Воронья пьеса.
- Мне нужно выходить замуж?
Смотрю на нее с удивлением. А она на меня внимательным птичьим взглядом. Рита вообще явно птичьего племени – острый маленький носик, короткие перья взъерошенных черных волос, светлые, сияющие желтизной глаза.
И странные вопросы.
- Ты у меня спрашиваешь? – на всякий случай переспрашиваю я, допуская в голосе нотку сарказма. И наливаю ей чаю. Пахучего жасминового чаю с плавающими на поверхности белоснежными лепестками.
Мы сидим в моей маленькой, но уютной гостиной, прислушиваемся к потрескиванию раскаленных углей в камине, и празднуем Ритину помолвку. Или первую за три года проведенных врозь встречу.
Рита в ответ на мой вопрос вздыхает, берет в руки горячую чашку и разглядывает белые крылышки жасмина.
- Знаешь, - говорит она, наконец – я тебе расскажу сказку.
- О чем сказка? – я забираюсь с ногами в свое кресло. Блаженно замираю в его мягких объятиях и готовлюсь слушать.
- Про меня – Рита делает глоток, улыбается и добавляет – и не про меня. Помнишь мою Великую Депрессию, четыре года назад ?
- Еще как помню - тогда мы с Ритой вместе учились на втором курсе института, готовя себя к благородной профессии дизайнеров одежды. Осенью того года на мою подругу посыпалось – легла в больницу мать, с подозрением на онкологию, начались серьезные проблемы с деньгами, а и с институтом. Рита металась от одного к другому, но все её усилия были впустую – жизнь продолжала осыпаться, как крыша старого дома, погребая под собой мою подругу.
Я киваю, а Рита продолжает:
- Последней каплей для меня стал Олег. Он многословно объявил, что уже полгода встречается с другой. Он объяснял, что это нечестно по отношению ко всем, и он принял решение чистосердечно мне об этом рассказать. Я ему ни слова не ответила. Смотрела на него опустевшими глазами, а когда он закончил свою исповедь, так же молча ушла. Не доходя до остановки, я зашла в кафе.
Села в самом темном углу и заказала кофе. Думала если не разревусь – умру. Мама, институт, а тут еще и этот. Двоеженец. Сил разозлится как следует у меня не было.
В кафе было почти пусто, но мне, как назло, не ревелось. Я кое-как наскребла мелочью нужную сумму, расплатилась и вышла на улицу. Мне бы идти к остановке, а там – домой, на родной диван, и плакать, плакать до ночи, заснуть в слезах, и плакать потом, утром со смутной надеждой выплакать из себя эту грешную разбитость, посмотреть на все по другому. Вместо этого я свернула к аллее заполненной оранжевым маревом листвы, еще не опавшей под порывами холодного ветра. Я шла, глядя под ноги, с пустой звенящей головой, сама не заметила, как остановилась и присела на краешек скамейки. И вдруг все-таки разрыдалась. Будто краник, отвечающий за потоки слез оказался туговат, но наконец, раскрутился. Я безучастно, смотрела, как падают с моего подбородка частые капли и разбиваются о черную ткань пальто. Мне показалось, что я там сидела совсем немного – а может больше часа. Почувствовав, наконец, что удушливый комок в горле почти исчез, я громко шмыгнула носом, и вдруг обнаружила перед моим лицом неопознанный предмет. Я подняла заплаканные глаза, и полуслепая от застилавшей их пелены разглядела, что кто-то протягивает мне носовой платок.
Человек, столь щедро одаривший меня, был высокий и рыжий. Он спросил тем тоном, каким говорят старшие братья с безнадежно младшими, но любимыми сестрами:
- Выплакалась?
Я смущенно кивнула в ответ, смутно радуясь, что не пользуюсь тушью. Человек мне улыбнулся, и вдруг сказал:
- Чушь все это, дорогая. Совсем не твоя дорога.
Я так и приросла к скамейке с дареным платком в руках. В другое время, я бы стала мило улыбаться и отыскивать в кармане телефон. А тут просто смотрела на него во все глаза, ни сколько не сомневаясь в его словах. Хоть и ни черта не понимала.
А незнакомец меж тем достал из кармана сигарету, закурил, и продолжил тем же тоном –
- Не твоя это дорожка, да. Мама хотела, чтобы девочка хорошо шила, друзья валом шли в царство иголок да сукна, а сама-то ты чего хотела? Уж точно не этого, правда? Тебя в этом городе душит, давит, а ты и не сопротивляешься. Парнишка то этот тебе, на что сдался? Тебе ведь сразу ясно было, что он не твое. Так нет же. Сама в петлю лезешь да потуже затягиваешь.
Человек затягивается своей ароматной сигаретой, и укоризненно на меня смотрит. А я на него – почти виновато. Во мне, вопреки здравому смыслу, наотрез отказывающемуся принимать участие во всем этом, нарастает смутное желание немедленно исправить себя в глазах этого человека.
-А… – говорю я странным хрипловатым голосом – что же мне делать?
И сама понимаю, что все это не просто странно, а из ряда вон, и что ни единому слову этого жуткого человека верить нельзя, но – верю. Верю ему так же, как и тому, что меня зовут Маргарита, я сижу на скамейке в парке победы, и я самый раздавленный человек на земле.
- Уезжать.
Открываю от ужаса рот. Захлопываю его. И тут же разеваю опять:
- Но как, же мама? А деньги? А институт?
Он смотрит на меня теперь как на больного, но родного ребенка:
- Пустяки с мамой. Все у нее в порядке. Институт тебе к чертям собачим, не сдался, говорю же тебе – не твое это. А деньги. Ну, радость моя, на билет-то тебе хватит. А там уже все хорошо будет.
Он докуривает сигарету, и бормочет, мол, темно уже, а тебе домой ехать.
Поднимает меня, ничегошеньки не соображающую, со скамейки, молча за ручку, доводит до остановки, и исчезает. Я плохо помню, как добралась до дома. Но помню, как проснулась утром, посмотрела на себя в зеркало, и вдруг улыбнулась. Потом вспомнила, что мне, как самой несчастной не полагается скалиться, мигом придала своему лицу приличествующее положение и поехала к маме.
Рита допивает чай и ставит пустую кружку на стеклянную крышку столика. Спрашивает:
- Помнишь, что потом было?
- Помню – улыбаюсь – твою маму выписали, объявив ложную тревогу. А ты, удивив всех, забрала документы и сорвалась в столицу.
Рита кивает:
- Самое странное – он оказался прав по всем статьям. В наш институт я действительно поступила, потому что все поступали. И мама так хотела, чтобы я стала портнихой! А я что в детстве часами игралась со всеми видами конструктора, что в столице рванула в архитектурный. И знаешь, меня ведь взяли! И на бюджетное место. И вдруг, и комната для меня нашлась, и подработок навалилось море. Все стало хорошо.
- Ага – говорю – выходит, у нас по улицам шляются великие пророки, а ты все это время молчала?
Рита озорно улыбается и отвечает – Не выходит. Пророки любым улицам ходят. Было бы за кем.
- И все же, причем тут твоя свадьба – напоминаю я, наполняя чашки новой порцией жасминового отвара.
Рита улыбается шире, берет обеими руками чашку и снова начинает рассказывать:
- В детстве у меня была любимая сказка. Мама читала ее мне из старого сборника сказок с облупившимся золотым корешком. Сюжет простой. Темный колдун крадет из-под венца молодую принцессу, и требует за ее освобождение власть, земли, и тому подобные политические блага. На спасение похищенной невесты отправляется отряд доблестных рыцарей во главе с охваченным праведным гневом женихом.
У самых ворот зловещего замка, колдун без труда расправляется с тяжеловооруженной конницей, но принца не убивает – принцесса умоляет оставить принца в живых.
Колдун к тому моменту несколько изменяет своим политическим амбициям. По правде сказать, он безнадежно влюблен в принцессу. И он, в силу своей темной натуры, предлагает ей нечто вроде выбора – или она выбирает его, колдуна остается с ним на веки вечные, и тогда принц живой и невредимый будет доставлен восвояси.
Но если выбирает принца, колдун убьет его, а ей дарует свободу.
Естественно, принц настоит на том, чтобы она вынесла ему смертный приговор, ради своей свободы. А принцесса – напротив согласна на все, чтобы спасти его. И в сердцах она просит смерти для них двоих.
И колдун, увидев всю глубину их чувств, всю самоотверженность их любви, отпускает обоих. А сам исчезает, вместе со своим замком.
Рита умолкает. Отставляет в сторону опустевшую чашку и обнимает диванную подушку.
- Никогда не слышал – честно признаюсь я.
- Я знаю – отвечает. Молчит пару минут и затем вспоминает:
- Знаешь, когда Андрей сделал мне предложение, я ему не сразу ответила. Честно говоря, мне действительно было, над, чем подумать. Андрей души во мне не чает, все для меня сделает, и весь такой положительный, светлый, сияющий. Но вместо того чтобы сразу ответить ему согласием и жить долго и счастливо, я вежливо изобразила радость. И, сославшись на неожиданность такого поворота, попросила время на раздумье.
Я шла по набережной, выбирая длинную дорогу к дому, и вспомнила маму. А потом – как она читала мне сказки, и свою любимую сказку – вспомнила. Задумалась вдруг, будто бы нащупав что-то похожее на связь, ниточку.
И почувствовала смутно знакомый запах ароматного табака.
- Ты всегда думала, что если бы была принцессой – осталась бы с колдуном.
Он стоял у перил, лицом к темным речным водам. Я сразу его узнала. И даже ответила:
- Потому что мне казалось, что человек, который способен поступиться своим счастьем, ради счастья любимого человека с другим, это действительно любящий человек. Труднее отдать свое сокровище, и всю жизнь помнить об этом, чем просто выйти из игры, обрекая любимого человека на сомнительное счастье быть «свободным». А точнее – на муку всю жизнь нести собственное разбитое сердце.
Он обернулся, и я увидела, что он улыбается так же как тогда.
- Иногда – сказал он тоном заговорщика – пророчества всей жизни притворяются сказками, которые потом становятся любимыми. Или песнями, слова которых будто высечены где-то внутри, закодированы в том странном веществе зовущемся душой.
Он внимательно на меня посмотрел и добавил:
-Только иногда, конец мы можем изменить по своему усмотрению.
На прощание он сказал:
- Ты только не удивляйся, если окажется, что эту сказку знаешь только ты. Она все-таки твоя. Увидимся.
Рита смотрит на меня. Потом задумчиво говорит:
- Я перерыла все книжки у мамы. И нашла сборник с золотым корешком.
- Ее там нет, да? – догадываюсь я.
Рита улыбается и качает головой.
- Так стоит мне выходить замуж, как думаешь? – спрашивает она, а глаза у нее горят.
- Ты меня спрашиваешь? – отвечаю я совсем другим тоном.