Ах, черт слепой!
Но что и было делать c такой женой такому дураку?
В.Шекспир. Отелло.
1
В тот день весна вывалилась в лето, как человек в маразм – быстро и безболезненно. Стало так жарко, что после работы Кириллу захотелось выбраться на берег ближайшего океана, оголиться и одичать. По дороге ни один океан не попался, поэтому раздеваться пришлось у себя дома, в спальне.
Торопливо стаскивая с себя джемпер и влажную сорочку, он кричал жене на кухню:
– Никуша, кто поверит, что две недели назад ты ходила на работу в зимней куртке и сапогах? Это господь подсуетился – к твоему отпуску лето подогнал, – добавил он, когда Ника появилась в дверях спальни, чтобы переспросить, что он говорит – на кухне не слышно. И, выслушав повтор, ответила:
– Лучше бы он твой отпуск к моему подогнал. А без жары мы как-нибудь перебились бы вдвоем. – Она забрала у мужа сорочку в стирку.
– Не ропщи. А где наш квартирант? – Кирилл оглянулся в поисках хомяка, которого Ника два дня тому назад подобрала на лестнице в парадном. Зверь, видимо, сбежал от кого-то из соседей. В тот же день Кирилл повесил в лифте объявление, но хозяева пока не отозвались. Хомяк попался белый, как лабораторная мышь, суетливый, очень смешной. Ника назвала его Варсонофий, но Кирилл не соглашался и звал его, как хотел. – Скажи ему, пусть шубу снимет, пока тепловой удар не получил. Заодно мех в химчистку сдадим.
– Он на кухне, сам уговори его раздеться, – предложила Ника, – а я пойду тебе еду греть.
Кирилл расстегнул брюки и присел на стул напротив открытого ноутбука, на экране вместо привычного игрового поля с бегающими человечками из любимой Никушиной игры белела страница вордовского файла, которую пересекали три строки, пестревшие красными и зелеными подчеркиваниями. Рядом с компьютером лежал самоучитель «Windows XP», по нему когда-то учился Кирилл.
– Это же надо столько ошибок на одном квадратном сантиметре! На что это мы отпуск убиваем? - недоумевал он. - Неужели роман будет? Лишь бы не кулинарная книга, – бухтел он, стаскивая с ноги штанину.
Кирилл не знал ни одной женщины, которая писала бы на домашнем компьютере хоть что-нибудь путное. В лучших случаях его знакомые активно переписываются с доисторическими подругами и бывшими поклонниками из запредельных стран или компилируют всякую ерунду из старых бабушкиных рецептов. Сам Кирилл никогда не настаивал, чтобы жена освоила что-нибудь кроме игр, в которых она непременно добивалась чемпионских результатов, но если хочет, пусть пишет, вдруг пригодится.
- Лишь бы не кулинарная книга, – бухтел он, стаскивая с ноги штанину.
Сам Кирилл никогда не настаивал, чтобы жена освоила что-нибудь кроме игр, в которых она непременно добивалась чемпионских результатов, но если хочет, пусть пишет, вдруг пригодится.
– Кто это у нас заблудился на просторах Интернета? – пытался сообразить он, читая текст дальше, а когда понял, перестал веселиться – его жена писала письмо мужчине. – Картина Репина «Не ждали», – гораздо тише произнес он, вешая брюки на подставку для одежды.
Надев домашние шорты, он отправился в ванную, думая о том, как реагировать на новость. Жена в кухне накрывала на стол и, судя по интонациям, рассказывала ему что-то веселое. Умываясь, Кирилл почти нечленораздельно отзывался на ее щебетание и думал о своем. «Для начала надо сделать вид, что не заглядывал на экран, ведь не стал бы читать ее письмо, будь оно не в электронном виде, а в бумажном. Не стал. Если изображать всемирно известного мавра, то лучше на сытый желудок, чтобы гастрита не было. Сначала обед из трех блюд, а уж потом эффектная семейная сцена и экзитус леталис на десерт. Здоровье надо беречь в любом случае, независимо от семейных обстоятельств. – У врача может быть только медицинское отношение к жизни. Тем более, из кухни отлично пахло. – Кстати, Отелло, гигиенист, режим дня не нарушил перед убийством: поужинал, прогулялся, а уж потом, на сон грядущий, ухайдокал мадам Дездемону. Да и как можно среди бела дня спросить у жены: “Молилась ли ты на ночь…”, нелогично».
Ника уже звала его, обед был на столе.
– Ты чего такой? – огорчилась она, увидев выражение его лица. – Устал или плохо себя чувствуешь?
– Да, – ответил он.
– Ну, пожалуйста, «да» на альтернативный вопрос. – Что «да»?
– Белиберда. Давай выпьем вина, – предложил он.
– Это ты давай, – согласилась она и встала, чтобы взять рюмки, - бутылка в холодильнике с утра.
– Прихвати там салфетки, пожалуйста, здесь кончились, - попросил Кирилл.
– В муках кончились? – шутила она, ставя на стол рюмки.
– Такая жара сегодня, я подумал, не прикинуться ли мне автохтоном где-нибудь на берегу океана? – Он налил вино.
– На берег какого океана ты собрался? – поинтересовалась Ника, отпивая небольшими глотками из запотевшей рюмки. Глаза ее еще были веселыми – она ждала шутку.
– Океан один на всех – мировой. Название – это местные предрассудки, главное, чтобы мокрый был, – печально ответил Кирилл.
– Не скажи. Название Северный Ледовитый меня лично как-то сразу охлаждает, – возразила Ника и внимательно посмотрела на мужа. – Кира, у тебя что-то болит? Голова опять?
– Не обращай внимания, рано или поздно пройдет, – пообещал он, выпив сразу все содержимое своей рюмки. Врать не хотелось, но пришлось. – Перегрелся, наверно. Варахасий ел уже или от голода сознание потерял? – Он посмотрел в сторону клетки, хомячья тушка еле виднелась из-под обрывков газет.
– Этот кабан столько за щеки затолкал, что свалился и спит. Такими темпами он скоро станет похож на белого медведя. Где будем его держать?
– Сдадим в зоопарк, а если не возьмут, отвезу на Северный полюс. Поедешь с нами?
– А как же! – задорно произнесла она, допила вино из своей рюмки и поставила ее на середину пустой тарелки.
– Ты опять не обедаешь? – строго спросил он.
– Не хочу. Натовклася усілякої дряні , – ответила она. Это означало, что она как всегда «кусочничала» после похода на базар: съела обе горбушки свежего хлеба, пару ломтиков ветчины, какое-нибудь печенье, яблоко и дольку шоколада. Так она ест, пока его нет дома. Научить ее питаться по-человечески он не смог за все десять лет совместной жизни, даже под тем предлогом, что он доктор. Ответ всегда один: «Я тебе не пациентка, а другое слово. И, кроме того, я не питаюсь, а ем. Это совершенно разные занятия. Ты бы и сам попробовал не принимать пищу, а просто есть, вдруг понравится».
Говорить об этом в очередной раз она не хотела, поэтому встала, пожелала мужу приятного аппетита и ушла. Выходя из-за стола первой, она всегда говорила свою любимую фразу из английских фильмов «мне надо написать пару писем», но ей некому было писать. А теперь не сказала, потому что ей, действительно, надо дописать и отправить письмо. Интересно, кто ее научил пользоваться почтовой программой? Когда Кирилл пытался ей показать, как это делается, – отказывалась, говорила, что ни к чему. А теперь и не спрашивала ни о чем.
Скандалить он не собирался, есть перехотел – было слишком жарко и для того и для другого. Посмотрел на влажную бутылку, закрыл ее пробкой и сунул в холодильник. Потом съел пару кусков мяса пока теплое, на десерт погрыз яблоко, вкус которого даже не заметил. Доедая, вспомнил, что не вымыл его и чертыхнулся: нравственные страдания – одно, а дизентерия – это совершенно другое развлечение.
Ему очень хотелось пойти к Нике, обнять ее худые плечи и ненавязчиво поинтересоваться, кому она пишет или просто спросить, все ли у них в порядке. Но такой вопрос звучал бы по-детски, это всегда очевидно, в порядке или нет. Каждый сказал бы, что у них все хорошо. Вместо вопроса он крикнул в сторону спальни, что ныряет в ванную, Ника в ответ пожелала ему «счастливого плавания».
Говорили тетки на работе, что одиннадцать лет – тупик семейной жизни. Он смеялся. Сейчас, как говорит хакерствующий кузен Денис, «ни разу не смешно». Лежа в теплой соленой воде, Кирилл анализировал ощущения. Больше всего подходило «кипит наш разум возмущенный». Он поймал себя на том, что напевает сочинение Эжена Потье. Разум кипел не от эмоций, а от вопросов. Их было жуткое количество. Кто? С каких пор? Почему не замечал? И последний, главный, – что делать? Самый простой вариант – пойти по стопам генерала Отелло. Быстро, просто и абсолютно бесперспективно – потом ни жены, ни свободы, ни работы: вряд ли докторам в тюрьме разрешают работать по специальности. И вообще генерал провел расследование некачественно, не всех свидетелей допросил, с уликами не разобрался, самосуд учинил.
Есть еще пример каменного гостя. Пришел, пожал мужику руку, набил морду, вырвал ноги и с чувством исполненного долга сел по статье «нанесение тяжких телесных». Нет, это рано: там к любовнику покойник являлся. Даст бог, до этого дело не дойдет. Как еще можно себя вести? Как в старой песенке: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу! Ча-ча-ча».
Да, ча-ча-ча и остается. Конечно, ничего не скажу. Это унизительно. Что бы она не ответила, прежних отношений потом не будет, все изменится.
А менять он ничего не хотел, не для того женился десять лет тому назад. Ухаживал он за Никой целый год. Сначала она не воспринимала его ухаживания всерьез, гоняла как мальчишку. У нее в то время был другой поклонник, двадцатипятилетний спортсмен-неудачник, дылда двухметровая, развлекал ее спортивными играми, возил каждый день на пляж, а там, в прямом смысле слова, носил на руках. Ей нравилось, судя по всему.
– Чуть не испортил мне жену, – шутил Кирилл.
Сам он такими глупостями не занимался, вместо бадминтона и фризби он предлагал ей встречи с писателями, съемки в телевизионных викторинах и городской клуб эрудитов с танцами после заумных заседаний. Кроме того, он дарил ей по малейшему поводу цветы, говорил комплименты и регулярно делал предложение. И она не устояла, выразив свое согласие так: «Сдаюсь». Кирилл и сейчас любил ее так же, как тогда, хотя не говорил комплименты, цветы носил несколько раз в год и уже забыл, когда они вместе ходили куда-нибудь.
Ника старше его на 7 лет. Об этом мало, кто знает. Внешне это невозможно разглядеть. Она моложавая, какая-то угловатая, неуверенная в себе, даже инфантильная, неприспособленная к жизни, носит смешную подростковую одежду. А Кирилл всегда был крупный, склонный к полноте, серьезный, не похожий на мальчишку, вечно опекал ее с первого дня знакомства. Когда она согласилась выйти за него замуж, он был счастлив, хотя получил шумный нагоняй от своих родителей, а ее родители сделали вид, что Кирилла не существует в природе. Поэтому они с Никой жили вдвоем у нее дома, в бывшей бабушкиной квартире. И очень хорошо жили до сегодняшнего дня.
Кто же это может быть? Одноклассник? Бывший любовник? Случайный знакомый? Чем он лучше? Чем грузин. Черт! Одни анекдоты в голове. Дошутился. Он хохмил всё время. Был даже какой-то период в их жизни, – вспомнить бы, сколько это длилось, – когда из-за его юмора они не могли заниматься сексом – настройки сбились. Пришлось после перерыва перейти на другое настроение.
Когда это безобразие началось? Кирилл не заметил в поведении жены никаких изменений, вернее признаков измены. Почему не заметил? Что вообще женщины делают, начиная блудить? Худеют, красятся, переодеваются, в общем, маскируются под кого-то другого, кем никогда не были и не будут, как только любовная волна схлынет.
Он стал анализировать. Ника не ходила три раза в неделю на теннис или в бассейн, не занималась восточными танцами, не «качалась» в тренажерном зале, даже не бегала трусцой по вечерам, не завела новых подруг и не ездила к умирающим родственникам. У них не было собаки, с которой надо было исчезать из дома по несколько раз в день, их собака умерла два года тому назад и Ника не захотела другую. Она не ходила без него в театр, не ездила одна на курорт или на богомолье, не училась по вечерам водить автомобиль, и не строила дачу подальше от города. С работы, где мужики отсутствовали как явление природы, она попадала домой без опозданий. За последние пять лет у нее даже прическа не изменилась. Она не худела и не поправлялась, объемы ее сохранялись годами, как у деревянного манекена. «У твоей жены механическая часть в порядке», – шутил по этому поводу один коллега Кирилла. Гардероб она пополняла, чем считала нужным, но без провинциального угара, вообще ненавидела бродить по базарам и магазинам. Даже духи у нее были те же, что он ей подарил в прошлом году. Других признаков измены Кирилл не знал.
Надо же было заглянуть в этот чертов компьютер! Как жить теперь? Говорила мама: не читай чужие письма, сынок. Вот что бывает, когда не соблюдаешь правила приличия.
Все в том же задумчивом настроении Кирилл пришел в спальню лег на диван. Компьютер был выключен, Ника перебирала кнопки на пульте от телевизора в поисках нормальных новостей, отчаявшись, пересела поближе к нему, в угол дивана, положила его ступни к себе на бедра и гладила их, как домашнее животное. Она всегда любила его большие бледные ноги. После секса могла положить горячую щеку ему на лодыжку и дремать, оглаживая коленную чашечку ладонью, будто катая теннисный мяч по столу. Все обыкновенно, как всегда: и в ноги садится, и ступни гладит, и в глаза заглядывает. Кирилл опять захотел спросить: «У нас все нормально?», но испугался услышать «нет».
– Как там мировой океан? – улыбнувшись, спросила она. – Не штормит?
Кирилл печально молчал.
– Что ты тих, как день ненастный? – спросила она, глядя на его грустную физиономию. – Не спал ночью?
– Не спал, – вяло солгал он в очередной раз и закрыл глаза.
Она прилегла головой к нему на плечо.
Лежит спокойно, тихо. Когда-то он вычитал, что постыдные тайны усиливают сексуальное влечение. Переписка с чужим мужиком – это «постыдная тайна» или простая как мир? Не похоже, что у Ники в душе клокочет, все тихо. Хотя, судя по движению руки под полу его халата, к волосам на груди, наверно, не совсем тихо, гладит ладошкой, припала к нему, добралась губами до соска. Он вдохнул глубоко.
Но ведь как всегда: хорошо, сладко, так, как он любит, как хочет. Последнее, что он успел подумать: «А может, ей просто разнообразия захотелось? Будет тебе разнообразие, родная моя».
Его не совсем обычное поведение в этот день не осталось незамеченным.
Когда эротические страсти утихли, Ника, поглаживая его ребра и живот предположила:
– С тобой что-то случилось? Изменил мне? Это угрызения совести так выражаются?
– Все наоборот, – возразил Кирилл, заправляя ее взлохмаченные волосы за уши, чтобы не свисали на лицо. – Я тебе говорил, что в нашем роду все мужчины живут с одной женщиной всю жизнь. Я исключением не стану.
Она улыбнулась ему ласково, как всегда.
– Декларация о намерениях. Похвально, но звучит, как угроза. Можно я на бочок лягу?
Она легла на бок и прижалась прохладной спиной к его влажному разгоряченному телу. Кирилл знал, что она не заснет, им было слишком хорошо, чтобы просто заснуть.
– Это не угроза, это жизненное кредо. Я тебя никогда никому не отдам. – Он тоже лег на бок и накрыл ее рукой как крылом.
– Не вижу препятствий, – ответила она фразой из их любимого фильма и поцеловала его ладонь.
Ночью он не мог заснуть. От мыслей голова шла кругом. Раньше Кирилл никогда на эту тему серьезно не думал. Оказалось, что эта тема, как перепревший навоз, удобряла все виды искусства. Уничтожь женскую неверность, и обескровленное культурное наследие человечества тут же иссохнет и превратится в забальзамированную мумию. А книжные магазины и оперные театры вообще придется закрыть – в литературе и в опере все держится на супружеских изменах. Получается, женщинам спасибо надо сказать. Если бы они не блудили, о чем бы мы писали? – бредил сквозь дремоту Кирилл. – Кто мы? – Сам он ничего, кроме историй болезни, не сочинял… Лучше бы бросили их всех и всерьез занялись наукой. Выяснили бы, наконец, этиологию себореи или хотя бы юношеских угрей. А то все недосуг, все выясняем: любит - не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет. А убивать не надо, будет как с Арбениным. Почему этот сюжет не экранизируют после Герасимова? – думал во сне Кирилл. – Кто сейчас сможет изобразить такие страдания? И чего он там зубами скрежетал? Любил жену. А убил зачем? Легче ему стало? Ошибочка вышла.
Да, была какая-то ошибка, но найти ее во сне Кирилл не мог, поэтому проснулся.
Ему не давал покоя вопрос: зачем ей понадобился другой мужчина? Неужели ей так скучно с ним? Чего не хватает? Потребности у нее, конечно, немаленькие, но она почти никогда не встречает отказа с его стороны. Он слушает на работе разговоры женатых мужиков и только посмеивается над ними, каких только проблем нет: кому-то мало, кому-то скучно. В общем, как у Пушкина: «тот насладиться не успел, тот насладился через меру…». Рассказать им о своей семейной жизни, скажут – врешь! Он и не рассказывал, спишут на его возраст, ему всего тридцать пять, а им за сорок, некоторым за пятьдесят, и женам столько же. Что делать, если действительно обнаружится любовник?
Ближе к утру в его сонной голове имена и образы широко известных в народе обманутых мужей возникали и лопались, как мыльные пузыри. Правильный до тошноты Каренин в исполнении актера, чья фамилия застряла в мозгу и не хотела появляться на поверхность, бродил по огромному нетопленному полутемному дому и вопрошал что-то высоким тягучим голосом. Очень богатый, но совершенно рыжий, Сомс Форсайт пытался исполнить супружеский долг в викторианском стиле, но тщетно, ему мешало присутствие в доме вышколенной прислуги в белом переднике. Невнятный и жалкий господин Бовари, одетый в халат и стоптанные клетчатые тапочки, поливал комнатные цветы. Из великих рогоносцев сонному Кириллу явился херр Питер без парика и лохматый, он нес подмышкой банку, в которой плавала голова Аннушки Монс. Петр Алексеевич поставил банку на музейную полку на уровне глаз и прощально помахал голове рукой, любимая отвернулась, презрительно выпятив губки. Даже Аполлон поучаствовал во сне Кирилла, зияя запыленными мраморными красотами в центре хоровода облупленных колонн. Говорят, его не одна женщина успела бросить. Чего им не хватало? Такой мужик! Эталон красоты, и под фиговым листом все на месте. Да что там Бельведерский! Самому Вседержителю дамы изменяли, и с удовольствием. Кем он там потом придуривался, когда Европу похищал, быком, что ли?
И еще одно: если убить жену, кто будет стирать ему носки? Он так давно был женат, что начисто забыл, кто этим занимался до свадьбы. Не в прачечную же тащить эту красоту? А где ближайшая прачечная?! – попытался вспомнить он и проснулся от ужаса.
Из кухни по всей квартире шел замечательный запах творожников, Ника готовила завтрак. Надо было вставать и идти на работу.
2
Мысль о компьютерной переписке не давала Кириллу покоя. Как можно жить, днем и ночью думая о том, что вот-вот останешься один и придется вернуться к маме и терпеть ее нападки на Нику? На работе ему удалось посидеть в ординаторской напротив казенного телевизора, блюющего смесью рекламы и каких-то бабских разговоров из очередного дебильного сериала. Один из его коллег за столом в углу «висел» в Интернете, отвечая на письма в Одноклассниках. Кирилл вспомнил, как зимой этот компьютерный Дон-Жуан хвастал своими романами, у него их было несколько штук, он лихорадочно рассылал письма и фотографии двадцатилетней давности то одной женщине, то другой, потом демонстрировал на экране монитора их фото. Каждая из абоненток считала себя единственной, и одна, самая юная и впечатлительная, не выдержала – явилась к нему. Для девушки полной неожиданностью было гражданское состояние ее виртуального возлюбленного: мужик отбывал пожизненный брак, развалить который никакому почтовому роману было не под силу. Скандал получился жуткий: жена, доказывая свои права на супруга, уронила его жаждущее любви тело через журнальный столик и сломала энтузиасту сетевого секса ребро, после чего выбросила монитор с четвертого этажа. Говорят, влюбленная девушка отделалась испугом – монитор в нее не попал. Теперь доктор пасется в Интернете на казенном компьютере, но исподтишка, чтобы бабы-сотрудницы не настучали благоверной.
И тут Кирилла осенило: а если и у Ники это чисто компьютерный роман?! Тогда ей не надо ничего менять, никуда не надо ходить, пиши себе, получай письма и наслаждайся большим личным счастьем. Можно даже замуж выйти. В памяти всплыло телевизионное ток-шоу о виртуальных браках, в которых рождались виртуальные дети. Молодой человек, не задетый жизнью, вещал на всю страну, что у него несусветное количество жен и детей, на футбольную команду меньше, чем было у Рамзеса Второго. Этот многодетный ребенок утверждал, что помнит всех своих чад поименно. В общем, мальчик родил целое компьютерное племя, в котором он вожак. Или это уже стадо? Тогда Кирилл смеялся: отсутствие тещи – самое ощутимое преимущество виртуального брака или есть другие? Что-то сейчас не до смеха. Сам виноват – купил компьютер, чтобы жена не скучала, в игры играла, когда он на дежурстве. Вот бодайся теперь по e-mail.
Может найти этого виртухайного соблазнителя да вполне реально намылить наболевшую шею! Короче, сначала надо прочитать письма, а потом объявлять войну, по результатам.
Как только он принял решение, ему стало немного веселее. «Интересно, если тебе изменяют письменно, то и убивать соперника надо по e-mail? – думал он. – Кто-нибудь знает правила компьютерного этикета? Как выглядит компьютерная дуэль? Отправляешь сопернику смертельный вирус по почте и высматриваешь в мутном потоке информации его труп, плывущий поперек экрана? Или ищешь реальный адресок и разбиваешь дисплей об голову хозяина, а на прощание топчешь клавиатуру? Кто сказал, что соперник живет на соседней улице? А если он из Магадана пишет или с полярной станции? Для себя Кирилл сразу решил, что не поедет за полярный круг выяснять отношения, проще и дешевле «убить» собственный компьютер. Или жену, на худой конец».
Он не мог досидеть дежурство до конца – ушел, его отпустили: во-первых, он никогда не отпрашивался, а во-вторых, вид у него был совершенно нездоровый. Вернувшись домой вечером, а не утром после дежурства, как ожидалось, он тихо открыл дверь своим ключом. Еще тише разулся в прихожей и неожиданно появился в дверях спальни. Первое, что бросилось ему в глаза - черная крышка открытого ноутбука и над ним искаженное страхом лицо жены.
Она вскрикнула, увидев его в дверном проеме, судорожно глотнула воздух и шумно возмутилась:
– Кира! Напугал меня!
– Извини, не подумал. – Он небрежно плюхнулся на диван рядом с женой и заглянул на экран, ожидая увидеть текст очередного письма, но увидел старые добрые шарики из французского «Попкорна», которые летали в разные стороны. Ника не позволяла им упасть. Кирилла не успокоило то, что она играла, может быть, она ждала кого-то и коротала время за компьютером.
– Это была предпоследняя жизнь! – остановив игру, чтобы муж мог поцеловать ее в щеку, возмущалась Ника. - Тридцать девятый уровень! Из-за твоих шуток сегодня до финиша не доберусь.
– Давай отдам тебе свою жизнь взамен, – шутливо предложил муж, обнимая ее. – Вот и животное тоже. А, Елпидифор, отдашь Никуше жизнь? – обратился он к хомяку, который метался по дну большого пластмассового таза и время от времени пытался перелезть через борт, как через забор.
– Кому ваши жизни в «Попкорне» нужны? Там все умирают здоровыми: и шарики, и кирпичики. – Она нажала кнопку и продолжила игру: неожиданное появление мужа – не повод для проигрыша.
– Да, – вздохнул Кирилл, – в компьютере своя жизнь, а мы с Варфоломеем чужие… – он недоговорил и стал раздеваться.
– Почему ты его по-разному называешь? У него есть имя, – вяло возмутилась Ника, не отрывая глаз от экрана.
– Да? Он тебе сам его назвал при первой встрече?
Ника не ответила, лихорадочно боролась за сохранение последней жизни в игре.
– Может это девочка? – продолжил Кирилл, – и звать ее Феопистия.
– Когда принесешь ее паспорт из соответствующих органов, тогда я соглашусь ее называть по такому имени-отчеству в своем доме, – огрызнулась Ника. – Ты дежурство прогуливаешь?
– Что-то вроде. Завтра на ночь пойду, Лешка попросил поменяться. Ему мебель привезут, надо быть дома, – лихо, без запинки соврал Кирилл.
– Я понятия не имею, что там с едой, не знала, что ты будешь ужинать. У меня сегодня диета – весь день один творог. Чего не позвонил? Я бы приготовила.
– Торопился к тебе, хотел сюрприз сделать. Найду что-нибудь, – отозвался он, выходя из комнаты. – А худобу годуваты ? Или у него тоже диета?
– Обойдется. Пусть погуляет.
– О! а где он? – Хомяка в тазу уже не было.
– Удрал? Ничего, пусть побегает, придет, когда оголодает. Наверно где-то запасы складывает на случай атомной войны. Все хомяки так делают.
– Кого-то он мне напоминает, – сказал Кирилл и пошел на кухню.
– Посмейся, посмейся, – бухтела себе под нос Ника, – посмотрим, как ты будешь есть то, что я запасаю.
Потеряв все-таки в процессе игры последнюю жизнь, она пришла за Кириллом на кухню и, заглядывая ему в глаза, спросила:
– Кира, признайся, что-то случилось на работе, и ты не знаешь, как мне сказать? Да? Или с твоей родней что-то? Кто-то заболел?
– Нет, ничего не случилось, – ответил он и зажег огонь под чайником.
Она не поверила и молча ушла в спальню, чтобы начать очередную компьютерную войну. Кирилл поел и не знал, куда себя деть, сидел на кухне перед телевизором, но ничего не видел.
– Давай поговорим, – предложила Ника, когда он пришел в спальню и сел рядом. – Я думала, ты заскучал и захотел разнообразия, поэтому так нетипично вел себя вчера вечером. Самоутверждался, что ли? Но ты неожиданно возвращаешься домой с риском овдоветь. Надеялся, что из шкафа выпадет голый мужик?
– А что, может? – вяло пошутил он, глядя в ее печальные глаза.
– Может, если задохнется. Проверяй! – рассердилась она, резко встала и открыла настежь все дверцы платяного шкафа.
– Смотри-ка, никто не вывалился, – отреагировал он.
– Кладовку проверять будешь? – с вызовом спросила Ника.
– А ты советуешь?
Укоризненно взглянув на него, она вышла из комнаты, оставив шкаф открытым. Через пару минут за ней захлопнулась входная дверь.
– Такое с нами впервые, – констатировал Кирилл, глядя на ее нарядные домашние тапочки, которые сиротливо жались друг к другу в прихожей под стеной. – Это обида, или будем звонить с улицы и отменять свидание? Эй, Аристофан, пошли читать чужие письма. – Хомяк не пришел – моральный кодекс грызуна не позволял ему совать свой розовый нос в чужой почтовый ящик. – Подумаешь, чистоплюй! У тебя жены нет, тебе не понять. А может ты от нее сбежал? То-то по углам прячешься, дезертир.
Когда Ника вернется, Кирилл не знал, поэтому решил сразу добраться до переписки и попытаться выяснить, что происходит. Легко и просто он нашел письма в почтовом ящике, который сам открывал на ее имя, когда купил компьютер. У них тогда не было секретов друг от друга, он знал ее смешной пароль – «здрасьте».
Ника успела написать немного. Кирилл бегло просматривал отправленные письма, выхватывая глазами фразы.
В первом письме нашлось такое:
Вчера после твоего звонка я почувствовала, что значит потерять тебя навсегда.
– Кто же это у нас потерялся? – В голове пронесся анекдот. «Доктор, мы его теряем! – Не волнуйтесь, сестра, у нас в реанимации еще шесть человек лежат».
Мне не стало плохо или тоскливо, у меня не заболело сердце, не потекли слезы, я не захотела броситься под поезд или замерзнуть по дороге в Одессу. Меня просто не стало. Не нужно сердце, не нужны руки, не нужно лицо, губы – ничто не нужно и ничего нет. В одной сказке говорили, что никогда так не было, чтобы ничего не было. А у меня так и получилось – ничего не стало. Пусто. Не уходи, мне больно…
В ответном письме абонент недоумевал: как он жил столько лет вдали от ее достоинств, подробный перечень которых тут же прилагался. Кроме того он отметил, что никого лучше Ники в жизни своей не знал, что она «самая вкусная, самая сладкая из всех».
– Ишь ты, любитель сладкого! Так и диабет заработать недолго. Сколько же их у него было? – рассердился Кирилл, – «из всех…».
Душа болит, тебе, наверно, очень плохо. Сижу тут в углу и рюмсаю, как последняя рева–корова. Я знаю, ты этого не любишь. Доплачу и перестану. Не представляю тебя немощным. Этого не может быть. Наверно, ты солгал мне, чтобы я не пришла и не поссорила тебя с мадам. Почему нельзя позвонить? Не стоят же над тобой постоянно? Взял бы трубку и мычал что-нибудь невразумительное.
Целую твой голливудский породистый нос и все, что к нему прилагается.
- Голливудский нос - это как? - пытался представить Кирилл. – А прилагается что? – бухтел он, открывая следующее письмо.
Вспоминаю тебя из прошлого, любуюсь. Помню твою детскую худобу и вопиющую гладкость кожи. Жизнь тебя сберегла, не исказила. Жаль, что я не художник и даже не фотограф. Не увековечила тебя ни на холсте, ни на бумаге, только в своей душе, натянутой на простенький подрамник жизни. Спрятала тебя под стекло воспоминаний, там ты и живешь.
Целую тебя, как икону во Владимирском соборе, тихо и торжественно (протерев предварительно тряпочкой). Губам холодно и твердо. Это не ты.
Товарищ не ответил. То ли сравнение с иконой его не согрело, то ли не успевал отвечать всем дамам, которым нравился его голливудский нос.
Потом Кирилл почитал последнее отправленное, чтобы представить, как развиваются события. Не дождавшись ответа, Ника написала:
Почему не отвечаешь? Рассердился? Тебе совсем плохо? За грудиной что-то рвется. Может, это душа рвется к тебе? Не молчи, напиши: это не то, что ты думаешь. Я не думаю, я боюсь. Позови меня. Если бы знать, что тебе это поможет, я бы пришла пешком, переплыла бы Днепр. Хочу дотронуться до твоей руки, закрыть лицо твоей ладонью и не шевелиться, чтобы ощущать, как твоя боль…
- Ну, это уже слишком, мадам! Никаких рукоположений! У вас есть муж, дорогая. Не был, а есть. Ныне и присно и вовеки веков. А нос хоть голливудский, хоть одесской киностудии всегда можно сломать с сильным хрустом и большим удовольствием. Аминь.
Переписка озадачила Кирилла. То, что Ника писала, было не в ее стиле. Такого надрыва в ее исполнении ему слышать не приходилось. Если бы он своими глазами не видел начатое письмо на экране, то не поверил бы, что это ее сочинение. Она написала всего несколько писем, ни в одном из них не было ни обращения, ни подписи. В своих эпистолах мужик обращался к ней «дорогая», очень удобно, чтобы имя не перепутать ненароком. Поди знай, скольким дамочкам одновременно он рассылает это письмо? Несмотря на избыточную эмоциональность посланий, любовной такую переписку Кирилл не назвал бы, но предложение Ники прийти к товарищу пешком произвело на него тягостное впечатление. Ответы поступали не сразу, через несколько дней, это легко объяснялось наличием не одной, а нескольких абоненток. А вот почему в первом письме упоминалась Одесса, Кирилл так и не понял. Этот город Ника никогда не вспоминала. Может он там живет? Разве надо переплывать Днепр, чтобы попасть туда? Одесса на нашей стороне. «Картина ясная, Одесса красная», чуть не запел Кирилл. А почему о потере пишется в первом же письме? Кирилл сделал вывод, что они не встречаются, но знакомы и, скорее всего, у них был роман. Номер его телефона она знает, но воспользоваться им нельзя ни при каких обстоятельствах – мужик женат и пишет из дома. Как реагируют некоторые жены на внебрачную переписку, Ника знала – Кирилл сам рассказал ей про коллегу со сломанным ребром. Она никогда не допустила бы, чтобы из-за нее кто-то пострадал, гуманистка. Интересно, чем этот ее голливудский стандарт заболел? Лишь бы не СПИДом.
Входящие письма были довольно однообразными, товарищ не страдал избытком фантазии. Прочитав два из них полностью, Кирилл даже не стал читать третье, чтобы не раздражаться. Он посидел и проанализировал, что так злило. Меня никто так не любил, ты ни на кого не похожа, я не смогу забыть тебя, ты самая яркая женщина в моей жизни, ты самая сладкая, я не знал никого вкуснее тебя и т.д. Возможно, без гастрономического уклона, но что-нибудь в том же духе он и сам написал бы Нике, если бы пришлось. Но когда это «пришлось» могло бы наступить? Разве что перед смертью. Смог бы сам Кирилл забыть ее и добровольно уйти? – Нет. И не собирался. А тот, видимо, ушел когда-то. Или она ушла от него? И никогда не рассказывала мужу о нем. Она ни о ком не рассказывала Кириллу, будто он был у нее первым и единственным мужчиной. Это ему очень нравилось.
Кирилл закрыл почту, вышел на балкон покурить и непроизвольно стал напевать: «Черный ворон, что ты вьешься над моею головой? Ты добычи не добьешься…»
Вот оно! В электронном адресе мужика было слово voron. Какой-нибудь Воронин или Воронов? Или это не имеет отношения к настоящей фамилии? Кирилл выбросил сигарету и пошел искать записную книжку Ники, и не успел – она вернулась домой. Глаза ее слегка припухли, но она вела себя так, будто ничего не произошло. Повозилась в ванной, клюнула что-то на кухне и пришла в спальню. Постель была постелена, выключенный компьютер стоял в сторонке, на столе, как ни в чем не бывало. Кирилл молча улегся рядом с Никой, а когда она выключила свет, спросил в темноте:
– Ты хочешь мне что-нибудь сказать?
Она вздохнула.
– О чем? О содержимом шифоньера? - Он не отозвался. – Кое-что надо сдать в химчистку вместе с шубой Варсонофия, – добавила она хриплым от слез голосом.
Какое-то время они лежали молча, не прикасаясь друг к другу.
– Ты хочешь спросить о другом? – печально произнесла она, глядя в потолок.
Кирилл не знал, о чем-то другом или «о другом» человеке, поэтому уверенно произнес:
– Я не хочу спрашивать, я знаю, что ты меня любишь.
– Боишься, что я уйду от тебя?
Оценив то, что она не сказала «брошу тебя» или «выгоню», он промолчал.
– Не бойся, Кириос, я с тобой. Меня без тебя уже нет, – очень тихо сказала она, прижимаясь к его щеке влажным носом.
– Меня тоже, – признался он почти шепотом, чувствуя, что ни один из них не лжет – таким тихим голосом не врут.
В носу у него защекотало, и он громко чихнул.
– Вот видишь, правда. – Рот его расплылся в улыбке.
Она обняла его за голову теплой ладошкой.
– Вижу, в темноте всё виднее. Спи, Отелло.
Под утро Кириллу приснился сон, короткий, не длиннее рекламного ролика. Приходит муж неожиданно домой, а из ноутбука вываливается бледный и абсолютно плоский любовник, корчит рожи, как носатый компьютерный помощник, и, облизывая белёсым языком клавиатуру и экран, приговаривает: «Дорогая, ты такая вкусная». От отвращения Кирилл проснулся.
Еще вечером он твердо решил найти человека, которому пишет письма его жена, поговорить с ним и объяснить, что свои сахарные эпистолы он может отправлять по любому другому электронному адресу, Интернет большой – дурочек на всех хватит. А если этот голливудский стандарт не отвалит, то Кирилл ему не только руки-ноги переломает, но и нос подпортит, нечем будет дамочек охмурять.
3
На другой день Кирилл нашел записную книжку Ники, и, закрывшись в туалете, изучил ее. На букву «в» обнаружился номер телефона человека, чья фамилия начиналась на «ворон» – Вороницкий. Номер был семизначный, киевский, судя по первой цифре 5, абонент обитал на другой стороне Днепра. «Слава богу, плыть не надо, метро работает». Днем двоюродный брат Кирилла Денис «пробил» по этому номеру адрес – улица сохранила имя одного из народных комиссаров, видимо, он не сильно нагадил при жизни или аборигены просто не имели понятия, кто это такой, и оставили, как было «при советах».
Кирилл поехал по этому адресу в свой выходной, соврав Нике, что нужно съездить на работу. Он чувствовал себя полным идиотом: ничего подобного ему раньше делать не приходилось. Потоптавшись по рынку возле станции метро, он присел за столик с чашкой кофе в ближайшей забегаловке, в последний раз обдумывая, начинать войну или оставить все, как есть. Может Нике надоест переписываться с этим черным вороном, и мужик отвалится от ее почты, как струп от коленки, а она освоит новую компьютерную игру и будет добиваться в ней чемпионских результатов. Кстати, он вспомнил, что не взял у брата диск с новыми играми.
Было еще слишком рано, чтобы ворваться в чужую квартиру и чего-то требовать, оставалось сесть напротив окон и наблюдать. Вороницкий жил в доме длиной в половину улицы. Изучая местность, Кирилл дважды обошел вокруг эту пародию великой китайской стены и выяснил, где находится нужная квартира, и куда выходят окна. В архитектуре дома была особенность – балконы первого этажа лежали на земле, будто приглашая переступить через перила и войти в открытую балконную дверь. Завершая второй круг, доктор издалека приметил скамейку на детской площадке напротив нужного парадного.
Туда он и направлялся, когда его обогнала группа молодых людей. Невыразительные, безликие, серо-черные, но шумные и назойливые, как стая беспородных голубей, они остановились напротив квартиры, на которую нацелился Кирилл. Один из них перелез через перила балкона первого этажа и забарабанил в окно.
– Серый, бл…! Вылезай! – потребовал он.
– Ворона! – дурным искаженным голосом стал верещать второй товарищ, кривляясь перед зрителями, которые одобрили выходку хриплым смехом.
Серый, как правило, производное от Сергея, а Ворона – это все, что осталось от фамилии Вороницкий. Друзья в специфических выражениях, пересыпая речь словом бл…, как пельмени мукой, вызывали на улицу человека, с которым пришел поговорить Кирилл. Именно к Сергею Вороницкому шел Кирилл, это он числился хозяином городского телефона и электронного почтового ящика.
Из парадного вышел пенсионер с небольшой кургузой собачкой, волочившей ноги из-за пережитой в раннем возрасте чумки. Чтобы постоять на одном месте и разглядеть голливудский нос Ворона, Кирилл обратился к деду за сигаретой.
Старик бурчал, показывая головой в сторону молодых людей:
– Наркоманы. Шляются здесь… Обкурятся в парадном и орут, гогочут, как скоты.
Будто подтверждая его слова, кто-то из них всхлипнул и истерически расхохотался.
Выразив свое отношение к молодым людям словами:
– Да, веселые ребята. – Кирилл спровоцировал поток информации.
Сосед рассказал ему, что этот Сергей с первого этажа – наркоман, устраивает в квартире притон, водит к себе шалав. Как-то его мать милицию вызывала, чтобы одну из них выставить – драться гадюка лезла, обкурилась. Родителям на пенсии никакого покоя, отец – инвалид, дочка у них нормальная, замужем, муж бизнесом занимается, а этот младший – урод, все спускает. Лечили его, но бесполезно. Ему чуть не тридцать лет уже. В армии не служил, отец отмазал. Таких сажать надо. А еще лучше отстреливать.
Доктор не был согласен со столь радикальными мерами. Он хотел обратить внимание соседа на то, что не убил же тот свою собачку, хотя она переболела чумкой и уже никогда не будет здоровой. Возможно, что и эти молодые люди не совсем потеряны для человечества. К тридцати годам нарожают детей, потолстеют и станут обыкновенными людьми, не вызывающими у окружающих отрицательных эмоций, а выйдя на пенсию, будут бродить за беспородной шавкой на привязи и клеймить позором представителей следующего, ни на что не годного, поколения. Если, конечно, доживут до тридцати, не передозируют, не погибнут в тюрьме… Грустная тема. Кирилл не стал спорить.
Друзья Вороницкого добились своего – в окне появилось серое недовольное лицо молодого мужика, он что-то прогундосил и исчез. Из кухни на его друзей грустно смотрела объемная помятая женщина, видимо, мать Сергея.
Кирилл поблагодарил любителя животных и пошел вдоль дома в сторону метро, теперь уже точно не имея понятия, что делать. Нормальному человеку не придет в голову драться с толпой наркоманов. Разве что в качестве суицидальной попытки. К этому он был еще не готов. Каменный гость – запасной вариант.
Кирилл вернулся в кафе, чтобы посидеть и подумать. Следом за ним туда же ввалились всем кублом и друзья-товарищи, вызывая ужас унылой дамы за стойкой. Кирилл подумал, что надо съесть мяса белой змеи, чтобы понимать, о чем говорят эти люди. В переводе на русский язык суть разговора сводилась к следующему: кто-то из них въехал какому-то «мерсу» в бок на полной скорости и угробил машину. Даже есть жертвы с обеих сторон, одного завтра хоронят, по этому поводу все дружно посмеялись. Теперь не на чем ехать в Крым. А у Сергея есть знакомая чувиха с фургоном, одноклассница. То ли они собирались арендовать ее машину, то ли пригласить, понять было сложно. Несколько раз прозвучало слово Казантип.
За время разговора у Кирилла появилась возможность разглядеть Сергея Вороницкого. Высокий, стройный, нет, скорее патологически худой, с болячками на лице парень, какой-то недужный, типичный для наркоманской среды, одетый слишком тепло, не по погоде, говорящий нарочито медленно и гнусаво. Нос у него был великоват, но не вызывал никаких ассоциаций с Голливудом. Неадекватная девица, способ существования которой декларировался всем ее внешним видом, все время лезла к нему в лицо, тщетно пытаясь поймать безразличный рыбий взгляд.
Теперь Кирилл ничего не понимал в переписке жены. Прочитанные им письма вряд ли были написаны такому человеку. Ника не могла встречаться с наркоманом! Или он в свое время заболел от горя, что она его разлюбила? Ерунда. Невозможно поверить, что полученные ею письма написаны таким сомнительным типом. «Дорогая» – это слово не из его лексикона, мужик называл свою даму словом «солнце», проговаривая все согласные в нос.
Загадка осталась неразгаданной. Может, Сергей Вороницкий отдал свой компьютер за долги? Наркоманы и не такое отдают. В доме еще имеется сестра. Сосед говорил, она замужем. Это не ее муж веселится на компьютере шурина? Бизнесмен, женат – при мужике должна быть «мадам» из-за которой нельзя говорить по телефону… Ответ по-прежнему был в квартире. Надо было вернуться. А дальше что? Кирилл не имел понятия, что делать: то ли просто позвонить в дверь и спросить, кто тут переписывается с моей женой? То ли постучать в окно и пригласить на пару слов и оторвать руки-ноги. Но кого приглашать?
Приближаясь к уже знакомым окнам, Кирилл шел по дорожке вдоль палисадника. Он издалека увидел, как пара мальчишек гоняет мяч на небольшом клочке утоптанной земли возле детской площадки, их оттуда выгнала бабка с детской коляской. Мальчишки огрызались, хамили, но отходили на асфальтовую дорожку ближе к дому, пасуя друг другу мяч.
Мяч попал на газон, и тогда с балкона четвертого этажа досужая тетка облаяла футболистов. Им явно было не впервой, поэтому, забрав мяч из тощих зарослей, они продолжили играть, игнорируя вопли сверху. Опасаясь проезжающего автомобиля, один из игроков дал длинный пас, но не попал в ноги партнеру, а прострелил дальше, прямо к Кириллу – в ответ он ударил по мячу, сильно и метко. Мальчишкам понравилось.
Машина проехала, освободив дорогу, и теперь они играли втроем: два подростка и «дядька», который почти годился им в отцы. Несколько минут все было благополучно, пасы попадали прямо под ноги играющим. Тетка сверху умолкла, не находя повода для крика и опасаясь взрослого мужика. Один из футболистов все просил подать ему повыше, хотел отработать удар головой. Он отходил подальше от партнеров, чтобы удобнее было принять, но не рассчитал расстояние, споткнулся о бровку и, падая на спину, отправил мяч прямо в сторону дома. Футболисты на секунду замерли, ожидая звона разбитого стекла. Бдительная соседка уже орала им, что она знает, кто разбил окно, пусть хулиганы не вздумают удирать. Им повезло: мяч не долетел до открытого окна Вороницких, попал в простенок, отскочил от железного подоконника и плюхнулся в ограждение балкона. Мальчишки испуганно смотрели друг на друга, упавший чесал ушибленное место, а его напарник не по-детски умело матерился. Кто-то должен был идти за мячом, если хозяева отдадут, конечно. За мячом, тем же путем, которым ходили приятели Сергея Вороницкого, отправился Кирилл. Тетка сверху, рискуя жизнью, перегнулась через перила, пытаясь разглядеть разрушительные последствия занятий спортом, чтобы бежать к телефону и вызывать милицию.
Кирилл одним движением запрыгнул на балкон, поднял мяч с пола, и, собираясь извиниться перед хозяйкой, заглянул в открытое окно и застыл с мячом в руках – из комнаты на него смотрел Харрисон Форд. Правда, он был седой, старый и тусклый, видимо, вследствие оторванности от голливудского изобилия, но вполне узнаваемый. «Артист» полулежал в постели, перед ним был раскрытый ноутбук, удар мяча в стенку возле окна отвлек его от печатания.
От неожиданности Кирилл растерялся. Хозяин улыбнулся и приветственно помахал рукой неожиданному гостю. Щербатая улыбка исказила черты лица, и блеклая копия всемирно известного Индианы Джонса превратилась в пародию. Это вернуло Кирилла к действительности. Он торопливо извинился, перелез через перила и, кинув мальчишкам мяч, пошел вдоль дома.
Он знал, кому писала его жена – это был отец Сергея Вороницкого.
– Ну и ну, явился каменный гость, – смеялся над собой Кирилл по дороге к метро. – Как бы я его из-под ноутбука вытаскивал, чтобы руки-ноги отрывать? А текст был бы: дедушка, немедленно верните мне жену! Что и у кого может отнять лежачий старик? Дичь! Ему не меньше семидесяти лет. Может это папаша Харрисона Форда? – забалагурил от радости доктор. – Не поехал за кордон в свое время, прикрылся псевдонимом и бедует среди нас, вместо того, чтобы греться под щедрым Калифорнийским солнцем.
Доктор никогда не станет воевать с лежачим больным, это унизительно. А тем более убивать старика. Кирилл задумал другое убийство, самое простое и правильное. Удивительно, что это не пришло ему в голову раньше.
4
Ника неделю не подходила к компьютеру, ей было не до переписки: ее соседка уехала хоронить маму, а свою собаку, здоровенного, балованного эрдельтерьера оставила им с Кириллом. Присмотр за этой формой жизни превратился в стихийное бедствие. Не признавая в Нике хозяйку, пес не выполнял команды, придуривался глухим. Во время прогулок он носился с бешеной скоростью и таскал Нику за собой, как лайка санки. А однажды обкрутил ей ноги поводком, и, воспользовавшись ее растерянностью, отвязался и удрал. Ника уже прикидывала в уме, чем возмещать соседке потерю смысла жизни, когда эрдель, как ни в чем не бывало, вернулся, вонючий, с грязными лапами и довольным выражением лица, громким лаем требуя у и.о. хозяйки усиленного питания, чтобы достойно отпраздновать приключение.
– Спасибо, что не пригласил в гости друзей, – бухтела Ника, когда мыла его миску.
По ночам это кудлатое чудо природы не давало спать, громко лая на всех, кто проходил по лестнице мимо двери, а в качестве награды за службу негодяй пытался плюхнуться на одеяло рядом с Никой, когда Кирилла не было дома. Устроившись спать под ее кроватью, он отравлял воздух и громко вздыхал об отсутствии в жизни собачьего счастья. Сдав его истосковавшейся «мамочке», Ника пообещала мужу, что у них никогда не будет эрдельтерьера. Кирилл полюбил жену еще больше.
Добравшись, наконец, до ноутбука, Ника подключила его к телефонной линии, открыла крышку, включила и остолбенела – на черном экране с кладбищенской мрачностью зияла надпись «Non system disk or disk error».
Она снова и снова пыталась что-то сделать с чертовой таратайкой, ответ был один: error.
Кирилла дома не было, она в панике позвонила ему на работу. Он пообещал посмотреть, когда вернется домой, и успокоил: если что – кузен разберется, не зря в хакерах ходит. Сначала не было времени у Кирилла – нашлись более важные дела, потом не мог выкроить время Денис. Ника плакала, когда мужа не было дома, металась, узнавая у друзей, нельзя ли отправить письмо с чужого компьютера, возможно, из какого-нибудь компьютерного зала, но вопросы, которые ей задавали специалисты оставались без ответа – она ничего не понимала в компьютерах, в почтовых программах и прочем. Она только умела отправлять письма со своего компьютера и играть в игры на своем компьютере. Все. Это был конец.
Однажды ночью Кирилл услышал, как она плачет на кухне в три часа ночи, утешать ее он не пошел. Утром она не встала, чтобы его покормить, а вечером, когда явился, наконец, Денис, она не вышла из спальни, чтобы встретить его. Мужики просидели вдвоем на кухне несколько часов, выпили бутылку вина, пока реанимировали ноутбук, и благополучно восстановили Нике почтовый ящик. Там уже ждало письмо. Ложась спать, Кирилл хотел обрадовать Нику, что все в порядке, но она не пошевелилась и не отозвалась. Утром перед уходом на работу он поставил компьютер на самое видное место, а днем, позвонив домой, проверил, обнаружила ли жена, что «таратайка» работает.
В почтовом ящике Ника обнаружила всего одно письмо от Вороницкого. Оказывается, он тоже не писал все это время, потому что лежит в больнице, его прооперировали, но теперь он чувствует себя гораздо лучше. Пребыванием в больнице объяснялось и изменение адреса, с которого отправлено письмо, впрочем ворон в названии по-прежнему присутствовал. Она успокоилась, что переписка не потеряна, не пропала, что он жив и относительно здоров, если может писать с больничной койки. Она не написала ему, что считала его уже мертвым, и не описала, как плакала несколько дней. Вместо этого посмеялась над своими приключениями с чужой собакой и передала привет от хомяка, которого во время очередного побега из таза дурной эрдель сначала чуть не раздавил лапой, а потом попытался съесть на ужин. Хотя кто знает, может быть, он так играл с соседом по квартире?
Письма Вороницкого после операции изменились, стали смешными и трогательными, в них были не только комплименты столетней выдержки и окаменелые от времени ахи и охи, но и свежие анекдоты, чаще всего про медиков – так он давал ей понять, что помнит о её муже. Ника пересказывала шутки Кириллу, некоторые он слышал на работе, а некоторые не знал. Почти исчезли из писем «ты самая…» и «я никогда ни с кем так…», от которых у Ники возникало дежавю, зато появились какие-то ласковые словечки и комплименты. В конце концов, кто говорил ей комплименты? Никто. Ну и что, что они повторялись? В зеркало мы тоже каждый день смотрим, а не надоедает. Столько внимания ей давно никто не уделял. Смешно, но если бы он предложил встретиться, то, скорее всего, она отказалась, ведь он вряд ли стал бы говорить то, что писал в письмах, а слушать банальности не хотелось. В последнем полученном ею письме он написал: «Дорогая, просто знать, что ты существуешь, – уже радость». Кирилл никогда ей такого не говорил. И, наверно, не скажет. Это обидно, но всё остальное…
Никогда и ни с кем ей не было так хорошо, как с Кириллом. В последнее время он стал другим: занимался сексом как спортом, всячески изощрялся и доводил ее до полного изнеможения. Её мучил стыд, что она пишет письма другому мужчине, но письма были ей так же необходимы, как ласки мужа. И она сердилась на себя и на них обоих. Так продолжаться не могло, эта переписка угрожала разрушить ее семью, и Ника решила позвонить Вороницкому, чтобы договориться писать письма реже, хотя бы раз в месяц, ведь он чувствует себя лучше.
5
Кирилл сидел дома, у него было два выходных подряд. Разговаривать сквозь зубы или ждать, когда муж пойдет в туалет или в ванну, Нике претило. Она коротала время за компьютером – гоняла коротышку по лабиринтам. Вечером Кирилл вышел за сигаретами. Какое-то время у нее заняли поиски записной книжки – это всегда была проблема. Ника набрала номер телефона, записанный давно, еще до Чернобыля. Ей ответил печальный женский голос. Ника удивилась и бросила трубку. Потом посидела, глядя то на телефонный аппарат, то на экран, по которому носился энергичный мужичок. Ей только сейчас пришло в голову, что номер мог несколько раз измениться, но другого все равно не было. Ника без всякого удовольствия позвонила еще раз, прикидывая, как спросить. В трубке звучал тот же грустный и усталый голос. В ответ на свой вопрос Ника, услышала:
– Он давно умер.
– Давно?!…Когда? – растерялась она.
– А кто это? – поинтересовалась женщина.
– Ника Самофракийская, – автоматически произнесла Ника, возвращая трубку на место.
Перед ее глазами на серо-голубом экране шустрый компьютерный человечек суетился в лабиринте, не успевая без посторонней помощи удрать от других, более агрессивных особей, которым главный герой настолько не нравился, что они при малейшей возможности норовили замуровать его в стену.
Хлопнула входная дверь, чуть позже в дверном проеме появился Кирилл, а Ника так и сидела, глядя в одну точку.
– На тебе лица нет, – констатировал муж, разглядев в полумраке ее растерянную физиономию, освещенную голубым светом игрового поля. – Что случилось? Здесь побывало привидение, пока меня не было? – весело спросил он, усаживаясь рядом с ней на диван. – Жаль, что я не застал. Или оно еще здесь? – прошептал он и «испуганно» оглянулся.
Ника показала ему на экран ноутбука, открыла рот, чтобы что-то произнести, но не смогла.
– Ты проиграла в «попкорн» крупную сумму? – нарочито сочувственно спросил он, но разглядел, что это другая игра. – Это не «попкорн». Господи, как носится, – оценил он скорость, с которой человечек перемещался в замкнутом пространстве. – Себе бы так, сколько всего можно было бы в жизни успеть! – Кирилл понажимал кнопки на клавиатуре, пытаясь помочь главному герою удрать от погони, но неудачно – его опять замуровали.
Она отрицательно покачала головой, протянула руку к крышке ноутбука и закрыла ее, будто избавляясь от всего, что было в компьютере, и тихо сказала:
– Все гораздо хуже.
– Да? – он восходящей интонацией спрашивал, что может быть хуже. – Ты не оплатила счет за кабельное телевидение, и нам его отключат?!
– Я не знаю, как тебе объяснить, – начала Ника, не обращая никакого внимания на его веселье.
– По-русски желательно, это единственный язык, который я знаю с начала до конца, – пошутил он, обнимая ее и увлекая за собой к спинке дивана. – Свет включить?
– Послушай, Кира, я должна тебе рассказать кое-что, покаяться, – произнесла Ника и медленно приложила руку ко лбу. – Происходит что-то странное.
– Слушаю тебя, дочь моя, – произнес он монотонно голосом священнослужителя, сидящего в специально отведенном для подслушивания чужих тайн месте. – И не скупись на подробности, а то я заскучаю – добавил он «страшным» шепотом.
– Кира, я переписываюсь с покойником, – тихо сказала она.
Кирилл немного помолчал и осенил себя крестным знамением:
– Свят, свят, свят! Тогда лучше свечку зажечь, за упокой. Всеблаг еси, господи наш. – Он еще раз перекрестился.
– Не кощунствуй! Почему тебе весело? – тревожно спросила Ника, пытаясь в темноте разглядеть его лицо, встала на колени на сиденье дивана, чтобы быть ближе к нему. – Ты не веришь?
– Верю! – шепотом произнес он, прижимаясь лицом к ее груди и трогая ее сквозь одежду. – Еще как верю! – веселился Кирилл, целуя в темноте ее шею. – Пиши кому хочешь, на то и Интернет придумали. Только следи, чтобы во сне не являлся, у нас валерьянка кончилась.
– Перестань! – Она отодвинулась, потому что его ласки отвлекали ее от переживаний. – Выслушай меня серьезно! Не только я ему пишу, он мне отвечает! – договорила она очень медленно и тихо. – Ты понимаешь? Мне пишет письма покойник!
– Ты преувеличиваешь возможности компьютера, Никуша, – отвечал ей Кирилл обычным голосом. – Связь с потусторонним миром еще, как следует, не наладили.
– Нет. Сначала я переписывалась с живым человеком, он точно был жив. Я знаю! А уже потом… – она растерянно замолчала.
– Ты послала ему по почте смертельный вирус, и он скончался? – веселился Кирилл.
– Молчи, ты глупости городишь, – быстро проговорила она и в отчаянии пристукнула мужа ладонью по плечу.
– Я понял: ты описала свою работу, вот твой абонент и умер от скуки, когда почитал письма. Это не гуманно, дорогая.
– Ты глупый. Ничего я ему про работу не писала. И не говори мне «дорогая», я это слово не люблю.
– Да?! – Он-то знал, кто ее таким словом называл. Монополия, значит.
– Он умер и забыл мне сообщить об этом.
– Отчего же он умер?
– Я не знаю, диагноз у вдовы не спросила.
– Ты бы хоть сказала, о ком мы говорим, Никуша. Кто он?
– Человек. Настоящий человек. – Ника уткнулась лицом в плечо мужа и заплакала.
– Так ты переписывалась с настоящим человеком! – повторил Кирилл ее интонацию, – летчиком Маресьевым?! Тогда все понятно: он не мог быть живым – к началу вашей переписки он давно умер. Он герой Великой Отечественной войны, летчик. В детстве я обожал книгу о нем.
– Кира, что ты несешь? С тобой невозможно говорить! Я серьезно, а ты…– возмущалась она сквозь слезы.
Кирилл замолчал, Ника, немного успокоившись, заговорила сбивчиво:
– Ты не обижайся. Просто послушай. Я должна все тебе рассказать. Он позвонил, когда заболел, то есть у него что-то там оторвалось на спине, или ниже, он и сам тогда не знал.
«Что могло оторваться ниже спины?» – подумал Кирилл и спросил:
– У Маресьева?
– Прекрати, иначе я перестану с тобой разговаривать, – глухо ответила она, и Кирилл понял, что пора остановиться.
– Всё, всё. Слушаю.
– Он позвонил, – снова начала она.
– Кто он, Никуша? – выдохнул Кирилл.
– Знакомый мой. Нет, сотрудник, бывший. Он сказал, что у него травма спины – поднял что-то тяжелое на работе. Он вечно тягал тяжести, то ванну поднимал – полы менял, то дом на даче строил. А тут поднял какой-то ящик с прибором, и мышца оторвалась. Представляешь, он не мог потом ни ходить, ни стоять, даже сидеть не мог, только лежал, как Николай Островский. Ходить на костылях, он не мог, – Ника замолчала, глотая слезы. – Дочка купила ему ноутбук или свой отдала, я не знаю. Он позвонил мне, спросил мой электронный адрес, попросил, чтобы я писала. Конечно, проще было бы общаться по телефону, но он не мог говорить со мной: за ним жена ухаживала и Ляля, он не хотел их огорчать. Кто знает, что им в голову придет.
– Это, конечно, была деловая переписка, раз ты говоришь, «бывший сотрудник», – ехидно сказал Кирилл.
– Нет, не деловая, – тихо ответила Ника.
– А какая?
– Никакая, – рассердилась она и пожалела, что начала разговор.
– Понятно, любовно-платоническая, – продолжал тем же тоном муж.
Ника молчала, думая, что другой любви с Вороницким не могло быть уже двадцать лет. Он еще тогда стал импотентом, она даже знала причину.
– Ты хоть сказала ему, что ты замужем? – нарушил своим вопросом ход ее мыслей Кирилл. Он-то знал, что переписка мало похожа на любовную. – Может быть, и писать не пришлось бы.
– Кира, он знал, что я замужем. Мы как-то столкнулись на улице, случайно. Я еще тогда ему сказала, он меня поздравил.
– Что же он этот факт проигнорировал?
– Ему просто нужен был человек, чтобы пожаловаться или отвлечься от боли. Он, наверно, не только мне позвонил, но не у всех же дома есть компьютер. Кому-то некогда писать. А я не умею отказывать людям, когда им тяжело. Ты, конечно, имеешь полное право обижаться. Ну, если хочешь, считай это гуманитарной помощью. Тебе как доктору это должно быть понятно.
– Да-а? – иронично протянул он с восходящей интонацией, но она проигнорировала его иронию.
– Да, люди по-разному друг другу помогают.
– Это как, по-разному? Как ты – соседкам: то чьи-то райские кущи орошаешь, то чужую скотину пасешь. – Он имел в виду эрделя. - Теперь вот...
– Какую скотину? Перестань. Это все ерунда. – Помолчав, она сказала: – Вот вчера показывали, как Одри Хёпберн в Африку ездила, помогать аборигенам.
– Это еще кто?
– Ладно, не знаешь Одри, Мадонну знаешь?
– Слава богу, только понаслышке, – развеселился Кирилл.
– Так вот Мадонна тоже в Африку подалась, помогать, чем может. Даже ребенка усыновила. Ее за это хвалили и фотографировали с группой местных товарищей на фоне живописных закатов, – объясняла Ника.
– Я себе представляю, чем Мадонна помогала этим самым…товарищам. Фото хоть приличные получились, не групповуха?
Ника не стала слушать болтовню мужа.
– Она им денег на лекарства давала, кормила.
– Хорошо, что не грудью, наглотались бы силикона, – Кирилла уже несло.
– Кира!
– Ты же не собираешься усыновлять этого Николая Островского, я надеюсь? Мальчонка-то не новорожденный попался, – скептически заметил Кирилл, – и не черный. Кто-нибудь подумает, что и, правда, твой…
В ответ на его ахинею она презрительно сморщила лицо и возразила.
– Не зацикливайся на мелочах.
«Что же тогда можно считать принципиальным отличием, если вместо маленького распухшего от голода мальчика в Африке, есть большой, старый белый дядя на другом конце города?» – подумал Кирилл и возмутился:
– И с голоду твой друг не умирал, как африканские дети!
– Нет, он просто умирал, – серьезно сказала Ника.
– Как ты узнала, что он умирает? Он сказал тебе о травме, как я понял.
– Я это почувствовала. Он стал другим. У людей, согласных умереть… Нет, не знаю, как это рассказать. Мне это очевидно.
– Твои письма не вылечили его, – не сдавался Кирилл.
– Нет, – огорчилась Ника. – Его могли вылечить твои коллеги.
– Ну, прости. Я лично его не лечил. И вообще бывают травмы, несовместимые с жизнью, – сердито сказал Кирилл.
– Я знаю, не сердись, Кира. Тебе, наверно, неприятно сейчас, но ему хуже, чем тебе – он умер.
– Это как сказать, Никуша. Может ему совсем хорошо, а не совсем плохо.
– А совсем не болтать ты не можешь?
– Еще не пробовал.
– Попытайся. Нет, я не понимаю: ты хочешь сказать, что можно отказать в помощи инвалиду, который не стоит на ногах и не ходит?! – возмутилась она. – Ему даже лежать было больно.
– Я не понял, Никуша, в чем проблема? Взял в аптеке костыли напрокат и пошел по бабам!
– Да не мог он ходить на костылях! У него же не было одной руки, – сообщила она, вытирая нос.
– У кого не было руки? – переспросил Кирилл совсем другим тоном, он был потрясен – у Харрисона Форда не было руки! После этого он какое-то время ничего не слышал, хотя Ника что-то говорила.
Он знал, что мужик чуть не в дедушки ему годится, что болен, но рука… Слава богу, что в комнате темно, и жена не видит его лицо, глупее он не выглядел никогда, даже на экзамене по высшей математике. Он вспоминал встречу с покойным, тот помахал ему рукой. Правой. Это точно. Нормальная большая мужская ладонь. Что там было в ее письме? «Я помню каждый твой пальчик», не мудрено, если их так мало. И еще «накрыть лицо твоей ладонью…», как-то так. А что там Ника говорила вначале: вечно тяжести тягал. Чем? Одной рукой?
– Ты хоть не ревнуешь к прошлому? Когда мы с ним встречались, ты еще в школу ходил. У него дочка твоего возраста. Это было до нашей эры.
Кирилл не ответил, пытаясь сосчитать в уме, сколько ему было лет в то время. Пятнадцать?
– Кира, лучше объясни мне, как он мог писать потом, когда умер? Я не понимаю. Разве можно отправлять письма не сразу? Это же не обычная почта, – думала она вслух, глядя в темноту.
– Конечно, нельзя, – ответил он и подумал: «Для нас ничего невозможного нет!»
– Но он же пишет! Я не понимаю. – Она снова заплакала.
– Не думай об этом, Никуша, разберемся, кто тебе пишет, у нас же свой хакер есть. Покормишь Дениску обедом, он тебе все узнает. Главное, чтобы мясо было, он тогда лучше соображает. – Кирилл погладил ее. – Расскажи мне лучше, почему у него не было руки? – Отсутствующая рука не давала покоя.
– Я не знаю, – просто ответила она, вытирая глаза.
– Как это? Он скрывал? Или ты стеснялась спросить?
– Нет, это не имело тогда никакого значения. Собственно, и сейчас не имеет. Мне все равно. Он жил, как здоровый человек. Сказать о нем «инвалид» было невозможно. В юности он играл в футбол, а потом плавал на байдарке.
– Плавал с одной рукой? – засомневался Кирилл. – Не может быть.
– Может! У него под кроватью лежала настоящая байдарка, – с восторгом сообщила Ника, вытирая нос платком. – Он и рыбу ловил. Я же тебе говорю: он был необыкновенный человек, настоящий.
Кирилл помолчал, переваривая полученную информацию, и спросил:
– Ты, наверно, и раньше жалела его?
– Никогда. Он был красивый, а красивых не жалеют.
Кирилл думал, что всё наоборот: если бы товарищ был некрасивый и обыкновенный, кто бы его пожалел?
– Он был очень интересный, – с энтузиазмом продолжала рассказывать Ника. – Не ел мяса – денег на него не хватало, зато остался стройным на всю жизнь. Каждое утро ездил на работу в электричке – среди пьяных мужиков и теток с корзинами – тонкий, в безукоризненном бежевом жакете и золотых очках, элегантный, как английский джентльмен, и читал романы на английском языке, – говорила Ника с восторгом. – Это был настоящий шик!
– Что же он мог читать? Уальда?
– Нет, Хейли. Всегда только Хейли. Где он его брал в те времена на английском языке? – задумчиво произнесла Ника. – Он был очень похож на Харрисона Форда, тот же тип лица.
– Да, похож, – подтвердил Кирилл, думая о том, что по-английски он не то, что читать, а и двух слов сказать не может.
– А ты откуда знаешь?! – удивилась Ника, вытирая глаза.
– Господи, ну на чье лицо ты бы еще обратила внимание?! – выкрутился Кирилл, – разве что на Роджера Мура. А ты собиралась замуж за Форда?
– Не помню, это всё так давно было. Кажется, нет, – равнодушно ответила Ника и задумалась. – Вспомнила! Это было невозможно, – она включила ночник.
– Он был женат? Сколько у него детей?
– Официально трое. Нет, не поэтому. Была более веская причина. – Она села, свесив ноги с дивана. – Понимаешь, он жил на Красном хуторе, в хате-мазанке с земляным полом, у очередной тещи. И представь себе: там не было стола! Я все думала, как же он ел? В его новой квартире, где мы встречались и пили шампанское, тоже не было стола и не предполагалось. А какой обед может быть без стола? Ты мне объясни, – недоумевала Ника своим обычным, ироничным голосом. – Он ел, как батрак, держа тарелку навесу, и не возмущался. – Она вытянула перед собой левую ладонь с растопыренными пальцами, прикидывая, как можно есть навесу. – Это все решило. Зачем мне мужчина, который так ест?
Кирилл слушал ее и тихо веселился, понимая, что ни одна из его знакомых женщин никогда не привела бы такую причину, чтобы не выйти замуж. Будто недостаточно было того, что дядя имел тогда несовершеннолетних детей и крошечную зарплату инженера в свои пятьдесят лет. Об остальных недостатках бывшего любовника жены он старался не думать. Стоп! Чтобы есть без стола, нужно две руки. Чем он держал тарелку, когда ел? Кирилл хотел поделиться своими сомнениями с Никой, но передумал. Зачем?
– На работе один деятель догадался о нашей связи и спросил меня потихоньку: «Ты не могла выбрать лучше? Здесь полно мужиков». Не могла - он и был лучшим. Его сделали в единственном экземпляре. Ручная работа. А остальные – обыкновенные ИТР-овцы: рыхлое начальствующее старичье пускающее слюни, глядя на неисследованные дамские тылы; молодые специалисты, спортивные, сексуально озабоченные резиновые мячики, прыгающие от одной практикантки к другой в перерыве между подниманием стульев за заднюю ногу. А он был уникальным, хотя жил среди местных пигмеев. Представляешь, его тесть, напившись самогона, с матюками гонялся за женой вокруг хаты, в которой не было стола. А теща требовала у зятя, чтобы тот купил контрастность для телевизора, так и говорила: «Візьми гроші та купи, якщо її там нема». Как он мог жить с такими людьми? – Ника замолчала, вспоминая давно забытые подробности: разнокалиберные жены, разновозрастные дети, пожизненные алименты, дебильные тещи, трухлявая дачка, бесконечные неотложные ремонты, старые больные родители – два грибочка. Тут не до любви на стороне. – Он прожил жизнь до меня, я спізнилась.
Кирилл хохотнул и спросил:
– А его жена знала о тебе?
– Знала. Однажды она увидела мой след в спальне, на воде. Это ее сгубило, бедняжку.
– Откуда в спальне вода?
– Это неприлично рассказывать. – Ника махнула рукой. – Мадам, увидев мой след на три размера меньше ее собственного, обыскала весь дом, включая антресоли, видимо, надеялась поймать там меня. Но я не курица, чтобы гнездиться под потолком, поэтому она обнаружила только пустые бутылки от шампанского и рассердилась, правильно предположив, на чьи деньги это шампанское было куплено. Она сдала стеклотару – подлатала дыру в семейном бюджете, и стала регулярно падать дома в обморок. Ежедневно, вместо зарядки. Чуть в больницу не попала.
– Что это значит? Заболела? – не понял Кирилл.
– Ни боже мой! Как ты думаешь, что делает женщина, которая вышла замуж за бабника, нарожала «ему» детей, а он все равно гуляет? – Кирилл понятия не имел, как ведут себя жены бабников. – Его же надо как-то удержать, пока не ушел к следующей оптимистке рожать следующий комплект детей, – продолжала Ника. – У мадам только один выход – хворать. По моим наблюдениям, Кира, у многих бабников жена, с которой он умирает на одной жилплощади, очень и очень «больная» женщина, просто умирающий лебедь какой-то. Тоска! Так и вижу, как эта страдалица складывается пополам где-нибудь на кухне, поближе к воде, лебедь все-таки. Белые перья на голове вздрагивают от грусти… Чистый Сен-Санс. Если мужик нацелился на следующую любительницу острых ощущений, частота падений увеличивается. Смотришь, этот злодей еще и лечить ее начнет, – закончила свой рассказ Ника и потянулась руками к мужу. – Я вот думаю, как хорошо, Кира, что ты не бабник, и мне не надо будет лет через двадцать пристраиваться в обморок где-нибудь на кухне возле раковины.
– Да, повезло тебе. Пойду, чайник поставлю, от переживаний я есть захотел, – сказал он, выходя на кухню. – Ты будешь чай пить?
– За компанию и монах женился, – ответила она, – умоюсь, приду.
По дороге в ванную, Ника спросила:
– Кира, а что бы ты сделал, если бы узнал, что я пишу другому мужчине?
– Пошел бы по стопам генерала Отелло или ноги оторвал бы твоему настоящему человеку.
– Неправда, ты же не примитивный. Ты бы просто спросил меня, кому я пишу, и я бы тебе объяснила, что это гуманитарная помощь.
– Еще скажи, что мы с тобой сходили бы к нему на похороны.
– Как бы мы узнали, когда его хоронили, если он до сих пор пишет?
Кирилл хмыкнул и сказал:
– Интернет прошляпил: забыли человеку сообщить по e-mail, что он умер.
Он ел и вспоминал, как позвонил Харрисону Форду, чтобы объяснить мужику, куда посылать свои письма. Трубку взяла дочь, Кирилл представился сотрудником ее отца, и его тут же пригласили на поминки – старший Вороницкий умер во время операции, сердце не выдержало. Так что попасть на похороны Ника могла. После того звонка Кирилл и «убил» их ноутбук, чтобы не расстраивать жену.
Чай был слишком горячий, Ника болтала в чашке ложкой, чтобы остудить его, и спросила:
– Кира, а ты, правда, любил «Повесть о настоящем человеке?»
– Правда. Я думаю, если бы Полевой был американским писателем, снимали бы о Маресьеве байопик каждые десять лет. Играли бы его и Кирк Дуглас, и Шон О’Коннори, и Брюс Уиллис, и Бред Питт. И Калкин в варианте «Один в небе» или «Один в лесу».
Ника хмыкнула.
– Они слишком толстые, чтобы изображать человека, который столько голодал, – и, улыбаясь, задумалась о чем-то. – Знаешь, что в романе самое трогательное?
– Когда он без ног танцует, – уверенно ответил Кирилл, вытирая салфеткой рот.
– Нет, это как раз американское, механическое. Помнишь, Мересьев в лесу нашел людей, они там жили в землянках, прятались от немцев?
– Я такого не помню. Это после того, как он ежика съел?
– Какого ежика? – возмутилась Ника.
– Я думаю, сырого, у него спичек не было, чтобы его пожарить. И фашисты дым от костра заметили бы, – молотил Кирилл, улыбаясь.
Ника укоризненно посмотрела на него.
– Интересно, все доктора такие циничные?
– Нет, что ты! Я один такой, остальные – гораздо циничнее. Так что там в лесу случилось? Ты не отвлекайся.
– Всех этих лесных жителей кормила яйцами одна курица, звали ее Партизанка. Так вот, чтобы накормить Мересьева, старуха-хозяйка сварила из нее бульон. И он выжил. А они? Там были дети, старики. Вот это подвиг.
– Не расстраивайся, Никуша, судя по твоей переписке, ты бы тоже последнюю курицу сварила для своего…
– Если бы да кабы, – резко перебила его Ника, уходя в спальню стелить постель.
У нее на душе остался неприятный осадок: зачем понадобилось рассказывать все это мужу? Нехорошо. Испугалась, что покойник пишет. Могла бы и потерпеть. Что тут страшного? Не являлся же он во сне? Кто эти письма пишет? И зачем? Не может же их писать его сын. Как его звали, кстати? Она попыталась вспомнить, но не вспомнила. Мальчишка тогда ходил в детский сад или в школу? А что он делает сейчас? За всю историю их отношений Ника ни разу и самого Вороницкого не назвала по имени. Почему? Имя как имя, а с отчеством – уже Скалозуб какой-то. Может она и не любила его никогда? Давным-давно относилась к нему как к историческому персонажу: даты помню, заслуги признаю, без необходимости не вспоминаю. Забыла его быстро, а после замужества и не вспоминала. «Лучше найдешь, позабудешь…» – Кирилл лучше. И любимый. Зачем надо было писать все эти письма? Вороницкий попросил – она ответила. Это была гуманитарная помощь пострадавшему. И не более того.
Кирилл, моя посуду, думал: «Интересно, сколько бы я еще писал эти письма, если бы Ника не позвонила вдове? Ну и роль досталась – старый больной многоженец. У него еще и руки, оказывается, не было. Если бы я знал… Хотя что это изменило бы? Печатал бы письма одной рукой, что ли? Чего стоило сразу спросить: кому ты пишешь? И ничего этого не было бы. Или сказал бы ей, что Вороницкий умер, после своего звонка вдове, а не кулемал бы почтовый ящик от имени покойника. Да и Ника еще тот оригинал: писать письма семидесятилетнему дядьке, однорукому, умирающему. Нет – покойному. Хотя нет, она писала не старому инвалиду, а настоящему человеку, герою. «Он попросил». Как мало надо. Господи, где таких женщин берут? И слова нашла для оправдания – гуманитарная помощь. Правильно назвала. А как называется то, что делал я? Если узнает, что большую часть его писем написал я, рассердится или обрадуется, что люблю? А кто ей скажет? Покойник?»
Лежа в постели, Кирилл поцеловал Нику в висок и спросил:
– А ты хочешь, чтобы он писал?
– Нет. И раньше не очень хотела, а сейчас тем более, – сказала она и по-детски добавила, – мне страшно.
– Так не читай, – предложил он и улыбнулся своей шалой улыбкой.
Ника пристально посмотрела ему в глаза и тихонько засмеялась:
- Как это?
– Это элементарно, Никуша: он тебе пишет, потому что ты читаешь.
– Болтун. – Она быстро выключила свет и потянулась к его губам.
Утром Ника открыла почтовый ящик и обнаружила во входящих новое письмо, но не открыла его, а удалила, не читая. Посидела перед компьютером, подумала и написала ему в последний раз:
«Любимый мой, я знаю, что ты умер. Не пиши мне».