Ленин в моей жизни

Борис Росицан
       Мне вырезали аппендикс, и через неделю, как и положено, по всем врачебным документам, меня выписали из больницы. Но чувствовал я себя отвратительно.
 Дома справляли день рождения мамы. И я не устоял, съел всего один кусочек копчёной колбасы.
      Легли спать. Я захотел в туалет. С трудом поднялся с кровати, сделал несколько шагов ... и очутился в руках папы. Папа, услышав, что я встаю, в несколько прыжков очутился в моей спальне, подхватил уже падающего меня и потерявшего сознание. Вызвали «скорую», и я уже на месяц вернулся в больницу.
     Врачи так и не установили диагноз моей болезни. Мне было очень плохо. Я бредил, ругался с кем-то, даже дрался с теми, нехорошими, которые из моих снов и что-то хотели от меня, а я не соглашался с ними. Шов болел ужасно. А больные, как обычно бывает в таких случаях, специально рассказывают смешные случаи или анекдоты, от которых валяются покатом со смеху. Тут за шов боишься, что разойдётся, слёзы с глаз текут от смеха, а я чувствую, как сокращаются мышцы живота, и боюсь что вот сейчас кишки повылазят из меня. Что тогда делать? Прошу больных, чтоб не смешили больше, а они пуще прежнего, перебивая друг друга ещё смешнее рассказы придумывают.
     Недолго длилась наша идиллия. Положили к нам в палату 1-го секретаря райкома партии и разговоры враз стали серьёзными, но никакой политики.
     И в этот ответственный момент, когда надо было держать даже свои мысли "за зубами", снится мне такой сон про Ленина. Стоит Ленин на броневике. Происходило это во время его приезда на Финский вокзал. В одной руке кепку зажал и выставил её вперёд, пред лица солдат, слушающих его. А другую руку то за жилетку положит, то за спину. Наклоняется так, чтобы, вроде, доходчивей объяснить солдатушкам суть своей политики, да вроде поближе к ним быть. Лицо его в оспинах или просто рябое, но чисто выбритое, гладкое. И сам он чистенький такой. Вроде бы хочет побрататься с солдатами, но в то же время кепочкой своей как бы к себе не подпускает близко, отталкивает их, брезгует.
     Солдаты только из окопов, грязные, заросшие, злые на всё и вся. Но слушали они Ленина с интересом, ведь он говорил о прекращении войны, о грядущем лучшем мире, о лучшей доле для простых людей.
     Я же, как бы рядом присутствую. Ведь, надо же, сколько лет прошло, меня и в помине тогда не было, ан нет, всё вживую вижу невидимый для всех, в воздухе парю, просто как статист присутствую, не вмешиваюсь... А чувством своим внутренним чувствую его брезгливость, отчуждённость и ещё чего-то нехорошее, что проявлялось в нём. И, резюмируя свои чувства, говорю:
     - Да, не нужен нам такой вождь! Нам нужен другой вождь!
     ...Часов в 12 в палату врывается запыхавшийся папа, без халата. Спешил очень. Сорвался с работы и бегом ко мне в больницу. Спросил, как я себя чувствую, а услышав ответ, опять спросил меня:
     - Сынок, тебе что-то снилось?
     - Не помню. Вроде что-то снилось. А что?
     - Ты, наверное, бредил?
     - Не знаю. Может быть. А в чём дело?
     - Ты ничего про Ленина не говорил?
     Тут я вспомнил свой сон и говорю отцу, что видел какую-то муру, и что сказал о Ленине во сне, повторил папе, добавив, что ведь это же только сон, на самом деле я так даже и не думаю.
     - То же самое я сказал первому секретарю. Но он хочет заявить на тебя в КГБ. Пойду опять уговаривать его, чтобы не заявлял на тебя. Сейчас у него находится жена его, твоя классная руководительница, она тоже просит за тебя.
     А я совсем спокойный лежу, как будто знаю, что со мной ничего не случится, что есть какая-то защита у меня. И говорю папе так спокойно, с усмешкой:
     - А какой же он коммунист, если верит во сны?!
     - Я ему тоже так говорил, но ты видишь, что его нет в палате. Его перевели в другую палату. Он не захотел даже находиться в одной палате с тобой.
     Папа пошёл к первому секретарю. Приблизительно через час он вернулся и говорит, что всё обошлось, уговорили его жена, папа и врачи, чтобы не подавал жалобу на меня, но возвращаться в нашу палату принципиально отказался. И ещё сказал, чтобы папа и я сказали больным из моей палаты, чтобы ни гу-гу никому, а то узнают, что первый секретарь слышал и не принял никаких мер к скрытому контрреволюционеру. Но никто из палаты даже и не думал что-либо подобное делать. Народ, хоть и послеоперационный, но здоровый духом.
       Так благополучно для меня и моих родных закончилась моя вторая эпопея с ниспровержением кумиров.