БОРЩ

               


Сколько лет было этому бомжу - никто не знал.  Могло быть и тридцать, и сорок, и семьдесят. Именно на семьдесят он и выглядел. Когда в девяностые появились первые бомжи, это вселяло ужас:  неужели в нашей великой стране это возможно? Безработные и бомжи – это только там, в загнивающем капитализме.
Наши реальные бомжи неведомо откуда выползали по утрам, похожие друг на друга бедой. Моложе или старше - это зависело не от возраста, а от времени скитаний.  Этот  бомж на их улице стал появляться с полгода назад. Он был тих и неагрессивен. За ним закрепилась кличка Седой. Он ничего ни у кого не просил, где спал, было неизвестно. Но не вредил, и с ним смирились. И даже слух прошел, что он чьего-то ребенка от беды спас, когда родители замешкались на дороге. После этой молвы сердца женщин оттаяли. И они уже сами могли и хлеба дать, и одежду ненужную. Он брал все, молча благодарно кивал головой и уходил.
Улица Затонная, как и все другие улицы городской окраины, сплошь – частный сектор. Галина  Федоровна жила в крайнем доме улицы. Домик был не стар, не мал. Огород в шесть соток исправно выручал все годы. Но и она в день пенсии, как  все пенсионеры страны, садилась  за стол, раскладывала «пензию» на кучки: налоги, лекарства, бытовые покупки, остальное делилось на дни месяца. У Галины Федоровны получалось на день по тридцати одному рублю на питание, а ее соседки - бывшего врача, только по двадцать рублей. И поэтому десятку от каждого дня Галина Федоровна старалась сберечь. А по субботам шла на рынок и покупала мясо для борща. Очень она любила наваристый борщ, и раз в неделю баловала себя, да и соседку приглашала. У той не было огорода. По молодости было некогда им с мужем, тоже врачом, огородом заниматься, и всю ее землю незаметно прибрал другой сосед.
Июньская суббота была хорошей. Солнце ласковое, ветерок слабый и нежный. Галина Федоровна возилась в огороде, а на плите у нее томился борщ в чугунке. Чугунок этот она берегла. Он был уже столетний. Но служил верно.
Пропалывая грядку, Галина Федоровна почувствовала взгляд. Оглянулась и вздрогнула: на нее смотрел бомж Седой. Она хотела грубо спросить, что ему тут надо, но не решилась - от греха подальше. Подхватив маленькую скамеечку, направилась в дальний угол огорода к другим грядкам. И вслед услышала слова, произнесенные мягким голосом:
- Хозяйка, может, помочь могу?
Галина Федоровна от гнева  и страха чуть не выругалась, но  голос Седого был  приятным на слух, и язык на грубость не повернулся. Она оглянулась и сухо отказалась от помощи. А бомж не уходил. Галина Федоровна возмутилась:
- Ты иди своей дорогой, нечего меня смущать, а то я и наклониться не могу, как мне надо. Иди себе.
- Некуда мне идти сегодня. Мой ночлег кто-то ночью весь порушил, кому мешал…не знаю.
Галина Федоровна растерялась от этих слов, от того, что человек поделился своей бедой, и уж совсем не по-людски сейчас было ему грубо отвечать. И никто ведь не знает, что он за человек был до перестройки. А вдруг он образованнее образованного, таких историй много рассказывают и в газетах, и по телевизору. Пословица-то «от сумы да от тюрьмы не зарекайся» - не на ровном месте выросла.
- Ну и куда теперь? – на «ты» Галина Федоровна уже не решилась обратиться.
- Есть мысли, но их обговорить нужно. Может, выслушаете, хозяйка?
Галина Федоровна, поняв, что  так просто уже не отделаться, оставила свой инвентарь и пошла к калитке.
Она впервые видела Седого так близко. Судя по глазам и словам, он был ее ровесник. Перестройка-то сильнее всего ударила по пятидесятилетним.
- Ну, слушаю! – но калитку не открыла.
Бомж, смущаясь, избегал смотреть в глаза, но их взгляды то и дело встречались.  Галина Федоровна тоже была смущена своими смешанными чувствами страха, любопытства, да и бомж -  мужчина.
- У вас вон тот угол огорода, что на улицу выходит, весь зарос, вы его не используете. Я бы его выгородил, это метра  два на два, построил бы сараюшку и жил бы там. И вы под охраной, и я бы чем мог по хозяйству – помог…
Горячая  волна обиды, стыда, и, опять же, страха, залила все лицо Галины Федоровны. «Вот ведь, какое наказание – быть беззащитной одиночкой! Был бы жив муж, хоть и пьянчужка, то не осмелился бы этот бомж сделать такое предложение. А тут, одинокая баба. Кто хочет, тот и обидит. Заступиться некому!» - так думала она, забыв, что на нее смотрит Седой. И когда она вспомнила про него и посмотрела на него, он тихо сказал:
- Я все понял, мне трижды объяснять не надо. Не надо никуда ходить жаловаться на меня, я больше  к вам не подойду. Не бойтесь.
И он, не глядя на Галину Федоровну, повернулся от калитки.
 А на нее накатила вдруг благодарная жалость.
- Постойте, я вам борща в банку налью!
Седой оглянулся, и Галина Федоровна увидела его засветившиеся глаза.
- Счастлив буду! – пробормотал он. И будто понюхал воздух в предвкушении борща.
Галина Федоровна умчаласьв дом, но как назло, ни одной литровой банки найти не могла, все были поллитровые.  И не рада уже была, что так растаяла от жалости. А бомж все стоял и ждал обещанное.  И тогда она разозлилась уже на себя: « Да что это я? Неужели нельзя по-человечески накормить за столом хоть в огороде?»
Запыхавшись, она подбежала к калитке, предложила зайти и сесть за стол возле умывальника.
Седой прошел к столу,  сел, потом встал и вымыл руки под умывальником, но вытирать полотенцем не решился, а дал  обсохнуть рукам.
Гость ел борщ. Галина Федоровна возилась с лопатой невдалеке. Пели птицы. И со стороны смотрелось, будто муж с женой. Видимо, эти мысли пришли к ним одновременно.
Седой вдруг поперхнулся. Галина Федоровна охнула, посадив занозу. Оглянулась на гостя. Тот доел борщ, и, закрыв глаза, блаженно улыбался. Тогда  она решила ему налить немного борща в поллитровую банку. Закрыла крышкой, подошла к столу и поставила банку перед Седым.
- Это на вечер. Больше  не могу.
Он посмотрел на нее и со вздохом сказал:
- Эх, еще бы рюмочку и можно помирать.
Гнев мгновенно обрушился на  Галину Федоровну, и она, забыв про приличие, закричала:
- Вот! Вот только рюмочку  вам, бездельникам и надо! Вон отсюда!
Когда она успокоилась, бомжа с банкой уже не было.
Галина Федоровна опустилась на скамейку в бессилии: день субботний ей показался грозным, разорванным на клочки, как и ее душевное состояние. Ничего не хотелось. Она устало поднялась, вошла в дом, включила телевизор и уснула.
Воскресное утро не принесло ей облегчения, покой ушел безвозвратно. С утра она всю себя изругала, что вчера все делала не так.  Тайком сама от себя оглядывалась: нет ли Седого за изгородью. И рада была, что не было, и кривила душой: ей хотелось договорить с ним и поставить точку. К полудню она была уже внутренне готова к тому, чтобы отдать ему крайний угол огорода. Все равно там все бурьяном поросло.
Весь день проведя на грядках, она почти успокоилась.
В шестом часу  вечера к ней вдруг пришла соседка. Попросила помочь обработать рану на ноге. Галина Федоровна засмеялась:
- Ну, вот и я врачом побуду. Что делать, доктор?
Увидев на ноге рану,  Галина Федоровна спросила, где это соседка так смогла.  И та сказала, что шла из магазина и в середине улицы на обочине увидела разбитую поллитровую банку чистоты неимоверной, как хрусталь, на нее и засмотрелась, не заметила осколок, нога в шлепанцах подвернулась:
- И вот-те, здрасте – раненая! А сама изогнуться уж не могу, пришлось к тебе за помощью! Да, новость-то какая, в магазине услыхала: Седой умер. Говорят, в кустах нашли, врач со скорой сказал, что сердце.  Ну, спасибо, поковыляла, мой сериал уже начался.
Первое, что испытала Галина Федоровна, было – облегчение. Судьба сама распорядилась так. Потом она схватила чугунок и помчалась к оврагу, чтобы его выбросить. И глядя в угол огорода, о котором просил Седой, поняла, что ей не хочется оставаться тут жить. Да  деваться  некуда. Постояла у оврага, вспомнила слова соседки, что банка, как хрусталь, что–то дрогнуло внутри, защипало в глазах  и…не выкинула она чугунок.
Прошла мимо «того» угла огорода, прикинула взглядом  два на два метра.  Подумала, что и три можно было бы дать. Вздохнула. И побрела к дому. А у крыльца ее настиг мелкий, ниоткуда взявшийся, дождик.

Близилась поминальная суббота. Накануне вся улица благоухала свежевыпеченными  пирогами. И Галина Федоровна тоже поставила тесто. Она навела справки  на прошлой неделе, где похоронен Седой.
Галина Федоровна  стояла на автобусной остановке, как все с букетиком и с сумкой, где лежал еще теплый рыбный пирог.
 На кладбище, убрав все сорняки с могилки с деревянным крестом из двух дощечек от ящика, на котором карандашом была написана фамилия Серого,  Галина Федоровна расстелила газетку, достала салфетку, поставила на нее тарелку с пирогом и, вздохнув, произнесла:
- Ну, вот я и пришла…то ли виниться… может, помянуть… прости меня…