Лагерь был расположен на окраине города Мюнхена, пленных наших было человек 30-40. Как-то так сложилось, люди держались дружно, большинство патриотически настроены, но какое-то было невидимое деление за власть, за верховодство. Федя Щербаков держал авторитет, окружив себя сомнительными угодниками, как я понял в дальнейшем по поведению, бывшей шпаны, с повадкой хулиганов, тюремщиков, пытавшихся терроризировать издёвками, поглумиться над тем или другим. Фёдор вёл себя заносчиво, высокомерно, и у меня и ещё одного моряка-старшины появилась к нему неприязнь. Шпаной учинялись драки прямо в бараке, чувствовалось, что это подстрекал Федя.
Сдружившись с моряком, мы стали вместе в открытую вести разговор о побеге. Это был, на мой взгляд, смелый и прямой человек, вёл себя с достоинством. Рассказывал мне, что он был подводник, попал в плен на Балтике, выбросившись по бую через торпедный аппарат с потопленной нашей подводной лодки, и с ним ещё несколько человек. Через несколько часов был подобран на воде немцами и "поселен" в лагерь города Рига. Лагерь был под открытым небом. Рассказал случай, как однажды офицер-фашист зашёл под ручку с дамой и стал манить к себе пленных. "Я соскочил, но меня опередил другой и был застрелен из пистолета в голову". По его мнению, офицер просто сделал удовольствие своей даме.
Как никак а товарищи, скрывая друг от друга, делали мелкие диверсии, саботаж. То ремень порежут, то стружку подбросят в шестерёнки станков. Мастер, маленький злющий фашист (рабочие-немцы говорили, что он член национал-социалистической партии) строго с нас спрашивал, ни на минуту не спуская глаз. Я старался "забастовку протестом", работая не спеша, с волынкой (возил на тележке заготовки, болванки). Давно замечая волынку, мастер-фашист кричал: "Шнеллер, шнеллер!" (скорей, скорей), но видя то, что это не помогает, натравил солдата-охранника. Тот, взяв винтовку на перевес, штыком прицелившись в живот, кинулся. Вид у старого дебила был страшен. Не сдвинувшись, смотрю ему в глаза. Опустив штык, стал, крича на весь цех, дубасить прикладом.
Саботируя, товарищи стали с вечера и по утрам набивать алюминиевой ложкой кисть руки или ногу. Проделывал и я это. С вечера набивал ногу до того что она опухала и не лезла в колодку. То было мучительное истязание самого себя. Утром в цеху имитируешь падение болванки на ногу, крик. После осмотра мастера ведут в клинику к врачу-немцу. Не знаю, догадывался ли врач о причинах травм. Наверное, да. Но мазал ногу молча.
И к тому случаю. Когда конвоир вёл меня к врачу, то в стороне на поляне, я не поверил своим глазам, гарцевали в широченных в плечах бекешах и при папахах с галунами казаки. Конвоир, заметив моё отвлечение в сторону гарцующих с саблями, говорит мне: "Рус казак. Гут" (если не ошибаюсь, то были кубанские казаки). То так угнетающе подействовало, что я долго не мог прийти в себя.
В тот же раз я увидел взлетевшие парой, почти вертикально, незнакомые мне немецкие истребители. Уже много позже войны, читая мемуары лётчиков наших, понял, что это были Фокке-Вульф, новая модель.
Замечая саботаж, начальник цеха (или то был сам хозяин) стали ужесточать режим работы. Конвой всё чаще стал орать. Товарищи огрызаться. Один из конвоиров видимо был польский немец и кое-что понимал из русского языка. Об том никто из нас не догадывался. Он-то и избил нашего товарища – славного, видимо пограничника, не расстававшегося со своей зелёного околыша фуражкой. Гоня и тыкая Митю Чекута (по говору Митя был белорус), в спину, он выстрелил. Когда мы подбежали, Митя лежал вниз лицом в опочном слое земли, успел приподняться, кишки его, вырванные из живота, висели, касаясь земли. Лицо белое, как бумага; с запачканным носом. Митя крикнул, приподнявшись: "Да здравствует товарищ Сталин!"
Мы (многие из нас), схватив и вооружившись чем попало, разогнали охранников. Но не прошло и пяти минут, как по тревоге вкатили две машины с солдатами (оперативность!). Били нас прикладами, сваливая на землю. Потом по команде офицера (офицер был вида очень юного) нас всех приволокли к кирпичной заводской стене. Строем по команде вскинули винтовки. Я оглянулся. Федя Щербаков был за нами у стены. При всей этой процедуре рядом с офицером стоял тот, которого я считал начальником цеха или хозяином завода и что-то говорил офицеру.
Один из пожилых с Западной Украины с ужасом на лице, плача и причитая, полз к офицеру, стал хвататься за его ноги, припадая губами к сапогам, начал, на ломаном изъясняясь, уговаривать простить, говорил о том, что у него дома много детей. Было стыдно смотреть на униженного. Но не это возымело, считаю, не просьба старика, а надменное превосходство брезгливо смотревшего в нашу сторону хозяина (или начальника цеха), что-то говорившего офицеру. И только после стало ясно, почему не расстреляли, а решили, видимо, попугать: хозяину невыгодно было лишиться дармовой рабочей силы. Это главное.
Люди заметно приуныли, только Федя Щербаков на работе, не вступая с соотечественниками, усердно, терпеливо, усидчиво сидя от и до сидел и штамповал медленно, не торопясь, какие-то пластинки. Лицо его в лагере заметно поправилось, округлилось и пуще стал заметен на щеке у лица от ожога, чуть прикрывая глаз (ожог получил, когда был подбит самолёт и горел).
С некоторыми молодыми рабочими-немцами допризывниками, как они сами говорили, приходилось разговаривать. Улучив момент, когда мастер исчезал на короткое время, сами первыми заводили разговор, что скоро мобилизация, и правда ли, что русские расстреливают всех пленных немцев. Я им говорил, что много видел пленных немцев, даже разговаривал со сбитыми "парнями" с Мессеров и Юнкерсов. Не знаю, думаю, мне поверили, иначе бы выдали, и за такие разговорчики верное место в Дахау.
Немного сблизившись и особо не контактируя, с опаской несколько раз наскоро, тайком беседовал с одним рабочим-слесарем. Это был рослый, не совсем похожий на обычного рабочего. Вначале он мне как-то шепнул: "Лонгзам арбайт, гут". Т.е. не спеши, работай медленнее, вроде того – делай, как я. Вначале я заподозрил в нём провокатора и не шёл на сближение и стал изучать его, наблюдая за ним. Действительно, если мастер где-то в стороне, вижу, как он в холостую водит напильником по детали, при этом всей фигурой делая размашистые движения рук и туловища. Наблюдал, как к нему подходил этот маленький плюгавый мастер с усиками фюрера и подолгу стоял около него (рабочего) молча.
Он же, этот рабочий, однажды показал на высокого худощавого человека, работающего на самом большом в цехе токарном станке: осторожно, он национал-социалист, т.е. фашист.
Однажды, тихонечко тыкая себя в грудь, этот рабочий говорит мне: я есть коммунист, и показал мне книжечку из двух корочек (двух половинок). Я прочитал только и понял, что он социалист, и как понял, под негласным надзором. Это было заметно. Как-то подсказал, что немецкая армия под Сталинградом капут. Об этом я поделился с немногими своими товарищами, которым доверял. Но от кого эта информация никому не говорил, даже самым близким.
Однажды вечером после работы к нашему лагерю подошли на расстоянии молодые люди, парни и девушки, и незаметно кинули записку. Где можно было понять, они чехи, угнаны в Германию на работы. И ещё было написано: "Италия, Альпы, партизан". Так появлялись эти юноши вдали от нашего лагеря, постоят, помашут руками и уходят.
Я уже говорил, что после убийства пограничника Мити Чекута, бунта и имитации расстрела люди приуныли и надо что-то предпринять, поднять дух (были такие мысли в голове), а тут что-то заметно стала сдержаннее вести себя охрана, кроме того, что налетел на меня с винтовкой штыком наперевес, злой и чумоватый (охрана состояла в основном из тоталь-стариков в мешковатой солдатской форме. Это была внутренняя охрана и конвой). Но внешняя охрана зоны состояла из кадровых солдат.
Как поднять дух товарищей, неповиновения и не склонения перед фашистами, после пережитой имитации расстрела и убийства. Решено было организовать групповой побег, тем более что стало известно – а Италии в Альпах есть партизаны. Разговор о побеге вёлся в определённом кругу. Не помню, что Федя Щербаков одобрил или высказал против побега (по старшинству возраста и в борьбе за авторитет держал он первенство).
Используя опыт первого побега, по той же схеме, когда наступила темнота и на наше счастье прямо рядом с ограждением лагеря был выкопан огромный котлован, из которого щетинилась арматура (строилось, по-видимому, огромное бомбоубежище или что-то другое). (Участились налёты американских крепостей. Наблюдал и массовый налёт. По горизонту огромная масса этажами бомбардировщиков.)
Помог, вернее, облегчил побег и этот котлован, так как проволока была надрезана как раз по его периметру со стороны наружной охраны, доходившей только до обрывов котлована.
Это был мой третий побег.