Все, что я знаю о любви

     О том, что такое любовь, я узнала, когда умер мой дедушка. Мне было лет двадцать пять. Я была молодой симпатичной мамой двух симпатичных детишек-погодков. Замуж вышла рано и по любви. Всю юность, а уж тем более детство, проведенное в кругу большой семьи, основу которой составляли бабушка и дедушка, я жила, окруженная любовью. Просто тогда еще не знала об этом. Как человек, родившийся и живущий в обстановке абсолютной роскоши и комфорта, не считает это роскошью, а считает, что просто мир таков. Дедушка был любовью-основой. Всю свою жизнь и при любой власти - оставался крестьянином, встающим до зари и ложащимся за полночь. Хозяйство представляло собой яблоневый сад, огород, пашню под картошку, большую пасеку, пару молочных коров, пару бычков на мясо, овечек, кур-гусей и баню, давно ставшую "валяльней" для изготовления валенок. Cначало хозяйство кормило собственных детей, потом было подспорьем для их молодых семей и их детей. Работали все. Работали, пока росли и потом, когда приезжали из своих городов и городков на выходные и в отпуска. Особенно летом, в страду. Когда коровы доились, пчелы летали за взятком и роились, огород радовал помидорами Бычье сердце, а трава наливалась перед сенокосом. Бабушка занималась домом и скотиной, дедушка - скотиной и пасекой, мужчины - тяжелой работой и косьбой, остальные - на подхвате и с маленькими детьми. И все, все без исключения, занимались сеном. Cено, - для тех, кто не знает, - основа деревенской жизни. Cено - это основа молока и мяса, потому что сено - это девять месяцев в году, а зеленая трава - только три. Одни вставали в четыре утра и косили, а другие - разбивали накошенные валки', чтоб трава сохла тонким слоем и переворачивали граблями, особенным их взмахом, эту траву - ряд за рядом, ряд за рядом, ряд за рядом... Пока не кончится накошенное поле или "неудобье". Бывало, что поле кончается, а трава на его противоположном конце уже подвяла и ее уже пора опять переворачивать - "ворошить". Взмах грабель - шаг, еще взмах - еще шаг. Ряд за рядом и ряд за рядом... Чем больше скотинки в хлеву - тем больше нужно сена. А значит снова - ряд за рядом и ряд за рядом... И в основе всего этого - дедушка. Бабушка была любовью-гордостью. Хлебнувшая в детстве "в няньках" у чужих людей (Ваньку Жукова помните?), она обладала крутым нравом. Что в быту проявлялось критикой дедушки в весьма неформальных выражениях. Но к моему рождению она уже смягчилась и любила меня, первую внучку, совсем не так, как своих дочерей. Хоть и оставалась очень своеобразным человеком. Она мной гордилась. В душе. Совершенно не осознавая при этом, до какой степени это отражается у нее на лице. Она мной восхищалась - постоянно, вслух и с искренностью ребенка. Лишь много позже я поняла что бабушкины представления о красоте - статность, дородность и "свекольный" румянец во всю щеку - вынесены ею из девичества, прошедшего в глубинке России в начале прошлого века. Но было уже "поздно", и к тому времени я уже навсегда уверовала, что родилась писаной красавицей, с тем мне и жить и тут уж ничего не поделаешь. Бабушка меня любила, как все остальные вместе взятые в моей жизни. Это святая правда. Но в основе той жизни  все равно был дедушка. Моя юная мама в моем детстве была любовью-сестрой (сейчас-то она давно любовь-мама). Как все тогда - работала, училась в институте и имела грудного ребенка - и все это одновременно. При этом деревня наша находилась в четырех километрах по грунтовой глинистой дороге от ближайшей железнодорожной станции. И только потом - полтора часа "по железке" - и вот тебе столица, вот тебе работа, вот тебе учеба. И обратно - тем же маршрутом. Утром, еще в темноте - туда. Через поле и немного лесом. Ночью, уже в темноте - обратно. Немного лесом и полем, всего четыре километра. Конечно я была и ее ребенком, но и "дочерью полка" в большой семье тоже. Папа был любовью-надежностью. Когда мама работала и училась, это он заворачивал как мог своего первенца и нес по морозу через всю деревню к другим кормящим матерям. Долго я недоумевала, почему все люди как люди, а у меня при любом морозе шеки замерзают до белых пятен. Пока как-то, в сентиментальную минуту во время праздничного застолья, папа не рассказал: "Несу я тебя, а слезки у тебя на щеках так и замерзают..." Спасибо папе, у меня появилось несколько молочных братьев! Однажды, лет в семнадцать, я возвращалась от бабушки через эти поля-леса в очень неурочное время. И мимо меня прошла компания, которая выглядела как настоящая бандитская шайка. Это нельзя объяснить: это и выражение лиц, и походка, и осанка людей, вобравших головы в плечи, словно привыкших "стоять на стреме" и оглядываться через плечо... Я не из пугливых, но было неуютно. Но тот, который производил впечатление главаря (совсем другая осанка), поздоровался, назвав меня по имени, и мы благополучно разминулись. Бабушка потом подтвердила, что некоторые из моих "молочных" родственников пошли по кривой дорожке... Но это к слову. А если о папе, то вот один случай. Ехали мы в электричке, а билет взять не успели. Всегда брали, а тут - ну не успели! И вдруг в вагон входят контролеры. С двух концов. Мне - лет двенадцать, ребенок беспроблемный и "законопослушный". Киваю отцу - контролеры. Он рукой махнул - сиди - и в окно смотрит, так безразлично-безразлично. Контролеры приближаются - я начинаю ерзать. Что будет? В тамбур выведут? Оштрафуют? При всем вагоне? Боже, как неудобно! Контролер смотрит билет у сидящего с краю, у сидящего в середине, проходит мимо меня (я у окна), мимо отца (у окна напротив меня), смотрит билет у сидящего в середине, у сидящего с краю... Идет в следующее купе. У меня ушли годы, чтобы это объяснить! А тогда я просто поверила, что мой отец может творить чудеса! И время от времени спрашивала: как ты это сделал? Ну как ты это сделал? С ним было спокойно и надежно всегда и везде. В любое время суток и на любом расстоянии от дома. И это ощущение осталось с того момента, когда ты начинаешь себя помнить. Если в разговоре "матюкнется" знакомый, такой же, как он, работяга, а рядом кроха-дочка стоит и держится за папину штанину, он всегда кивнет на дите и скажет укоризненно: "Я ж с пацанкой..." И человек извинялся. В зоопарк в детстве она возил нас сам и только сам. Мама нас принаряжала, а он брал дочек за ручки и мы шли четыре километра по полю, еще немного лесом, потом ехали на электричке, предвкушая и зоопарк, и метро, и лесенку-чудесенку! А еще он нам шил трусы! Садился за старенькую зингеровскую машинку и шил своим девчонкам ситцевые трусы из копеечной ткани. И дело даже не в тотальном дефиците и мизерных совковых зарплатах. Он это делал ИЗ ОТЦОВСКИХ ЧУВСТВ. Мне повезло с детством. В том, что на все его этапы приходилась чья-нибудь юность, любовь и свадьба. Сестра моей мамы познакомилась со своим будущим мужем в день, когда я родилась (и я невольно стала их талисманом). Не знаю даже - кто из этих двоих меня сильнее любил и баловал. Когда лет в пятнадцать я приехала к ним на каникулы, одетая более чем скромно, они заставили меня перемерить весь тетин гардероб и крутя-вертя как куклу в очередном "взрослом" платье, всплескивали руками и сетовали друг другу - "Нет, ну ты посмотри - на ней и это лучше сидит! Придется ей и это отдать!" (Несмотря на то, что дорогая моя тетя сама вся жизнь была статуэткой, да и детишек двое, правда пацаны). Самый младший мамин брат в юности был тем еще сердцеедом. Иногда он покупал своим пассиям кулончики с цветными глазка'ми - тогдашний сельский гламур. Но если я... нет, не просила, а смотрела и вздыхала - доставались они мне! В мои девять лет. Я жила в мире, сотканном из любви, и не знала об этом. А потом умер дедушка - нелепая врачебная ошибка. А потом пришли другие времена. В которых увереннее себя чувствуют люди другого склада. И прекрасные миры нашего детства начали рассыпаться, словно замки из песка. Но мне снова повезло и на излете тех времен я успела получить очень важный урок. Главный урок любви в своей жизни. Это было НА ПОХОРОНАХ. Все ходили зареванные, в шоке от нелепости и неожиданности утраты. Вдруг тетя говорит бабушке: "ОНА пришла. Попрощаться хочет." У бабушки высохли слезы: "Что-о? Не пускать." Но мягкая обычно тетя проявила неожиданную твердость: "Как - не пускать? Всем надо проститься. Это - надо. Это - святое." Бабушку заболтали-заговорили, обняли за плечи и увели куда-то. Входит односельчанка - соседка через пять домов. Я всегда знала, что они с бабушкой не ладят. Мало того, бабушка всегда как-то пристрастно, даже болезненно что ли, к ней относилась... И вот ОНА - высокая худая старуха возраста примерно деда и бабушки. Осанка - на зависть королеве. Выражение лица - холодное, даже отчасти надменное. Подходит к гробу. Плечи ее начинают опускаться, она как-то на глазах начинает превращаться из ледяной скалы в обыкновенную женщину, становится ниже и меньше. Пытается взять человека, лежащего в гробу, за руки, пытается обнять его, и в бессилии сделать это - падает на гроб, ему на грудь, крича : "Иванушка, любимый мой, на кого ты меня покинул?" Я смотрела на это, не в силах отвести глаз, смотрела взглядом человека, который был слеп и, прозрев минуту назад, вдруг понимает, что он видит мир! Я поняла, что невольно наблюдаю чью-то трагедию, финал каких-то драматических обстоятельств. Финал обстоятельств, но не чувств! Это меня поразило. Старуха выпрямилась, поправила платок, вытерла ладонью глаза и вышла с высоко поднятой головой. Что с этим может сравниться? Тонкий вскрик бабушки при первом гулком ударе комьев мерзлой земли о крышку гроба: "Иванушка-а! Люби-и-май..." Когда я думаю над этим сейчас, то понимаю, что  любовь - это дар. Это ниспосланная откуда-то свыше способность отдавать себя. Когда я думаю над этим сейчас - я понимаю, что не отдавала в ответ того же или отдавала недостаточно. Не успела навестить деда в больнице - он же выздоравливал! Не уступила тетке тряпку, которая лучше сидела на ней - из глупого подросткового упрямства. Не нашла в себе силы наладить отношения с отцом, когда с возрастом у него испортился характер. А бабушка... Я даже не могу говорить об этом, о том, как мало я сделала для нее. Нельзя же всерьез воспринимать редкие приезды или сервизики "в рябинку". Не в редких приездах моя вина, а в том, что все, понимаете - все - стали приезжать редко. И она доживала почти что в одиночестве, не сводя глаз с наконец-то появившейся автобусной остановки. И не в том моя перед ней вина, что я не защитила ее, когда СЧАСТЛИВЫЙ МИР рассы'пался в прах и она оказалась беззащитна перед обстоятельствами. А в том, что когда ее не смог защитить никто из близких - я была в их числе. Любовь существует, но она распределена в мире катастрофически несправедливо. Она как теплый Гольфстрим, движется в одном направлении. Кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить. Кто-то жертвует, а кто-то принимает жертву. И редкие исключения в виде проверенной временем взаимности, как и положено исключениям, скорее подтверждают это правило. Те, кого любим мы - не любят нас, а те, кто любит нас - почему-то не нужны нам. И иногда это уже необратимо - все вроде бы живы, и жизнь вроде бы продолжается, но все душевные силы, все запасы любви в человеке исчерпаны до последней капли. Один живет не перетруждая душу и не перенапрягаясь в чувствах, и его хватает на множество маленьких необременительных любовий. А другой выкладывается за один раз с силой стихии... А дальше живет не он, а его видимая часть, пустая оболочка, тело без души внутри... Когда я читала - сто лет назад - "Ночь нежна" Фитцджеральда - думала: как это несправедливо, покинуть человека, который для тебя сделал все, по сути спас тебя, израсходовав при этом себя! Отдав свою душу за какой-то срок, как отдал бы за тебя свою жизнь за мгновенье. А теперь я думаю - а может в этом и заключается природа любви? Отдавать, ничего не требуя взамен? Бескорыстно. Без корысти - значит без выгоды для себя. Просто так. Просто - по любви. Почему я пишу об этом именно сейчас? Потому, что давно хотела сказать тем, кто меня по-настоящему любил - я любила вас, я по-настоящему любила вас! Даже тогда, когда сама еще не знала об этом!