Иллюстрации Ирины Степаненко.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕМЕНЧИВАЯ КРУГОВЕРТЬ.
Примечания автора к главам, в конце данной публикации.
Глава девятая.
Проспав тридцать часов кряду, поручик Самойлов проснулся от резкого внутреннего толчка. Открыл глаза и осмотрелся. Отведенная новому офицеру для жилья камора была правильной четырехугольной формы, с затертым белой глиной потолком и земляным, хорошо утоптанным полом. Через разрисованное причудливым узором окно лился яркий свет морозного утра и падал на дубовый стол, буквально заваленный увесистыми книгами. По ту сторону стола, располагалась еще одна лежанка-кровать, больше похожая на деревянную лавку из крестьянского дома.
Встав с ложа, Андрей тряхнул головой, но длившийся более полугода кошмарный сон не прервался. Он по-прежнему находился в Богом забытом медвежьем углу империи, где не было даже медведей.
На витом, но облезлом стуле, по-видимому, покинувшем Санкт-Петербургское светское общество лет двадцать назад, лежал из грубой шерсти офицерский мундир нерегулярного пехотного полка, аккуратно сложенный заботливой женской рукой. Рядом стояли высокие ботфорты. Над кроватью, на фоне наспех прибитой к деревянной стене материи, висела его шпага с начищенным до блеска эфесом.
Облачившись в мундир, расправив обшлага камзола и нацепив на пояс оружие, Самойлов прошел к столу.
Беспорядок был полный. На покрывающем верх стола сукне, темно-зеленого цвета, покоились сломанные перья для письма. Среди давно и недавно засохших чернильных пятен лежала пара смятых в гневе чертежных набросков и толстые фолианты трудов по фортификации в затертых переплетах.
Осмотрев разваленную многотомную пирамиду инженерной мысли, отпечатанной на хорошей белой бумаге, он открыл титульный лист одного из томов в совсем истрепанном переплете и прочел: «Истинный способ укрепления городов, изданный от славного инженера Вобана»[1].
Где-то за стеной, прогромыхали оброненные истопником дрова. Поручик положил книгу на место и открыл входную дверь.
— Извиняйте, ваше высокоблагородие, полено не удержал, — раздалось из сеней.
Жар из открытой печной заслонки осветил потертое жизнью лицо, длинные, но редкие с сединой волосы. В отблесках огня мерцал бомбардирский мундир с пустым, заткнутым за пояс рукавом.
— Где руку потерял?
— При взятии Або, господин поручик.
— Как звать?
— Бывший бомбардир первого Московского полка. Ныне инвалид Редькин Иван, ваше высокоблагородие.
— Скажи, Редькин Иван. Где мне найти господина подполковника?
— Аким Иванович во дворе. По указу коменданта, с раннего утра в крепости экзерциция [2] и плац-парад всему гарнизону.
— Странно. Больно тихо.
— Барабанный бой подполковником велено не творить. Шибко студено, кожа на литаврах [3] лопается.
— А как же люди?
— Люди в движении. Плутонг [4] на плутонг сходятся. Опосля ретирада [5]. Если экзерциция на славу выйдет, от господина коменданта лично, каждому солдату чарка водки обещана. Стараются ребятишки. Опять же, женский пол в окна поглядывает.
— Ладно, Иван, побереги дрова. Жарко.
— Сказано топить до наивысшего градуса.
— Градуса!..[6] Ведома ли тебе, ветеран, сия обозначающая величина?
— Никак нет, ваше благородие! Матушка-Капитанша велела топить, я и топлю.
— И много у вас таких «матушек»?
— Две... Еще матушка Александра. Попадья.
— И поп имеется?
— Послушник Тобольской семинарии Илларион.
— Слушателю духовной семинарии вроде ни приход, ни попадья, не полагаются.
— Да нет! Это он в Тобольске послушником-то был. А еще ранее — гренадерской роты Олонецкого полка солдатом Ларькой Осиповым. Ну, а когда церковь в крепости воздвигли, по случаю своего поповского происхождения, Ларька был отобран в бурсаки православной семинарии. Сан он в Тобольске принял. Рукоположен митрополитом Сибирским, как полагается. А попадью себе здесь сыскал. Саньку Редькину, значится. Дочку мою. Приехал, стала быть, да женился. Санька-то девкою ядрена была. Рукодельница! При мне прежде жила. По инвалидству моему...
— Будет сказывать, Иван. Про Саньку, как-нибудь после, на вечернем досуге поведаешь, — оборвал солдата Андрей. — Принеси-ка, братец, лучше мне шубу.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Накинув на плечи поднесенный инвалидом длиннополый тулуп, поручик вышел на крыльцо.
Отражаясь в белоснежном покрове, яркое зимнее солнце ослепило глаза. Прикрываясь надвинутой на лоб треуголкой, он посмотрел на плац. Разделенная надвое, по четыре шеренги в каждой, пехотная рота маршировала, взбивая сапогами снежный наст. Солдаты отрабатывали штыковой бой. Сходясь, шеренги пропускали друг друга через себя и расходились, насколько позволяла площадь, и заново сходились. При маневре солдаты неуклюже делали круг, чтобы первая шеренга вновь стала первой.
Экзерциция роты Ишимского нерегулярного полка невольно вызвала судорогу на лице Андрея, он вновь ощутил себя на поле сражения. Вместо мороза в лицо пахнуло жарким августом прошлого года. Вот также медленно, неуклюже разворачивались гренадерские полки генерал-аншефа Фермора [7]. Ведя войну по европейским правилам, шли они под страшным огнем прусской артиллерии, принимая удар во фланг кавалерии генерала Зейдлица [8]. Лишь мужество простого солдата, его неимоверная стойкость и упорство в бою, спасло русские войска от полного поражения при том злополучном Цорндорфе.
От нахлынувших воспоминаний, у поручика даже заныла рана на плече, противно отзываясь в зубах...
Комендант, в полной воинской амуниции, согласно своему чину отдавал краткие команды по шеренгам. Наблюдая учение на краю крепостного плаца, он держал совет с сухопарым обер-офицером.
Обладатель тощей, натянутой словно струна фигуры, с ногами цапли, предпочитал молчать и прятать лицо от стоявшего на дворе обжигающего холода. Из-под широкополой треуголки, которой он прикрывался, виднелись чуть навыкат глаза и изрядно покрасневший от стужи орлиный нос.
Увидев поручика, Тюменев проговорил:
— Андрей Игнатьевич! Отменно поспали?
— Весьма отменно, господин комендант, — сойдя с крыльца и подходя к ним, учтиво ответил Андрей. — С вашего на то разрешения, подполковник, хотелось бы ныне же приступить непосредственно к выполнению порученных мне обязанностей.
— Полно-те! При содействии Анны Матвеевны и моем абсолютном согласии, предшествующий приказ: принять роту Олонецкого полка, отменяется. Точнее, откладывается. Поскольку вам определен отпуск на три дня. Отдыхайте, осваивайтесь. Вечером, в штаб-палате я представлю вам офицеров крепости Святого Петра. А сейчас, знакомьтесь: ваш сосед по комнате инженер-поручик Тренин Евграф Евграфович.
— Самойлов Андрей Игнатьевич.
В знак приветствия Андрей слегка склонил голову. В ответ инженер Тренин дружелюбно улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.
— Прошу извинить меня, господа, — комендант кашлянул, утерся платком и продолжил: — За неподержание светской беседы при экзерциции. Оставляю вас, Андрей Игнатьевич в обществе инженер-поручика и сейчас же направляюсь к магазейну [9]. По случаю случившегося с утра собачьего холода, распоряжусь, чтобы интендантство к обеду солдатикам водочки выдало.
Попрощавшись с офицерами, подполковник направился в сторону склада с провиантом, по дороге крикнув Крутикову:
— Поставить от каждой шеренги по флигельману! [10] Два часа экзерциция ружейных команд!
Исполняя приказ, Спиридон с растяжкой гаркнул:
— Право... фланговые шеренг... два шага вперед! Вполоборота на... фрунт!..
Поручики отошли от плаца в сторону юго-восточного равелина [11], ближе к крепостной церкви. Рассматривая божий храм, срубленный из толстых березовых бревен — неприхотливо, топором, по-солдатски, Андрей обернулся к собеседнику:
— Может, Евграф Евграфович, вы мне крепость представите?.. Простите, поручик, но я, совершенно случайно, взял со стола отведенной нам комнаты одну из ваших вещиц. Книгу маркиза де Вобана по инженерному делу.
— Вы знакомы с трудами по фортификации!?
— Весьма неусидчиво и поверхностно, Евграф Евграфович. Изучал в юношеские годы. Будучи, пребывая на обучении в Петербургском, Ее Величества Кадетском корпусе.
— Приятно узнать, господин поручик, что проведение послало мне, столь учтивого и образованного соседа по пенатам. Теперь будет с кем, и о чем, поговорить долгими зимними вечерами. Но осматривать сейчас: бастионы, равелины, куртины [12] и прочие чудеса военно-инженерной науки, все же не ко времени. Небеса сегодня нисколько не жалеют простых смертных. Морозно. К тому же, мы приглашены на обед.
На последние слова инженера, Самойлов выразил глазами молчаливое удивление с вопросом.
— Да, Андрей Игнатьевич! — подтвердил тот. — Вы и я приглашены к обеду. И нас, наверное, уже заждалась вдова капитана Шустова, прелестнейшая Анна Матвеевна. Анна весьма охотно и очень вкусно накормит вас, а заодно и меня, в обмен на последние светские новости из далекого Санкт-Петербурга. Я думаю, что беседа с очаровательной женщиной в сей, хоть и солнечный, но ужасно стылый день, будет куда приятней знакомства с типичной крепостью малой статьи.
— Увы, милейший Евграф Евграфович, но мои новости полугодовалой давности.
— Уверяю вас, поручик! — Тренин засмеялся. — В крепости Святого Петра, они не утратили актуальности. Из них не выветрилась даже пикантность.
— Ну что ж, тогда придется вернуться в нашу комнату. У меня в рундуке, изданные весной «Санкт-Петербургские ведомости» и новогодний карнавальный билет [13], с рекомендациями туалета для благородных дам и барышень.
— Ну, Андрей Игнатьевич!.. Сам Бог послал вас к нам в Медвежий угол! Имея такое богатство, вы непременно покорите суровую Анну, и она откроет к столу бутылочку шампанского...
— Вряд ли Господь служит в Тайной канцелярии.
— Это точно! Я полагаю, что он туда если и заглядывает, то довольно редко. Иначе несправедливостей было бы куда меньше.
Они рассмеялись и поспешили укрыться в сенях, откуда выходил дед Иван за очередной охапкой дров. Дым из печных труб крепости стоял столбом, мороз трещал еще сильнее, а с плаца по-прежнему звучали протяжные команды Крутикова.
Хозяйка приткнутого к солдатским казармам маленького домика Анна Шустова оказала гостям радушный прием. Стол в гостиной, отделенной от прочего шторой, был уставлен яствами, а на его середине, как и ожидал инженер Тренин, в маленьком серебряном ведерке покоилось шампанское.
В немного устаревшем наряде, Анна не походила на провинциалку. Невозможность следовать последним веяньям в одежде, видимо, ее совсем не печалило. Платье венгерского покроя, подчеркивающее изгибы ее великолепно-сложенного тела, обворожительно прошуршало навстречу гостям.
Протягивая офицерам руку для кавалерского поцелуя, Шустова кокетливо зарделась щеками, еще не утратившими девичью пухлость. У Андрея в глазах застыло изумление. Женщина в светском наряде, с приподнятыми над высоким лбом и уложенными в сложную прическу локонами, не могла быть Капитаншей. Той властной гром-бабой в цветастом казачьем платке, безмерной хлопчатобумажной юбке, льняной кофте и в накинутой поверх плеч овчинной шубе.
— Вот теперь и вы меня не узнали? Господин поручик! — обращаясь к нему, Анна несколько раз нарочито окнула поволжским говором и заливисто рассмеялась.
— Не узнал, сударыня! Как же, признать! Столь перемена великая случилась, прямо как в сказке! — ответил он, прикладывая губы к ее пальчикам, слегка пахнувшим марципанами [14].
— Господа-кавалеры, прошу вас отобедать в моем доме и составить скучающей даме компанию для легкой светской беседы, — впадая в легкое стеснение, она поспешила отнять руку и ответить.
Заботливо усадив гостей за стол, хозяйка обернулась к печи своих маленьких владений и проговорила:
— Акулина, подавай горячее.
Из-за занавеса вышла Акулина, в том самом наряде, что вчера был надет на Анне. Сверкая черными очами, она несла к столу фарфоровую супницу, из которой шел парной аппетитный дух...
После обеда у Капитанши, Андрей Самойлов был вызван комендантом в штаб-палату и представлен линейному офицерскому составу. Торжественно, при развернутом штандарте Ишимского нерегулярного полка и прочих регалиях, Аким Иванович Тюменев объявил сослуживцам о зачислении в штат крепости Святого Петра нового обер-офицера...
Глава десятая.
На следующий день мороз поднялся так, что воздух стал похож на жидкое стекло. В крепости воцарилась тишина, лишь менялись караульные, скрипя по плацу быстрым передвижением, они проходили от казарм к закрытым воротам и обратно. Наблюдая за солдатами в окно, Анна еще жила вчерашним днем. По минутам, перебирая в голове обед с приглашенным на него поручиком, она вспоминала, как он шутил, как смеялся. Вспоминала его глаза, губы, ямочку на подбородке. Шустова не знала, почему поручик не покидал ее мыслей, но ей было приятно его общество, и она не изгоняла из них Андрея.
Кутаясь в шаль и веселясь оттого что Самойлов неожиданно обнаружив перемену в ее внешнем облике был весьма обескуражен, она улыбнулась. Ей показалось, к ее дому спешит Андрей. И чтобы лучше разглядеть гостя, Анна дыхнула на матовое от холода стекло. Оно оттаяло, но, к ее большому сожалению, это был вовсе не поручик. Скользя по плацу, бежал подпрапорщик Андреев.
Два года назад, женщина во вдовьих одеяниях привезла в крепость двух совсем юных драгун Олонецкого полка братьев Андреевых. Старшему из них было пятнадцать, а младшему едва минуло тринадцать. Это были дети почившего в 1755 году Илимского воеводы [15], премьер-майора Григория Яковлевича Андреева. Их мать Прасковья Андреевна в девичестве Угримова, прибыв на проживание в Тобольск, зачислила сыновей потомственного сибирского дворянина Андреева в Олонецкий полк и сама доставила к указанному месту службы.
Находясь несколько дней в крепости Святого Петра, она жила в маленьком домике Анны. В первый же вечер обильных вдовьих слез, Прасковья поведала Шустовой, что в Тобольске у нее осталось еще шестеро детишек. Две девочки и остальные мальчики. Перед отъездом попросила Шустову присмотреть за ребятишками и обязательно писать обо всех их успехах или проказах.
Несмотря на тяжкую жизнь вдовы с восемью сиротами, веселая и немного торопливая Прасковья была лишь на десять лет старше Анны и когда, в марте этого года она узнала об ее кончине от горячки, Шестовой стало дурно. За неделю до этой черной вести, она радостно написала Прасковье, что Ванечка получил капрала, и теперь самый юный в крепости офицер.
Собрав Андреевых в дорогу до Тобольска, она уложила в возок разных вкусностей и расцеловала обоих, жарко, по-матерински. Для нее они стали родными, словно рожденными детьми, но старший Андреев — Александр, расценил ее ласку, порыв материнской любви совсем по-иному. Из Тобольска Андреевы вернулись лишь месяц назад. За полгода Ваня заметно вырос, стал юношей. Изменился и Александр. У него появились желания, которых раньше в нем не было, или Анна не замечала...
— К вам Александр Григорьевич, барыня! — прозвучал из сеней голос Акулины. — Просить?
— Проси... — ответила она и тихо добавила: — Не держать же его на крыльце.
В комнату вошел пунцовый от мороза Александр Андреев, — долговязый юноша семнадцати лет. Потирая ладони и дуя на руки, он проговорил:
— Доброго дня вам, Анна Матвеевна. Холод-то, какой сегодня! Пока к вам бежал, на плацу двух воробьев замерших видел.
— Господи, уши то белы! — вместо ответа воскликнула Шустова. — Акулина!.. Неси скорее гусиного жиру, отогревать молодца будем.
Фирсова спехом занесла из сеней горшочек с жиром. Анна усадила Андреева на стул и стала растирать его побелевшие уши.
— Нос, барыня, помажьте. Тоже морозом куснуло, — посоветовала ей Акулина.
— Помажем и носик! — ответила она, снимая с юноши треуголку. — Уши еще ничего, а коль нос отпадет, девчата точно Сашу нашего любить не станут.
— Девки любят не за нос, — ответил он, позволяя себя обхаживать ласковым рукам Анны
— Как же не за нос? И за нос-курнос любят, и за маслены черны глазки любят, и за ушки с мочками-ягодками! За усы гусарские, правда, тоже девки страдают. Только у тебя, их пока нет. Ну, это не беда! При молодости-то твоей, они и не надобны. Правда, Акулина?
— Правда, барыня, — ответила та, подставляя горшок с жиром под ее руку.
Беря его пальцами и увлеченно натирая лицо Андреева, сама не замечая того, Шустова прислонялась к нему своей мягкой грудью. Соприкосновения с теплой, пахнувшей миндалем Анной вызвали у юноши прилив крови, и уши из белых стали красными.
Приняв его покраснение насчет своих усердных стараний, она обтерла руки об поданное ей Акулиной полотенце и спросила:
— Саша, хочешь марципанов?
— Разве есть?
— Немного осталось. Вчера у меня обедали инженер-поручик Тренин и поручик... Не помню! — почему-то вдруг схитрила Анна. — Тот, что недавно в крепость прибыл.
— Самойлов Андрей Игнатьевич.
— Он самый... Так к случаю Акулина и готовила. Мастерица она на всякое дело, прямо не нарадуюсь. Конфет наварила, пирожных напекла. Конфеты-то вчера съели, а марципаны остались. Акулина, неси-ка!
Фирсова вынесла из-за печи небольшой поднос с миндальным пирожным и поставила на стол:
— Угощайтесь, барин.
Андреев взял одно и сунул в рот.
— Вкусно.
— На апельсиновой воде, да на лимонном соке замешаны, — ответила Акулина с поклоном. — У Анны Матвеевны сие богатство в подклети отыскалось. А нам что? Коль есть из чего изготовить, почему не порадовать. Кушайте на здоровье, барин.
— Рассказал бы хоть как там в Тобольске? Тетка-то с Москвы приехала? — спросила Анна.
— Мать похоронили. — Александр сунул в рот еще одно пирожное, — А тетку Акулину Яковлевну, ажно три месяца в родительском доме, что на Подгорье ждали. Иван, тот все время с малыми братьями да сестрами дни проводил, а я нет.
— А ты чего ж?
— Не престало мне сопли малым утирать.
— Ишь ты!.. Ваньке, стало быть, престало с братьями да сестрами младшими нянькается! А тебе сие уже не почину случилось! Чего ж ты в Тобольске делал?
— Жизнь познавал.
— Ну и как, — познал?..
Александр проживал очередное пирожное и, для Анны в неожиданность, разразился стихами:
«Любви еще не зная,
Я в ней искал неведомого рая,
Я так стремился к ней,
Как в смертный час безбожник окаянный
Стремится к благодати безымянной
Из бездны темноты своей:
Незнанье
Лишь пуще разжигает в нас желанье,
Мы вожделеем — и растет предмет,
Мы остываем — сводится на нет...».
Его блестящее от гусиного жира лицо сделала гримасу, изображая опытного ловеласа. В гармонии с покрытыми толстым слоем жира ушами, прыщавым подбородком и пальцами в миндальной крошке, это выглядело довольно забавно.
Анна не удержалась и прыснула смехом. Стараясь себя сдержать, она проговорила:
— Саша... Милый! Какой предмет?
— Анна Матвеевна, я познал прелести любовных утех. И в этот морозный и тихий день, готов поделиться своим познанием с вами.
Упав перед ней на колени, Александр снова заговорил в рифму:
«Скажи мне, Анна, почему, как лев и львица,
Не можем мы играючи любиться?..».
— Т...а...ак!!!.. — медленно, в растяжку произнесла Шустова. — Акулина!.. Ну-ка, девонька, выйди пока в сени. Да накинь что-нибудь, чтобы не застудиться. Мне с этим львом, надобно бы наедине пообщаться.
Фирсова схватила тулуп и выскочила из горницы.
— И какие ты мне еще, Саша, стихи заготовил? Для соблазна души и тела. Читай, не стесняйся.
Окрыленный тем, что они остались одни, Андреев совсем не заметил тона, каким Шустова его спросила и, не вставая с колен, изрек:
«Я не из тех, которым любы
Одни лишь глазки, щечки, губы,
И не из тех я, чья мечта —
Одной души лишь красота;
Нас жжет огонь любви: ему бы —
Лишь топлива! Ведь страсть проста.
Зачем себя со мной равнять?
Пусть мне взаимности не знать —
Я страсти суть хочу понять!..».
Он хотел обхватить Анну за ноги выше колен, но она отошла и спросила:
— Все?.. Или еще есть пожелания?
Проделав на коленях путь вокруг стола с оставшимися на нем еще недоеденными тремя марципанами, Андреев догнал подол ее венгерского платья и, приподняв кружева верхнего ряда, припал к ним губами.
«Порой в речах про Высшее Начало,
В твоих устах лишь «нет» звучало;
Вот так и я скажу в ответ
На все, что любо прочим: «Нет».
Себя мы знаем слишком мало, —
О, кто бы нам открыл секрет!..».
Закончив стих, он с надеждой поднял к ней глаза.
— Так вот ты чем в Тобольске занимался? — ответила Анна, вырывая платье из его объятий. — Отпишу-ка я к Акулине Яковлевне, чтобы она твой «предмет» несколько поубавила. Гляжу, не по годам он у тебя вырос!
Александр стал и резко проговорил:
— Нет ее в Тобольске! Уехала обратно в Москву. Туда и пишите, коли есть охота.
— Как уехала? А дети с кем же остались?
— В опекунство отдала! Тобольскому купцу Корнильеву Алексею Яковлевичу, за которым сестра наша двоюродная Марья Ивановна.
Анна сменила гнев на милость. Глаза ее повлажнели. Шустова не понаслышке знала, что такое сиротство с малых лет, и ей стала жалко Александра. Рука потянулась его приласкать, но, помня произошедшее, она удержалась.
— В Москву писать не стану. А опекуну, и тем более ни к чему. Но и ты, Саша, таких стихов, про «предмет» и прочие, больше мне не читай. Ладно?
— Почему? Ведь я же вас люблю. Пан Выспянский говорил: если между женщиной и мужчиной страсть ее нельзя сдерживать. Затаенность чувств приводит к греху, происходящему во сне. К греху, который церковь считает более великим, чем прелюбодеяние.
— А ты меньше читай на ночь подобных стихов. Кто тебе их дал, Саша?
— Он и дал.
— Кто?..
— Пан Выспянский. Сигизмунд Янович лекарь Ревельского полка и знает все внутренние процессы, что двигают молодым человеком.
— Это не тот ли, о коем мать твоя покойница мне в прошлом годе писала: «Картежник и развратник...». Хороши процессы!.. Знаешь, Саша: подари мне эту книгу.
Андреев насупился и немного подумав, вынул из камзола небольшой томик и отдал Шустовой.
Это были сонеты богослова Джона Донна [16] изданные 1650 году в Лондоне и на английском языке.
Открыв страницу наугад, Анна пробежала глазами несколько строк:
«Скорей, сударыня! Я весь дрожу,
Как роженица, в муках я лежу;
Нет хуже испытанья для солдата —
Стоять без боя против супостата.
Прочь поясок! Небесный обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти!..».
Отняв взор от книги, Шустова побоялась, что Андреев заметит образовавшийся на ее щеках румянец, и немного стушевалась.
Стараясь отвернуться, она проговорила:
— Чего же ты не кушаешь, Саша? Доедай пирожное. Правда, вкусное?
Александр мотнул головой в знак согласия и взял еще один марципан.
— А стихи я себе возьму. У Евграф Евграфовича книги все больше на французском, да на немецком языках. В английском слоге по ней буду упражняться. Ты не против того?
— Я же вам ее подарил.
— Вот спасибо, Саша. Ты настоящий гусар, хоть и усов у тебя пока нет.
Анна осторожно приблизилась к Андрееву и, обтерев ему щеку от гусиного жира, вынутым из рукава батистовым ажурным платком, поцеловала.
— Все, Саша, ступай... Теперь мне надо остаться одной. Дела женские хоть и незначительны, но не терпят отлагательств. Да и Акулина, поди, замерзла уже! В такой-то холод, в сенях толкаться.
— Но... Анна... Матвеевна!
— Вечером... Вечером, милый Саша! Встретимся, как обычно, у господина коменданта в светлице.
Проводив Андреева и прикрыв за ним двери горницы, Шустова присела возле косяка и выдохнула:
— Господи, хоть бы кто еще, младого женского полу да дворянского роду в крепости объявился!..
В комнату зашла Акулина и бросилась к ней.
— Плохо вам, барыня?!
— Ушел кавалер?
— Ушел.
— Не замерзла в сенях-то?
— Что вы, барыня! Мы в колодках хаживали. И не к такой стуже привыкши. Чего он делал-то?
— Стихи читал.
— От стихов, что ли? Лица-то на вас нет?!
— Стихи-то, знаешь какие!..
— Не ведаю. Какие бы они не были!.. Нечего мягким местом на половицах-то сиживать. А ну вставайте, барыня. По полу дует шибко. Застудитесь.
Акулина подняла Анну и посадила в кресло.
— Посидите тут, покудова я самовар раздую.
— Хочешь послушать.
— За радость почту, барыня.
— Они на аглицком.
— Тако ж, не пойму я...
— А я переведу.
Анна открыла томик сонетов, прочитала и, немного подумав, произнесла:
«На ложе, как на алтаре любви,
Лежишь ты нежной жертвой; о, сорви
Одежды эти, яркие тенеты —
Был ими день украшен, а не ты:
В одежде наготы,
Как истина, прекраснее всего ты!
Не бойся, эта брачная постель
Лишь для невинности могилой стала;
Для новой жизни — это колыбель,
В ней обретешь ты все, чего искала:
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись...».
— Господи, срамота-то какая! — Акулина перекрестилась. — И этот безусый юнец посмел вам такое словоблудие аглицкое читать?
— Посмел. Как с Тобольска приехал, сильно изменился Александр. Раньше добрый был ласковый, словно котенок. А сейчас — лев!
Акулина прыснула смехом.
— Не похож он, барыня. Вот поручик, что нас сюда привез, точно кот. Котище!.. Усы торчком, шерстка прямо лоснится. Кабы, он вам те стишки почитал, поди, половицы попой бы не подмяли?
— Акулина!..
— Простите, барыня. С глупого языка никчемное словечко сорвалось.
— Когда одни, не зови меня барыней.
— А как же вас величать?
— Анной Матвеевной.
— Слушаюсь, ба… Анна Матвеевна.
Шустова прикрылась томиком стихов и из-под него тихонько спросила.
— Красивый поручик?
— Ой, красавец! Одним словом, — котище! И на вас, белу, вчерась поглядывал, яко на сметану.
— Ладно, лиса!.. Иди, ставь самовар.
— Это мы скоренько, ба... Анна Матвеевна.
Глава одиннадцатая.
Ко дню Благоверного князя Александра Невского в схиме Алексия [17], на дворе немного потеплело и инженер-поручик Тренин сам выказал желание показать Самойлову фортификационные сооружения крепости. Профессионально, с наслаждением говорил он об весьма сложных для офицера-кавалериста вещах, а Андрей пытался вникнуть его яркие пояснения, жалея, что когда-то был столь неусидчив в науках.
С глубоким знанием геометрии, Евграф Евграфович вычерчивал на снегу шестиугольник, относящийся к крепостям малой статьи, с бастионами, рогатками и оборонительным рвом. При этом он с упоением отклонялся от данной крепости, блуждал во времени, детально останавливался на других сооружениях, подобных находящимся на Ново-Ишимской линии.
За каких-то, два часа, Андрей узнал, что трех — и четырехугольные, называемые кремлем, крепости безнадежно устарели. Их место заняли пяти — и шестиугольные фортеции с равелинами, как вспомогательными сооружениями перед валом и крепостным рвом. Что казармы, склады, пороховой погреб, острог и обывательские строения крепости Святого Петра, расположены вдоль заплотов, исключительно, для большего упроченья оных.
Распаляясь словно медный самовар, инженер-поручик перешел к общей системе оборонительных линий. Визуально простирая воображение Андрея от Волги до Тобола, от Тобола до Иртыша, далее, — до Оби, Енисея и уж совсем неизвестной поручику Красноярской крепости, Тренин все говорил и говорил. Для Самойлова поистине было открытием, что степь делится на луговую, ковыльную и полынную. И строятся крепости исходя из данного природного ландшафта, а не разбрасываются у рек и водоемов как попало...
— С успехом применяемые в лесостепной зоне засеки [18], — объяснял Евграф Евграфович, поднявшись с поручиком на трехъярусную проходную башню над воротами, — в условиях полной степи невозможны. Как видите, лесной массив настолько ничтожен, что ставить укрепления лишь по полым местам, и у больших водоемов не имеет никого смысла.
Рассказывая, Тренин указал, поверх конюшен Олонецкого драгунского полка, на снежную даль. Белую пустыню с узким поясом деревьев у замершего озера. Туда, куда острым углом устремился юго-западный равелин крепости.
— В чем же состоит оборона? — пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь, кроме снежных торосов и гладкого стекла замерзшей воды, спросил Андрей. — Где же Новоишимская линия!
— Здесь, поручик! — засмеялся Тренин. — Вы, наверно, ожидали что-то похожее на Великую Китайскую стену? Сплошная каменная ограда с башнями вдоль российского порубежья, супротив диких и необузданных кочевых народов. Ни так ли?
— Признаться, — да!
— Андрей Игнатьевич, никакой стены здесь нет. И к счастью, быть оной не может. Киргиз-кайсацкие правители степного края, весьма лояльно относятся к территориям принадлежащим Ее Императорскому Величеству. Ордынские ханы, скорее, друзья России, а не коварный ворог, от которого надо ограждаться.
— Но все же, Евграф Евграфович! Не хотите ли объяснить: в чем суть вашей и с недавнего времени моей службы в сей заснеженной пустыне?
— Извольте. Семь лет назад ордынцы милостиво согласились на постройку новой прямой оборонительной линии от Омской фортеции на Иртыше до Звериноголовской на Тоболе, вместо прежней, — Ишимской. Более растянутой и изогнутой по российской границе. Опасение, что враждебные киргиз-кайсакам зюнгорцы могут снова вторгнуться в приделы Приишимья, как это было пред восшествием на престол Елизаветы Петровны, заставило Правительственный Сенат несколько пересмотреть старые линии крепостей. В результате, по проекту покойного генерал-майора Киндермана [19], одобренного Сенатом, весной 1752 года в день святых Петра и Павла была заложена данная фортеция. И, впоследствии, надежно укреплена вашим покорным слугой.
Тренин поклонился.
— Насколько мне известно: Джунгарии более нет. Если киргиз-кайсацкие правители наши союзники, то, на кого же, Евграф Евграфович, смотрят крепостные пушки сегодня?
— Были бы пушки, Андрей Игнатьевич. А враги завсегда найдутся. — Тренин снова оглядел снежную пустыню и продолжил: — Милейший мой, это ведь только в сказках говорится: «Побил Иван-царевич змея Горыныча и зажил с Василисой Прекрасной, долго и счастливо». В жизни, оно все по-иному. Не успеешь одну змеюку одолеть, как другая об околицу трется. Ныне на просторы Сары-Арка претендует змей почище Горыныча. Сама Поднебесная. Вот против нее и стоят наши крепости, по рекам, озерам да заболоченным камышовым пустошам, образуя в Степи одну сплошную оборону от Оренбурга до Кяхты, огибая системой оборонительных линий земли киргиз-кайсаков. Оренбургской и нашей Сибирской, в которую входят Ново-Ишимская, Колываново-Воскресенская, Иртышская [20] и прочие. Если хотите, это и есть стена, но второй линии обороны, а, ни в коем случае, не первой.
— Степь широка! Дозора — не объехать.
— Своими караулами киргиз-кайсаки зорко следят за Китаем. А что касаемо Сары-Арка, все очень просто. Степь, то она степь, но и тут дороги имеются. Проходят они вдоль больших водоемов, богатых пастбищ. Там и размещены их заставы да наши: маяки, редуты, ложементы [21]. Сии форпосты известят малые крепости, те — большие. Если понадобится, грозная весть дойдет и до Санкт-Петербурга.
Тренин сделал паузу и продолжил:
— Кайсацкие ханы в состоянии если и не удержать вторжение, то своими конными отрядами изрядно измотать супротивника. Мы же, в сем деле им подмога. Огневой бой из фортеций для острастки. Ну и польза немалая! Не одни, мол, за спиной Российская империя, со всеми своими немалыми возможностями.
Самойлов слушал инженера и диву давался. Еще месяц назад он думал, что только в Пруссии на берегах Рейна и Одера могут происходить события достойные России, а здесь в сибирской глуши на степном рубеже: казнокрадство, леность, пьянство да игра в солдатики. Обозревая вместе с поручиком тихую, покрытую снежным одеялом спящую Сары-Арка Тренин как бы открывал перед Андреем самобытную, осторожную и великолепную красавицу Азию.
— Кстати, о пушках! — орлиный нос Евграфа Евграфовича обернулся в сторону батареи, жерлами черных стволов глядевшую на излучину реки. — Пойдемте, поручик, я вам покажу Шуваловскую гаубицу. Остряки-бомбардиры нашей крепости ее полюбовно прозвали «Голубицей».
Тренин развернулся и пошел крупным шагом, увлекая Самойлова за собой в узкие галерейные переходы над высокой крепостной стеной. Пройдя вдоль куртины по настилу заплота с бойницами для стрелков, они попали в угловой «Нагорный» бастион.
Затянутую от непогоды в холщевый чехол, окрещенную «Голубицей» пушку, с удлиненным, широко расставленным лафетом охранял коренастый пехотинец. Несмотря на открытое всем ветрам место, в чистом зимнем воздухе стоял еле уловимый запах хмельного и чеснока.
— Опять принял? — спросил Тренин,
— Самую малость, господин поручик. Дует так, что кости бренчат. Захвораю коль? Кому тогда доверите сию красавицу охранять?
— Думаешь кроме тебя некому?
Солдат в ответ только крякнул, разглаживая пышные усы и сбивая иней.
— Орудие в порядке?
— Яко горлинка!
Инженер скинул чехол и бережно погладил вороненый ствол гаубицы.
— Вот, она! Сколько мне пришлось бумаг отписать о необходимости дальней пушки, разрывным снарядом и картечью скорострельно палящей.
Изготовленное на уральских заводах артиллерийское чудо генерал-фельдцейхмейстера [22], не произвело на Андрея должного действия. Единороги Петра Шувалова [23] широко применялись в войне с Пруссией, и поручик был с ними уже знаком. Но, чтобы не огорчить собеседника Самойлов все же осмотрел орудие и отметил его отличное состояние. Тем самым, вызывая искренне-довольную улыбку на худощавом лице Евграфа Евграфовича.
Неожиданно раздавшиеся по ту сторону крепостной стены визг и оживленные женские крики, отвлекли офицеров от беседы об артиллерии.
— Что случилось? — спросил Андрей.
— Ничего особенного, ваше благородие! — отозвался солдат. — Бабы, что к нам на поселение прибыли, поводу отправились. Им, видишь ли, лень по тропке на реку спускаться. Так они прямо с обрыва, как с горки съезжать наладились. Вжик задом, и у проруби. Только визг стоит.
Орлиный нос инженера Тренина с любопытством высунулся из орудийной амбразуры, нос Андрея незамедлительно последовал его примеру.
Съезжая к речной проруби, Катька Сундукова застряла обширным задом в извилистом спуске проторенном более худыми подругами. Держа коромысло с ведрами, она визжала, пока ее не протолкнула катившаяся за ней баба. На замершей реке стояла веселая суматоха. Набирая воду, женщины озорничали и колко шутили с незанятыми службой нижними чинами.
— Действительно, новая Амазония! — ухмыльнулся Андрей. — Им бы еще луки со стрелами.
— Хваткие девки! — засмеялся Тренин. — А что касаемо боевых луков, то этого добра в кайсацких становищах много. Глядишь, там и разживутся!..
Обсуждая чудачество баб, по сходням у порохового склада офицеры покинули западную стену крепости и увидели бежавшего к ним Крутикова.
— Вас, господин поручик, и вас, господин инженер, комендант спехом к себе требует! — доложил тот. — Для совет-коллегии, значится. Вахмистр Сибирского казачьего войска Евсей Захарин из Омской фортеции прибыл. С ордером [24] от господина бригадира...
Пройдя плац, Самойлов и Тренин взошли на резное крыльцо комендантской избы. Инженер отворил дверь, учтиво пропуская Андрея первым.
Малая, по меткому названию Спиридона, совет-коллегия происходила в самой просторной ее комнате, в палатах Акима Ивановича Тюменева. Когда офицеры, пригибаясь, втиснулись в дверной проем горницы, их встретил Евсей Захарин. Вахмистр был одет по-казачьи, в длиннополый кафтан темно-синего цвета с прорезями для рук в локте и шнуровкой на груди.
Так же в горнице присутствовали: капрал Иван Григорьевич Андреев и одетый в теплый длиннополый халат с татарской тафьей на голове канцелярист, переводчик ориентальных языков Юлсун Башкирцев.
Сидя за столом в кресле, Аким Иванович раскуривал экзотическую трубку. Покрытая черным лаком голова дракона мигала красным глазом. Ее длинный, в половину аршина [25] хвост, изогнувшись, прятался во рту коменданта.
— О-хо-хо, дела наши скорбные! — отняв от губ курилку, вместе с клубком сизого дыма, задумчиво выпустил из груди Тюменев.
После кивка и жеста вошедшим офицерам где-нибудь определиться, комендант взял со стола несколько листов гербовой бумаги. Они были исписаны мелким подчерком и украшены витиеватым вензелем первого слова.
Взглянув в бумаги, он продолжил:
— Господа старшие и унтер-офицеры [26], ставлю вас в известность: согласно решения Правительственного Сената, Ее Императорского Величества Иностранной коллегии и ордера начальника Сибирских оборонительных линий бригадира Карла Львовича Фрауендорфа в крепости Святого Петра учреждается сатовка. Меновой двор с киргиз-кайсаками, подобный торговым рядам города Оренбурга.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день![27] — воскликнул Тренин, греясь возле печи.
— Отставить вольнодумство!
— Какое там вольнодумство, господин подполковник, когда не сегодня, так завтра, согласно календарю нагрянет Юрьева неделя.
— Совпаденье... На все равно, господин инженер, сии аналогии сейчас неуместны, Речь идет не о перебранке дворовых девок, а об высочайшем указе!
— Меновой двор требует определенной территории. Земляных работ, строений, охранения и прочего, прочего, прочего, — уже серьезно ответил Тренин. — А на дворе скрипучий мороз!
— Про мороз, Евграф Евграфович, в высочайшей бумаге ничего не сказано. Проект сатовки при крепости должно изготовить в весьма краткое время. Прошу, голубчик, поразмыслить об сем инженерном сооружении, и доложить мне в трехдневный срок.
Тюменев снова потревожил за хвост своего «дракона», выпуская легкий дымок.
— Купцам с мукой, крупами и прочим необходимым степи провиантом, а также разным ремесленным товаром, цветными тканями, и другими для киргиз-кайсаков надобностями велено съезжаться в крепость Святого Петра не позднее середины декабря, оного 1759 года. Но, это еще не все...
Аким Иванович замолчал. Оглядывая офицеров, он остановил взгляд на Самойлове.
Считая, что разговор об инженерном строительстве в крепости боевого офицера не касается, Андрей лениво разглядывал присутствующих, а когда надоело, уставился на выложенный досками поверх тяжелых балок потолок. Откуда его и низвергнул комендант.
— Господин поручик, вы желали определиться к воинской службе при крепости. Не так ли?
— Подлинно так, господин подполковник, куда прикажите определяться? — отрывая взор от нависающей над ним матицы, ответил тот.
— Так вот, — подполковник встал. — Осенью прошлого года, через Оренбург, султан Абылай послал ко двору Ее Императорского Величества брата своего султана Жолбарса, с заверениями вечной дружбы. Так же, сим посланцем имперской особе была подана просьба о выделении вознаграждения султану Средней киргиз-кайсацкой орды Абылаю. Исходя из повеления императрицы Елизаветы Петровны, решением коллегии Иностранных дел султану Абылаю положено: годовое жалование в размере: 300 рублей деньгами и 200 пудов хлебным провиантом, до конца дней его. О чем господин бригадир Фрауендорф нас уведомляет ордером за № 306 и указует: отрядить хлебный обоз в становище султана Абылая, что лежит в пяти днях верховой езды от крепости Святой Петр, на Синей горе.
— Двести пудов. Наберем ли, Аким Иванович? — заворошился у дверей Захарин. — Залежалое жито, с червяком, ведь не пошлешь.
— Я уже распорядился: интендантству отобрать на складах муку, доброго состояния, — Тюменев встал, подошел к голландской с изразцами печи. Открыл дверцу топки и вытряхнул из трубки пепел. — Обоз на Синегорье поведете вы, господин поручик. Представится случай покрасоваться в мундире лейб-гвардии.
— Вряд ли в сем деле, господин подполковник, окажусь крайне полезным именно я, — пробормотал Андрей в растерянности. — Не ведая сложившейся на сегодняшний день обстановки, языка... Пути, наконец.
— Знание киргиз-кайсацкого языка вам обеспечит Башкирцев, дороги — вахмистр Захарин. Ну, а обстановку, сформировавшуюся к нынешней зиме в Сары-Арка, поведаю я. Иван Григорьевич пишите распоряжение.
Андреев окунул перо в чернила.
«Приказываю: поручику Олонецкого драгунского полка Самойлову, вахмистру сибирского казачьего войска Захарину и канцеляристу крепости Святой Петр Башкирцеву, с двумя десятками казаков и десятком драгун Олонецкого полка при двух барабанщиках и штандарте для должного парада, отправиться с хлебным обозом в становище султана Абылая, непозднее послезавтра.
К выше указанному сроку, крепостному интендантству подготовить продовольствие: 200 пудов доброй ржаной муки. Для отвоза провианта, дать упряжных лошадей и сани, количеством восемь. С расчетом двадцать пять пудов на одну упряжь.
Распорядитель сего указа: комендант крепости Святого Петра подполковник Тюменев».
— Двести пудов!.. — выслушав приказ коменданта, проговорил Захарин. — Самим, стало быть, сухари грызть, да толокно хлебать.
— Тебе-то чего, Евсей! Пока со становища воротишься, глядишь, купцы понаедут. Товара разного, провианта навезут. Это нам, здесь дни коротать. Нижним чинам мерзлую землю мерить да копать. Меновой двор в Никольские морозы возводить, — высунул орлиный нос из-за печки Тренин.
— Казачков жалко.
— Ладно, будет вам! — остановил их подполковник. — Небось, с голоду не пухните! Башкирцев, ордер бригадира Сибирского корпуса Фрауендорфа переведешь на татарское письмо и доведешь в становище до сведенья султана, знатных батыров и всех киргиз-кайсацких старшин. Капрал Андреев в размножении переводных листов тебе поможет.
Башкирцев кивнул. Выражая согласие, его скуластое лицо расплылось в улыбке.
— А от моего имени, Юлсун, в листах тех напишешь и словесно у султана подтвердишь следующее: «Пусть старшины киргиз-кайсаков безбоязненно шлют людей к крепости. Ведут скотину для мяса и статных жеребцов под седло. Торговля при меновом дворе крепости Святого Петра пошлиной со стороны кочевий облагаться не будет»... Ну, вроде, обо всем сказано. — Тюменев оглядел присутствующих. — Хотя, нет. Андрей Игнатьевич, останьтесь пока, для конфиденциальной беседы. Остальные могут отдыхать.
— Конфидент-разговор! Прямо на глазах растете, поручик, — инженер Тренин похлопал Андрея по плечу и вышел. За ним покинули комнату и другие.
— Голубчик, возьмите-ка на шкафу жирандоль, да запалите. А то, как-то темновато, — сказал Аким Иванович, снова набивая «дракона» доброй унцией [28] хорошего табака. — И присаживайтесь рядом.
Снял с высокого шкафа тяжелый, украшенный фигурками из античной мифологии тройной подсвечник и вынув из печи уголек, Андрей зажег свечи, водрузив жирандоль на стол.
— Не желаете покурить? — комендант дружески протянул трубку Самойлову. — Правда, забавная вещица?
— Благодарю, господин подполковник.
— Священный дракон Лун-Ван, покровитель императорских династий Поднебесной. В Китае об его могуществе ходит множество легенд и сказок... Купил по случаю в Кяхте. Маньчжурский торговец, который сию трубку мне продал, уверял: «Скорби и печали мои, улетят, как дым из оной курилки».
— И вы в это верите?
— Хотелось бы...
Тюменев пустил из «дракона» дымок и продолжил:
— Незадолго до твоего прибытия в крепость, к нам один калмык приблудился. Башкирцев с него допрос снял. А говорил он вот что: будто к Абылаю в становище прибыли, то ли тибетские монахи-затворники, то ли послы от императора Поднебесной. Крутится там и птица из дальних стран с невыясненным пока оперением. По описанию калмыка возможно монах-францисканец или миссионер доминиканец, оруженный доброй свитой из десятка турок-христиан...
— Дипломатия, Аким Иванович, к сожалению, не мой конек. Длинные льстивые речи и хитроумные договора, которых, при малейшей на то возможности, стараются не придерживаться, причем обе стороны, не для меня. Так что увольте...
— Отдельного российского дипломатического корпуса, поручик, в Сибири пока не имеется! — Тюменев нервно дернул рукой державшей трубку. — Наличествуют предписания коллегий Военной и Иностранных дел: удерживать киргиз-кайсацкий народ при здешней стороне. Которые, мы с вами, голубчик, должны соблюдать и выполнять неукоснительно.
— Даже так?
— Да, Андрей Игнатьевич! Здесь, в степных краях интересы у России больше чем в Европе, масштабнее. А вот вам с представителями интересов из других европейских и азиатских стран придется столкнуться. Пару месяцев назад в становище Абылая из Троицкой крепости был послан канцелярист-переводчик Филат Гордеев с грамотой от Ее Императорского Величества, но принят он был весьма скупо. Султан не пустил его в кочевье, ограничиваясь встречей на подходах. Осложнения были вызваны слухами, якобы двоюродный брат Абылая султан Жолбарс оставлен в Оренбурге в качестве аманата. Слухи сии распускает, возможно, китайская сторона, а возможно через турецких эмиссаров Пруссия или ее союзник Англия. В Степи у сиих европейских держав тоже интерес немалый. Делается это для того, чтобы отвратить киргиз-кайсацких ханов, султанов, старшин от России и перетянуть в подданство Поднебесной, а опосля затеять войну цино-маньчжурского императорского дома с Российским двором.
— В ордере бригадира говориться, что посланник к Елизавете Петровне султан Жолбарс уже вернулся в становище Приишимского владельца Абылая.
— Вернулся. Но после того, как слух уже прокатился по Сары-Арка. Раздором послужило еще и то, что кайсацкие вольные батыры изрядно потрепали улус алтайского князя Омбы, подданного Ее Величества. Угнали скот и людей. Требование: воротить покражу, исходящее от нового губернатора Оренбурга Афанасия Романовича Давыдова и изложенное Абылаю в письме командующего Уйской [29] линии полковника Родена, султаном было встречено крайне гневно. При встрече он припомнил, о невозвращенных табунах батыра Кулсары и старшины Куле, что в прошлом году таргаутские калмыки, при проходе в подданство на Оренбуржье, отогнали из Сары-Арка. По возвращении в Троицк, в своем донесении, Гордеев указует, что султан грозился и говорил: «Возьмет уже по нетерпеливости другие меры, степь-де широка, а ныне и еще боле прибыла. Есть, где пребывать и покой себе иметь».
— И что сие означает? — спросил Андрей. Пытаясь освободиться от европейского мышления, он все же не совсем понимал суть слов подполковника.
— Сие означает, голубчик ты мой Андрей Игнатьевич: соберет султан Приишимья народец ему от Бога подвластный, свернет юрты и айда к на юг, к китайской границе. И получим мы тогда под стенами нашей крепости не доброго друга, а злого ворога. Где ты, я — да еще двести с небольшим душ военного населения.
— Надеюсь, мне не придется требовать от султана признания Прагматической санкции? [30] — попытался вставить шутку Самойлов, но глаза подполковника остались серьезными. Сейчас это был не радушный старичок, а командующий Ново-Ишимской линией не принимавший возражений и оговорок.
Выдержав паузу, Тюменев выдохнул:
— Если бы!.. Раздел наследства Габсбургов, лишь малая толика всего того, что заставляет Азию волноваться... Втянуть Россию в войну с Китаем выгодно многим, но в первую очередь Пруссии и Англии.
Перед Андреем сидел седовласый человек, небольшого расточка, без орденов на впалой от старости груди, и пыхтел «драконом» окутывая его дымом едкого табака.
«За какие былые провинности застрял этот человек на окраине российской державы?» — слушая сухие фразы собеседника, размышлял поручик. — «Возможно, никакой беды и не было. Может, Аким Иванович сам определил свою судьбу? Связав ее не с помпезными дворцами Санкт-Петербурга и Петергофа, а с малыми крепостями, на которых и стоит великая российская держава».
За бытность в армии, Самойлову приходилось исполнять много поручений. Были и дельные, и глупые. Но никогда, он так не проникался, даже не мыслью, а самой идей. Дипломатия для него открылась с другой стороны. Ристалищем рыцарей слова, где оружием служат гусиные перья, а щитами грамоты с государственной символикой на просвете.
Решив для себя, что должен выполнить это весьма непростое поручение, поручик произнес:
— В чем же моя главная задача?
— Наблюдать, Андрей Игнатьевич. Опосля, эпистолярию отпишешь. Сия бумага в Военную и Иностранных дел коллегии секретом пойдет.
— Надеюсь, господин подполковник, что мне удастся оправдать оказанное вами высокое доверие.
Самойлов встал и щелкнул шпорами.
— Господь с вами, голубчик! Разве же я могу разрешить себе такую вольность! Сие дозволение бригадира Фрауендорфа, собственноручно подписанное.
Добившись нужного результата, Тюменев снова обернулся, этаким старичком-бодрячком из сказок, и показал поручику ордер за № 306, где было указанно послать в становище Абылая именно поручика Самойлова Андрея Игнатьевича.
Примечания.
[1] Маркиз Себастьян де Претер де Вобан (1661—1741гг.) — маршал Франции, военный инженер, автор трудов по инженерному делу. Данная книга переведена на русский язык 1718 г. по указанию Петра I.
[2] Экзерциция — учение.
[3] Литавры — барабаны.
[4] Плутонг — взвод.
[5] Ретирада — отступление.
[6] Градус — в XVIII в. данное слово имело расширенное понятие. Градусом называли: степень знания наук, положение, состояние, чин.
[7] Фермор Виллим Виллимович (1702 — 1771гг.), — по происхождению англичанин, на русской службе с 1720 г. Участник войн с Турцией и Швецией. Граф, с 1755 г. генерал-аншеф. Во время Семилетней войны командир корпуса и дивизии, в 1757—1759 гг. главнокомандующий русской армией.
[8] Фридрих Вильгельм фон Зейдлиц (1721—1773 гг.) — генерал-лейтенант прусской армии, один из ведущих военачальников короля Фридриха. С его именем связаны решительные моменты Силезской и Семилетней войны, проявил полководческий талант в сражениях под Росбахом и Цорндорфом. Между генералами Фридриха он отличался рыцарским характером и гуманностью; в своем полку Зейдлиц совершенно вывел из употребления палки. В 1784 г. ему поставлен в Берлине памятник.
[9] Магазейн — продовольственный или вещевой склад.
[10] Флигельман — правофланговый солдат делавший ружейные приемы, которые повторяет весь строй.
[11] Равелин — треугольное фортификационное сооружение, в крепостях перед рвом.
[12] Куртина — участок крепостной ограды прямолинейного очертания, соединяющий обращенные друг к другу бастионы.
[13] Билеты на светские увеселительные вечера, иногда оформлялись в виде книжечек, в которых довались советы по кулинарии, экипировке, говорилось о новинках светского платья и многое другое.
[14] Марципаны — миндальное пирожное.
[15] Илимск — в XVIII в. городок на правом берегу реки Илим притока Ангары. В 1631 г. казаком Галкиным здесь заложен острог «Ленский волок». Отсюда в 1647 г. Хабаровым снаряжена экспедиция на Амур, куда в 1653г. самовольно бежала большая часть жителей города. В 1672 г. острог переименован в городок Илимск с воеводским управлением.
[16] Донн Джон (1573—1631гг.) — выдающийся английский сатирик и богослов. Был секретарем хранителя печати лорда Эджертона. За тайную женитьбу на его племяннице попал в тюрьму. Вступив в духовное сословие, приобрел огромную известность проповедями и стал деканом собора святого Павла. Джон Донн писал оды, песни, эпиграммы, элегии. Отрывки из нескольких его сочинений приводятся в этой книге.
[17] Александр Ярославич Невский (1221 — 1263 гг.) — святой православной церкви. Сын князя Ярослава Всеволодовича. С 1236 по 1251 гг. новгородский князь, с 1252 г. владимирский великий князь. Победами над шведами в Невской битве 1240 года и немецкими рыцарями Ливонского ордена в Ледовом побоище 1242 года обезопасил западные границы Руси. День святого князя Александра Невского по старому стилю приходится на 23 ноября.
[18] Первая засечная оборонительная линия по Днепру, против набегов печенегов (Вышгород, Киев, Переяславль), была создана в самом конце X в.
[19] Христиан Теофил фон Киндерман (умер в 1752 г.) — из остзейских дворян, на службе в России с 20-х гг. XVIII в. С 1741 г. генерал-майор, с 1744 г командующий регулярными и нерегулярными войсками Сибирских пограничных линий — Тоболо-Ишимской, Иртышской и Колываново-Воскресенской.
[20] Иртышская линия — ряд крепостей по правому берегу среднего и верхнего Иртыша. Основаны: Ямышевская — 1716 г., Железинская — 1717 г., Семипалатинская — 1718 г., и Усть-Каменогорская — 1720 г., с 7-ю промежуточными форпостами.
[21] Ложемент — окоп, опорный пункт для наблюдения.
[22] Фельдцейхмейстер — генерал от артиллерии.
[23] Шувалов Петр Иванович (1711 — 1762 гг.) — граф, генерал-фельдмаршал, старший брат А. И. Шувалова. Начал службу камер-пажом при дворе цесаревны Елизаветы Петровны. За содействие возведению ее на престол пожалован в действительные камергеры, сделан сенатором, в 1746 г. возведен в графское достоинство. В чине конференц-министра, Шувалов управлял артиллерийской и оружейной канцеляриями, усовершенствовал артиллерию и устроил несколько оружейных заводов. В 1753 г. Шувалов представил сенату утвержденный императрицей проект уничтожения внутренних таможен и застав и повышения пошлин на привозимые из-за границы товары. Шувалов выхлопотал себе исключительное право на продажу за границу леса, сала, ворвани, а также монополию тюленьего промысла. Ведя роскошную жизнь, остался должен в казну более миллиона рублей.
[24] Ордер — приказ.
[25] Аршин — 0,71м.
[26] Унтер-офицеры — младшие офицеры, до прапорщика.
[27] Юрьев день — 26 ноября по старому стилю. Юрьева неделя — по старому стилю последняя неделя осени.
[28] Унция — западноевропейская мера веса 28,35 грамма.
[29] Уйская (верхняя и нижняя) оборонительная линия проходила по реке Уй и примыкала к Ново-Ишимской в районе р. Тобол. Главная крепость — Троицкая, построена в 1743 г., современный город Троицк, Курганская обл. Р.Ф.
[30] Прагматическая санкция составлена Карлом VI Габсбургом. Ее цель сохранить целостность Священной Римской империи германской нации. В 1713 г. император Карл взял клятвенное обещание от стран Европы, что они не будут покушаться на территориальную целостность империи и признают его единственную дочь, Марию-Терезию законной наследницей. После смерти Карла в 1740 г. разразилась война за «наследство Габсбургов», в 1756 г. (Семилетняя война) в нее вступила и Россия.