1.
Мне едва перевалило за тридцать, а уже начались проблемы со здоровьем. Речь не об ангине или гриппе – эти болезни легко поддаются лечению и редко представляют угрозу для жизни. Другое дело – ишемическая болезнь сердца и гипертония. Позже у меня появились приступы пароксизмальной тахикардии, для прекращения которых приходилось вызывать скорую помощь. Они начинались внезапно и нагоняли такой страх, что мне долго не удавалось успокоить свои нервы после того, как сердце прекращало свою дикую пляску.
Однажды такой приступ начался у меня прямо в школе после звонка на первый урок, когда я направлялся в класс. Я принял нитроглицерин, который мне посоветовали носить с собой, но это не помогло. Однако меня ждали дети, и я положил под язык ещё одну таблетку, тем самым ещё больше ухудшив своё состояние. Сердце начало колотиться так, что казалось, вот-вот потеряю сознание. Скорая помощь, которую вызвал кто-то из учителей, приехала с большим опозданием, так что пришлось меня направить в отделение реанимации. Более суток я приходил в себя, за это время двое моих соседей по палате успели отправиться в мир иной: оба были инфарктники.
Меня перевели в обычную палату, и хотя я пришёл в норму, мне был назначен курс лечения, рассчитанный на десять дней. Тут-то и произошло моё первое знакомство с таким местом обитания, как больничная палата.
Особенным это место становится по нескольким причинам: больные одеты в одинаковые пижамы, живут в замкнутом пространстве, едят одну и ту же пищу, ложатся спать в одно и то же время, поднимаются все вместе согласно распорядку дня; даже болезни у них почти одни и те же.
Войдя впервые в палату, поражаешься царящему здесь единообразию. Но стоит присмотреться, и через какое-то время выясняется, что не все обитатели палаты идентичны друг другу. Вот один надел очки и читает сочинения Бердяева, другой рыгнул на всю палату, третий ищет компаньона распить бутылочку водки, четвёртый нацепил наушники и включил плейер, а пятый в палате вообще находится редко: он постоянно околачивается возле процедурного кабинета и ухаживает за каждой дежурной медсестрой; по-видимому, сексуальные фантазии мешают ему сосредоточиться на своей болезни, которая хотя и притаилась, но ждёт своего часа.
У всех масса свободного времени, языки развязаны, так что скоро мы узнаём всё друг о друге. Всех тянет обсудить какие-нибудь политические проблемы, но излагать свою точку зрения никто не спешит: не исключено, что в палате притаился сексот, то есть секретный сотрудник известной конторы. Впрочем, само по себе нежелание обсуждать подобные проблемы уже есть свидетельство того, что официальная точка зрения здесь никого не устраивает.
Зато по другим вопросам в нашей палате можно услышать немало всевозможных мнений и историй. Одну из них рассказал мой сосед по койке; которого звали Степаном.
Это был мужчина лет сорока, очень подвижный, худой, мускулистый, с вечной папиросой в зубах, хотя он и кашлял. Время между очередными затяжками заполнялось у него отборной нецензурной бранью, которую он обычно адресовал своей жене независимо от того, сидела она в палате или находилась дома.
До недавнего времени он работал машинистом на железной дороге, и однажды, как это бывало нередко, явился домой во втором часу ночи, усталый и голодный.
Он направился на кухню, где обычно его дожидалась какая-нибудь пища, но в этот раз стол был пуст.
Степан пошёл в спальню и нашёл там свою жену, лежавшую на полу без сознания. Он растерялся, но скоро сообразил, что надо вызвать скорую помощь.
Жену привезли в железнодорожную больницу, где в эту ночь дежурил хорошо известный в городе хирург Михаил Григорьевич Бороховский. Доктор, недавно закончивший очередную операцию, ел какую-то кашу прямо из котелка, в котором она сохранялась в горячем виде; выглядел он очень усталым. Степан бросился перед ним на колени: спасите, доктор, жена умирает!
Боровский поставил котелок на стол и, выматерившись, отправился посмотреть на больную. Он бегло глянул на её лицо, пощупал пульс.
- Что с ней, доктор? – не выдержал Степан.
- Откуда я знаю, что с ней? На стол её! - обратился он к санитарам. И вместе с больной исчез в операционной.
Степан забыл об усталости и сидел как на иголках, вставал и садился снова. Только через два с лишним часа он увидел Боровского.
- У твоей жены была внематочная беременность; я заодно удалил ей кисту и аппендикс. Сделал, одним словом, капитальный ремонт. Будет бегать твоя жена, не волнуйся!
- И вот теперь, - продолжал он, - она здоровая кобыла, пьёт и пляшет, сука, так, что пол трясётся, а я отдаю здесь концы! Где справедливость, чёрт возьми! Она сто лет проживёт, будет ... с мужиками, а мне - гнить в земле!
Степан был прав - именно такой конец был ему уготован в скором будущем: к его стенокардии недавно добавился рак лёгких.
На кровати слева от меня лежал Гурген Саакян, человек средних лет с интеллигентными манерами, проглядывавшими даже в условиях больничной палаты; недавно он перенёс инфаркт.
Лечащий врач запретил ему волноваться, но он постоянно был на взводе. Он работал инженером на винно-коньячном заводе, но, как и я когда-то, не умел ладить с начальством, у которого не было знаний, но была своя ,,точка зрения”. После возвращения домой, Гурген попадал из огня в полымя: жена ругала его за небрежные манеры, тесть – за неумение распоряжаться деньгами, тёща – за эгоизм.
- Понимаешь, - рассказывал он с возмущением, - они лучше меня знают, как я должен жить, что любить, к чему стремиться. Каждому не терпится переделать меня на свой лад, подогнать под свой шаблон. Это невыносимо! Какого чёрта! Я не мальчишка, у меня есть своя голова, дайте мне самому решить, что хорошо и что плохо, что делать и что не делать. Нет же! В общем – скандалы, скандалы… Слава богу, в больницу попал – хоть здесь немного отдохну.
Мы стали обмениваться мнениями.
- Твоя проблема, - говорил я ему, - существует тысячи лет. В каждом поколении есть свои Ленины и Гитлеры, которым кажется, что именно они знают, как надо жить людям и к чему каждому следует стремиться. Тех, кто с ними не соглашается, сначала пытаются переубедить, а если это не действует, пускают в ход силовые приёмы: сажают в тюрьмы или уничтожают физически. Что-то вроде этого происходит нередко в пределах семьи: и здесь кто-то кому-то пытается навязать свои принципы и идеалы, и в этом, наверно, главная причина всех семейных дрязг, доходящих иногда дело до трагических финалов.
Гурген был словно большой ребёнок, он тяжело переживал непонимание окружающих и впадал в отчаяние.
Были у меня беседы и с обитателем палаты, чья кровать находилась рядом с окном – Сашей Северцевым. Этим ещё довольно молодым человеком я заинтересовался, едва переступил порог палаты. Меня поразило, что Саша, лёжа в кровати, читал не детектив или какой-нибудь роман, а сочинения Бердяева, известного философа, со статьями которого я был отчасти знаком. Северцев работал на стройке электриком, но был к тому же заядлым книжником.
Эта страсть мне также была знакома, я успел к этому времени собрать небольшую домашнюю библиотеку – в основном классики и кое-какие словари, которые были мне нужны не только ради престижа, но и при подготовке к урокам: я ведь был учителем литературы и вёл эти уроки преимущественно в старших классах. Каждая купленная книга, несмотря на головомойку от Лены, приносила мне огромную радость, одну из немногих, которые я мог себе доставить. Ведь хорошая книга нередко – единственная возможность пообщаться с умным человеком, которого в реальной жизни можно вообще не встретить. Читал ли я Белинского или Писарева, Шекспира или Сервантеса, Сенеку или Монтеня, я погружался в мир знаний и откровений, и это было самое замечательное, чего можно было достичь в тех условиях, в которых мы жили изо дня в день.
В этот раз я пролежал в больнице не более десяти дней. Давление пришло в норму, боли в сердце прекратились, кроме того, я немного отдохнул физически – ведь мы много спали, тем более, что среди таблеток, которыми нас пичкали, было немало со снотворным побочным эффектом.
После возвращения домой я снова оказался в водовороте дел, забот, тревог и волнений. Дети подрастали, и на повестку дня выдвигались новые проблемы.
Наша дочка перешла во второй класс, и мы планировали определить её в музыкальную школу. Она посещала там занятия ещё в первом классе, так как надо было сначала выяснить, есть ли у неё музыкальные способности. Нам сказали, что да, есть, но для успешной учёбы ей понадобится пианино.
Я очень хотел, чтобы наша дочь училась музыке – ведь моя мечта получить музыкальное образование так и не осуществилась. Но на покупку пианино требовались очень большие деньги. Вопрос остался открытым, но не решённым.
Марику шёл уже третий годик, он с каждым днём становился всё более самостоятельным. После яслей сам гулял во дворе, играя со сверстниками в подвижные игры, из-за чего нередко возвращался домой заплаканный или с ушибами и ссадинами. За ним нужен был глаз да глаз, но работа не оставляла свободного времени. Лена также не могла уделить ему достаточно внимания из-за своей возросшей загруженности на работе. Да и домашние дела поручить было некому, заниматься ими приходилось за счёт времени, которое следовало бы потратить на отдых.
Несмотря на загруженность служебными делами, наши заработки не увеличились, так что пришлось отложить на будущее не только покупку пианино, но даже зимнего пальто, в котором Лена крайне нуждалась.
Ко всему прочему, осенью меня прихватил сильнейший приступ ещё не знакомой мне тогда болезни.
В первом часу ночи я проснулся оттого, что судороги как клешнёй сжали мне кишки и мышцы живота. Скоро эти судороги распространились во все стороны: на мышцы головы, лопаток; пальцы рук и ног вытянулись и застыли как замороженные. Впрочем, застыли – не очень точное слово: они сокращались как вздумается, помимо моей воли, причиняя боль и вселяя тревогу: это состояние я испытывал впервые, и его прогнозы были мне неизвестны.
Я решил, что это конец, и совсем пал духом. Прибежали Сойрефы (их позвала совсем растерявшаяся Лена). Шура стал растирать мне пальцы ног, но судороги только усиливались, а скорая помощь где-то застряла.
Она появилась минут через сорок в лице какого-то фельдшера, который, внимательно меня осмотрел и неожиданно предложил мне выпить целый флакон настойки валерианы. Я заволновался, потому что раньше пил эту валериану, отсчитывая каплю за каплей. Поколебавшись, я всё-таки проглотил всю настойку и почувствовал, что судороги прекращаются. Скоро наступило облегчение, я весь покрылся холодным потом.
Фельдшер предложил мне вспомнить, что я ел в послеобеденные часы. Я ответил, что не ел ничего, кроме майонеза, который нашёл в холодильнике и намазал на хлеб, так как сильно проголодался. Мы достали остатки этого майонеза: срок его годности истёк ещё месяц тому назад…
Одним словом, то было типичное отравление недоброкачественным продуктом, который я, впрочем, съел с большим удовольствием.
На следующее утро я намеревался пойти в поликлинику, но приступ повторился снова, и скорая помощь увезла меня в больницу.
Я лежал в приёмном отделении, корчась от судорог, пока у врачей шла так называемая пятиминутка (она продолжалась около часа). Наконец, они появились возле моей кровати, осмотрели и сделали пару уколов, после которых я проспал до обеда следующего дня: более суток!
Обследование показало, что у меня резко снизилась кислотность желудочного сока (около нуля) и застоялась желчь: острый гастрит и холецистит.
И снова больничная палата, кошмарные анализы и кишечные промывания с глотанием резиновых зондов. И новые знакомства, и беседы до отбоя. И неожиданный вывод: на свете много интересных людей. Так что недаром говорят: умирает человек, и с ним умирает целая вселенная.
2.
Участившиеся приступы и недомогания заставили меня подумать о серьёзном лечении.
Врачи рекомендовали съездить в санаторий. Оно бы, конечно, неплохо, думал я, попить минеральные воды, попринимать процедуры – ванны или грязи. Я обратился в наш профсоюз, но путёвок у них, разумеется, не оказалось и в ближайшее время не предвиделось.
Я был наслышан от своих коллег, как люди поступают в подобных случаях: берут деньги (если, конечно, есть где взять!), едут туда, куда рекомендуют врачи: в Крым, на Кавказ или в Прибалтику - и на месте покупают путёвку или курсовку, после чего проходят полный курс санаторного лечения.
Мой лечащий врач очень советовал мне съездить в Ессентуки, и мы с Леной стали обсуждать этот вопрос. Она не возражала против такой поездки, но всё дело упиралось в деньги: требовалось более тысячи рублей. Я мог одолжить эти деньги у родителей, но долг надо будет возвращать – сумеем ли?
Однако, моё состояние не оставляло выбора – надо было ехать. И как только начались летние каникулы, я отправился в Ессентуки.
Путь предстоял немалый, и я решил лететь самолётом до Минеральных вод, а дальше, до Ессентуков – на электричке или на такси. Этот маршрут подсказал мне дядя Яша, который уже несколько раз бывал в Ессентуках и недавно вернулся после очередной поездки туда. Он же снабдил меня адресом, по которому сам жил там на съёмной квартире.
Я впервые летел самолётом на такое большое расстояние, и должен признаться, что временами, особенно при взлёте и наборе высоты, слегка трусил, но потом успокоился и прилип к окошку, хотя под нами ничего, кроме облаков, рассмотреть было невозможно. Приступы ужаса от того, что мы находимся на высоте девяти с лишним тысяч метров, несколько раз повторялись, особенно когда наш старенький АН-10 проваливался в воздушные ямы и с трудом из них выкарабкивался. Но полёт продолжался, и обстановка в салоне оставалась спокойной, как в обыкновенном автобусе или пассажирском вагоне, так что я быстро успокаивался.
Через иллюминаторы в разрывах облаков внизу временами можно было увидеть море, потом показались горы. Они поднимались сплошной стеной, освещённые утренними лучами солнца; то был Кавказ, которым я любовался впервые – зрелище действительно было изумительное!
Скоро у меня стало закладывать уши: мы шли на посадку. Самолёт снижался так резко, что временами седалище отрывалось от стула, зависая над ним – американские горки, да и только!
Наконец, земля приблизилась настолько, что мы почувствовали: самолёт закончил снижение и по инерции движется уже по земле.
Я был возбуждён и долго не мог вернуться в исходное состояние. Спустившись по трапу на землю, я почувствовал себя как новорожденный, и всё ещё продолжал переваривать ощущения, испытанные во время полёта. Я направился к месту, где должен был получить свой чемодан, но багаж ещё не подвезли, и здесь, рядом с лётным полем, собрались все пассажиры нашего рейса.
Моё внимание привлёк симпатичный молодой человек в сером с иголочки костюме, с кудрявыми волосами и расстроенным выражением лица. Он стоял рядом со мной и смотрел в сторону нашего только что приземлившегося самолёта, словно надеясь увидеть кого-то ещё кроме тех, кто собрался рядом в ожидании багажа.
- Эх, не прилетела! – с досадой проговорил он, обратившись то ли ко мне, то ли к кому-то ещё, может, к старушке, что стояла поблизости.
- В следующий раз прилетит! – решил я его успокоить.
- Тётка должна была прилететь, но, видно, не прилетела, - пояснил он. – Не понимаю, что могло случиться.
Затем, выдержав небольшую паузу, обратился ко мне снова:
- Вы, наверно, в санаторий?
Я ответил, что действительно прилетел сюда на лечение, но у меня нет путёвки; надеюсь купить её здесь, на месте.
На этом мы расстались: как раз подвезли багаж, и я поспешил за своим чемоданом.
На площади возле аэропорта было оживлённо, таксисты наперебой выкрикивали: "Пятигорск!.. Ессентуки!.. Кисловодск!..”
Я прошёл мимо, решивши, что добраться на электричке будет гораздо дешевле, надо было только выяснить, где железнодорожный вокзал.
Не успел я пройти и десятка шагов, как на моем пути снова появился тот самый молодой человек, с которым я недавно расстался при получении багажа.
Он обратился ко мне как к старому знакомому:
- Ну и как – решили, куда ехать?
- В Ессентуки, конечно, - ответил я. – Вы не знаете, случайно, где здесь вокзал?
- Знаю, но зачем вам вокзал? На такси цена такая же, а доедете скорее. Я еду в Кисловодск, нам как раз по пути; если хотите, поедем вместе. Я уже и с таксистом договорился.
- Это точно, что не дороже? Хорошо, едем вместе, - согласился я.
Заказнное такси нас уже дожидалось. На переднем сидении сидел один пассажир – пожилой худощавый мужчина с интеллигентской, тщательно ухоженной бородкой и с газетой в руках.
Я поставил свой чемодан в багажник и сел сзади возле окна, рядом со мной уселся Миша (так он представился), и какое-то время свободным оставалось место для третьего пассажира на заднем сидении. Вскоре он появился – запыхавшийся молодой человек с казахскими чертами лица. Спросив, куда мы едем, он сел рядом с нами, пытаясь устроить у себя под ногами баул, в котором звякнуло что-то железное.
Мы тронулись, и скоро оказались на шоссе, протянувшемся слева от высоченной горы; мне подсказали, что это знаменитая гора Беш-Тау, одно из примечательных мест на Северном Кавказе.
Быстрая смена картин и впечатлений, а также остатки напряжения, испытанного при перелёте, погрузили меня в какое-то состояние расслабленности; я воспринимал всё вокруг словно сквозь пелену, хотя ярко светило солнце, и каждый предмет за окном имел чёткие очертания. Эта пелена, по-видимому, была в моей голове, а не снаружи.
В это время Миша достал колоду карт и предложил, чтобы не было скучно, сыграть в дурака. Я отказался, и тогда он обратился со своим предложением к соседу справа. Тот развернулся, чтобы сесть поудобнее, при этом в его бауле опять звякнули какие-то железяки.
Началась игра, но продолжалась она недолго.
- Давайте сыграем в другую игру, - предложил снова Миша, обращаясь одновременно к казаху и ко мне. – Игра очень простая, я вас быстро научу. Играем на копейку, потом на две; это очень интересно.
Мне не хотелось отвлекаться от наблюдения за картинами природы, которые, наплывая, быстро сменяли друг друга, от новых впечатлений и состояния расслабленности, в котором я пребывал, и я с нескрываемым раздражением ответил, что не желаю играть в карты.
- Нет, ты будешь играть! – неожиданно вмешался в наш разговор пассажир с бородкой, сидевший рядом с водителем. – Бу-удешь! – с угрозой в голосе повторил он, не оборачиваясь.
Я был ошарашен и мгновенно спустился с небес, куда воспарил так недальновидно.
- Итак, начали играть! – продолжал как ни в чём не бывало Миша. И стал раздавать карты. Тут до меня, наконец, дошло: это шайка!
Я вспомнил статью о такой шайке в "Известиях”. Да, я влип. Они хотят забрать у меня деньги. Они ведь знают, что у меня есть деньги на путёвку, я сам сказал об этом Мише. Что делать? Да и вообще - куда мы едем? Куда они меня везут? Водитель молчит. Никакой реакции на то, что произошло. Значит – и водитель их человек! Что же делать?
Машина остановилась у переезда: шлагбаум перегородил дорогу. Может, открыть дверцу и выскочить? Я стал искать ручку от двери, но её не оказалось на месте. Всё, сволочи, продумали! Итак, меня загнали в угол – и в прямом, и в переносном смысле. Чтобы выскочить из машины, надо одолеть двоих – это абсурд.
Машина трогается и снова набирает скорость. Выхода нет – придётся отдать им деньги.
- Вот именно, - озвучивает Миша мои мысли. – Придётся отдать деньги.
Поразительно! Вот это артисты!
- Знали бы вы, как мне достались эти деньги, - говорю я с тайной надеждой разжалобить этих бандюг, но никаких признаков жалости на их лицах не обнаруживаю. Это лица пауков, наблюдающих за очередной жертвой, копошащейся в их сетях. Казах снова приподнял и опустил свой баул, звякнув железками. Миша продолжал автоматически тасовать карты.
- Хорошо, я отдам вам деньги, - сказал я, доставая их из заднего кармана брюк. - Здесь всё, подавитесь!
Миша не спеша стал пересчитывать полученные купюры, затем вернул мне 30 рублей – на первое время, как выразился он. Остальные деньги передал сидящему рядом с водителем господину, который почти сразу после этого сошёл на одной из остановок автобуса возле Пятигорска.
- Ну ты и фрукт! – не выдержал я, обращаясь к Мише. – Нашёл кого грабить!
- Каждый делает своё дело, - невозмутимо ответил он. – Ничего, приедете в следующий раз, успеете вылечиться.
- Премного благодарен! – сказал я в ответ. - В Ессентуки я всё-таки попаду или нет?
- Попадёте, если будете молчать.
- Хорошо, молчу.
О чём можно было ещё говорить! Я был обобран, раздавлен, унижен. И бессилен что-либо предпринять. Если бы в такси у меня нашёлся хотя бы один союзник! Но это была одна компания. Даже водитель с ними. Но такси настоящее, в этом не было сомнения. Если меня выпустят, надо обязательно посмотреть и запомнить номер машины. Впрочем, вряд ли он настоящий: эти ребята всё продумали, каждую мелочь!
Скоро впереди показался большой жилой массив. Мы проехали мимо дорожного знака, на котором я прочитал: Ессентуки. Водитель остановил машину. Я протиснулся к выходу мимо прижавшихся к сидению недавних моих попутчиков и направился к багажнику за чемоданом, но водитель успел его уже достать и поставить на обочину. Я подождал, рассчитывая, что сейчас он опустит дверцу багажника, и я увижу номер машины.
- Вам туда, - сказал он мне, указывая на остановку, по-видимому, городского автобуса. – Идите, а то опоздаете.
Дверцу багажника он закрыл только после того, как я направился к остановке. Он не тронулся с места до тех пор, пока я не сел в автобус.
Сейчас, когда непосредственная угроза для жизни исчезла, шоковое состояние сменилось у меня состоянием полной безысходности. Я, конечно, пойду в милицию и расскажу обо всём, но вряд ли это что-то изменит. Придётся возвращаться домой. Но как? На дорогу тоже нужны деньги – где их взять? Что я скажу Лене? Что я скажу родителям? Вылечился! Растяпа! Неудачник!
Отчаяние охватило меня с новой силой, проникло в каждую клеточку моего мозга, кишок, печени.
Я не заметил, как подъехал к конечной остановке – железнодорожному вокзалу. Здесь, подумал я, должно быть отделение милиции, надо его найти. Оно скоро нашлось, и я был принят каким-то капитаном. Я рассказал о спектакле, невольным участником которого оказался, о том, что остался без денег.
- Такси? Карты? – перебил меня капитан, уже, по-видимому, наслышанный об упомянутой мною банде. – Знаю. Ловим. Сколько они у вас забрали?
- Тысячу с лишним рублей.
- Это ещё ничего. Приходил к нам один моряк-офицер, так они у него семь тысяч забрали. Оставьте в приёмной свой адрес и телефон. Как только поймаем – сообщим.
Когда секретарь раскрыла книгу регистрации потерпевших и записала мои данные под номером 118, мне стало ясно: дело дохлое, надежды на то, что я получу свои деньги обратно – никакой.
Ну, а теперь? Что делать дальше?
Надо дать телеграмму Лене, пусть пришлёт денег хотя бы на дорогу. Одолжит где-нибудь: ей там сделать это легче, чем мне тут.
Я отправил телеграмму и сообщил, что меня ограбили.
После этого я решил наведаться к хозяевам квартиры, у которых останавливался мой дядя. Я быстро отыскал дом, указанный в адресе, и вкратце рассказал хозяевам о своём положении и о теле-грамме, отправленной домой. Я попросил их приютить меня на пару дней, пока не прибудут деньги.
- Можете оставаться у нас хоть на месяц, - сказал добродушный хозяин. – А деньги вернёте, когда сможете.
Я ушам своим не поверил: неужели не перевелись ещё такие люди? И какой контраст между этими людьми и теми, из шайки!
- Если хотите, - продолжал хозяин, - мы вам и на лечение денег дадим. Не надо вам уезжать, раз приехали.
Это было поразительно. Встретить таких людей в курортном городе в разгар сезона – вдвойне поразительно.
Мне предложили отдельную комнатку, в которой уместились кровать, столик, два стула, шкаф; вход с крыльца. Да, здесь было бы неплохо пожить, но я не мог ни на что решиться. Надо было дождаться ответа из дома.
Через два дня я получил денежный перевод на шестьсот рублей и приписку Лены: домой не приезжай, лечись. Так я стал курортником. Впрочем, не сразу: почти неделю я не мог приобрести курсов-
ку или просто попасть на приём к кому-нибудь из местных врачей.
Однажды, стоя в очереди в столовую, я подслушал разговор двух девиц, которые радовались своему успеху: утром приехали, а уже успели и у врача побывать, и первую процедуру принять. Я спросил, не могут ли они и мне помочь получить консультацию врача, у меня ничего с этим делом не получается. Они охотно дали мне адрес какой-то всемогущей Веры Павловны, которая обязательно мне поможет, но ей надо будет заплатить двадцать рублей.
Сразу после обеда я быстро разыскал Веру Павловну и в двух словах рассказал ей о своих проблемах. Она тут же отвела меня в кабинет врача, им оказалась молодая женщина-армяночка, которая внимательно меня выслушала и осмотрела, после чего назначила лечение. С минеральной водой проблем не предвиделось, её можно было пить сколько угодно и когда угодно. Сложнее, думал я, будет с процедурами, но Вера Павловна меня успокоила: я получу все назначенные мне процедуры, но за каждую надо будет рассчитываться отдельно. Я подсчитал: на двадцать процедур мне потребуется двести рублей; эта сумма мне по карману.
Получив моё согласие, Вера Павловна на обрывках бумаги выписала мне "направления” такого типа: "Настя, прими. 10 процедур. В.П.”
Я немедленно пошёл в грязелечебницу, которую успел приметить во время своих блужданий и куда меня не пустили без санаторной книжки. Бумажка В.П. совершила чудо…
Одним словом, лечение моё состоялось. И очень мне помогло. А что касается денег…
Чтобы их достать, Лена продала единственную ценную вещь, которую имела – меховой воротник, который должен был украсить её будущее пальто. Теперь она лишилась и пальто, и воротника; такова была цена полученного мною лечения.
Впрочем, оставался ещё долг родителям, но с ним можно было не спешить, и это было единственное утешение.