлынувшие, новые и незнакомо прекрасные чувственные мотивы.