На один грех меньше...

Любовь Розенфельд
      Я часто возила детей к морю, сначала старшего сына, Вовчика,у него были какие-то зудящие высыпания на коже, и лишь на море ему становилось  легче. Не знаю, что больше помогало – солёная вода или солнце, но с моря мальчик прибывал домой без «болячек», чистенький. А потом всё начиналось сначала. Диагнозы разные – то нейродермит, то экзема, заставляли не давать ему есть то шоколад, то молоко, то куриный бульон. Короче, гадание на кофейной гуще. А море помогало. Вот мы и ездили. Как-то дали мне путёвку, как обычно, на самый невостребованный месяц для района Одессы. Июнь, прохладно, но зато предложили путёвку в пансионат сразу на четверых. Я  решила ехать, взяв с собой двоих сыновей и дочку двоюродной сестры, племянницу свою, Анечку. Анечка была очень худенькой, ещё худее моего младшего сына, Мишки, такая бледная, анемичная, малоподвижная, вялая девочка. Было жалко на неё смотреть. Красивая, с большими выразительными карими глазами, но какая-то «неживая».
      Поехали мы. Я и не думала, что столько мороки будет с этой Анечкой, ещё в поезде она установила моду спать в одежде, и мои ребята тоже не стали раздеваться. Но вот вышли мы к берегу моря, и вдруг моя анемичная и «неживая» Анечка как побежит! Бегом, бегом вдоль берега, мы отстали, смотрим друг на друга, ничего не понимаем. Что это с ней? А я догадалась, и когда Анечка возвратилась, запыхавшаяся с горящими глазами, я спросила:
       - Ты никогда раньше не была на море?
       - Никогда…
       Вот тогда я впервые подумала, что один какой-либо грех мне простится за то, что вывезла эту  шестнадцатилетнюю девочку впервые к морю… А там пошло, Анечка не хотела раздеваться, боялась воды, плохо ела, ночью спала в одежде. Ужас. Взялась я за неё серьёзно, утром всех будила, выводила к морю, делали зарядку.  В первое время мы просто соблазняли Анечку купанием, она – ни за что. Она поранила ногу, не давала её обрабатывать как следует, боялась намочить её в воде… Потом я подговорила мальчиков, и в один прекрасный день мои ребята втолкнули Аню в море прямо в платье, которое она не снимала. Анечка не стала кричать и брыкаться,  она вдруг захлопала руками по воде и засмеялась. С того времени она стала купаться, загорела, совсем немного, чуть-чуть, она была очень белокожей. А потом и в столовой научилась есть, а не ковыряться вилкой в тарелке, и через неделю ко мне подошла незнакомая женщина и сказала:
       - А ваша девочка отходит, поправляется.
       - Была б она моей, не была бы такой. Это племянница, - не без гордости ответила я.
         На фотографиях «мои» трое детей, Вовка, Мишка и Аня стоят вместе в купальниках, улыбаются. Мама Анечки не узнала свою дочь после приезда. А мне бы ещё побыть с ней хоть пару месяцев!
       Да, мы часто ездили к морю, привозили фотографии, правда, заказные, своих фотоаппаратов тогда у нас не было. И как-то моя мама сказала, разглядывая фотографии:
«А я уже никогда не увижу море». Маме было за восемьдесят, и я вдруг ощутила эту страшную тоску от мысли, что НИКОГДА она не увидит  моря, которое, видимо, очень  любила…  Купила я путёвку, проводила маму в Ялту.
        И вот я вижу себя на дороге с подругой, Леночкой, идём мы пешком в Ялту, куда недавно уехала мама. Мы идём, а уже темнеет, Лена боится, хочет остановить машину, чтобы нас подвезли, но я хохочу, и водители думают, что девчонки дурачатся, никто не останавливается. А я всё пою Ленке: «Выхожу один я на дорогу, предо мной кремнистый путь блестит. Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…»  Никогда больше я не видела такого роскошного звёздного неба! И путь действительно был кремнистым, и небо в алмазах, всё, от края и до края…
          А Лена всё страдает от страха, хочет в машину. Наконец-то нас подсадили в большой грузовик, доехали мы до Ялты, не помню, где ночевали, а утром я нашла маму на берегу, вместе с отдыхающими она делала зарядку у самой кромки моря… Мы с Леной пошли дальше. Не помню точно, куда сначала мы шли, куда потом – Старый Крым, Судак, помню там «Генуэзскую крепость», ковыль, степь…
       Я встречала маму на вокзале, когда она возвратилась из Ялты. Оказалось, что она почти всё время пролежала в постели. Сердце… Тот день, второй день её пребывания в санатории, когда она делала зарядку, был последним, когда она могла сама ходить. Уколы, процедуры. Врачи мечтали только о том, чтобы она поскорее уехала…
       Таким было её последнее свидание с морем. Но было!
       А потом я поехала к морю уже с младшим сыном, так как старший, мой Вовчик, женился, и жил отдельно от нас… Я прихватила с собой на этот раз дочку моей близкой подруги, назову её Тулькой, как привыкла. И что же оказалось?! Тульке тоже было 16 лет, как когда-то Анечке, и она тоже впервые увидела море. Домой я звонила регулярно и старшему сыну звонила с почты, тогда ни у кого не было мобильных телефонов. Ничего не предвещало неприятностей, но в последний день, перед самым отъездом, я почувствовала тревогу. Тульку забрала с вокзала её мама, а мы с Мишкой поехали домой. В коридоре нас встретила соседка Маричка, она всплеснула руками:
        - Слава богу, что ты приехала, хоть похоронишь маму…
          Я рванулась в дом, распахнула незапертую дверь. В квартире – тяжёлый дух, пахло болезнью, мама лежала в постели, в комнате было темновато от шторы, я отдёрнула её и увидела, что мама совсем жёлтая, похудевшая, на голове закручена какая-то гулька из седых немытых волос… Она тихо говорила, покачала головой, улыбнулась: «успела…»
        Я развила бурную деятельность, ещё не выгрузив вещи, я поставила на плиту чайник, заварила крепкий чай, положила побольше сахару, напоила маму, достала её тёплый халат, наполнила ванну хорошей водой, давая короткие команды Мишке, помыла маме голову, хорошо растёрла мочалкой спину, укутала халатом и уложила в чистую постель. Через несколько минут, когда я возвратилась из ванной комнаты, где мыла ванну, я увидела, что мама спит. Я распахнула форточку, впустила свежий воздух… А через час мама попросила есть. А у меня уже картошечка сварилась, в холодильнике нашлись котлеты, которые накануне занёс старший сын с невесткой. Соседка успела рассказать мне, что мама заболела вскоре после моего отъезда, а Вовка с невесткой приходили, проведывали, приносили поесть, но не хотели срывать мне отпуск.
       Поела мама, спала ночью хорошо, а утром звонит мой Вовка:
       - Ну, как там бабка? Плохо?
       - Ничего, сидит, поела, читает газету…
       - Да ты что!
       После этого мама прожила ещё семь лет, ушла на 92 году жизни…
        Когда мы уезжали с Мишкой из страны, соседка, Маричка, та самая, так горько плакала. Она видела, как мы с Мишкой аккуратно сами обмыли, одели маму, обрядили в последний путь…
         Маричка спросила, поможем ли мы ей, когда придёт её час. Конечно, говорила я. Но час пришёл только через несколько лет, когда нас уже и близко не было…
       Соседи написали мне, что, как им кажется, похоронили  родственнички совсем не ту женщину, а кого-то другого вместо Марички, когда та умерла.  Никто из соседей её не узнал… Чей это грех?
      А я в первый месяц жизни в Ашкелоне, на берегу Средиземного моря увидела как-то на камне ящерицу, геккона. Не знаю, что случилось, но я вдруг узнала маму, она была в очках и, как показалось мне, спрашивала, как мне тут нравится. Ящерица сидела, покачивая головкой в очках с немного выпуклыми стёклами, она никуда не убегала, и я мысленно сказала маме: «Всё хорошо у нас. Мне здесь нравится…»
      Тишина, видение исчезло.
               
            Да не грешила я
            ни в действия, ни в мыслях.
            Искала по пути хорошие слова.
            Пустые наполняла смыслом,
            от звонких уставала голова.

            Я не за тем гонялась, что даётся
            как символ состоявшейся судьбы:
            машина, дача, куры, овцы –
            всё мимо. Я люблю цветы…
            Любые, даже сорняки,
            которые Уитмен защищает.

            Всегда была рабыней красоты,
            той, что никто не замечает…

            Да не грешила я,
            открой ворота Рая!