Каждый день Сэмюэль Хайра делал это.
Вот и сегодня он вошёл на кухню, походя сорвал листок календаря, глянул на дату и привычным движением, а если точнее – в четыре тысячи триста восемьдесят пятый раз дал щелбан чёрной гранитной голове Джона Д. Рокфеллера, что покоилась между никогда не цветущим кактусом и осыпавшимся денежным деревом.
Но. Случилось непредвиденное. Вместо того, чтобы издать звук: бды-ымсь... трёхдюймовый фетиш отозвался противной басовой фальшью: бды-ммм!
– Штоб я сдох! – сказал Сэм.
В тот же момент в смежной квартире соседка Эллочка ойкнула и утопила гигиеничный тампон, не успев воспользоваться им по назначению. А жертва бесчеловечных генетических экспериментов, Drosophila melanogaster, как обычно в это время беззаботно пролетавшая мимо, врезалась в экран монитора и пробила собой один из жидких кристаллов. В то же время на солнце, где уже с год не замечалось пятен, зашло облако и в помещении потемнело.
– Фрейд,однако, – побледнел Хайра, бросил Рокфеллера в карман и вышел вон.
Если кто хоть раз пытался пройтись по улице с гантелей в штанах, поймёт о чём я.
После вывески "Ломбард. Скупка и продажа" был ещё дешёвый китайский звонок на красном хлястике, скрипучая дверь на нерастягивающейся пружине, высокий порог, предполагающий пробежку на руках и – рыжая с конопатым лицом особа в полосатом махровом нечто, в лучших традициях Плейбоя облокотившаяся о стеклянный прилавок.
– Плять! – сказал Хайра, подымаясь с карачек и сплёвывая нафталин.
– Мы с вами знакомы? – заинтересовался халат.
– Нет. Пока только с дверью. И порог... Соплей много соскребаете?
– Вам что, платочек фантиком?
– Обойдусь.
От чего-то смутившись, Сэмюэль обозрел полки, заставленные ценниками, поеденным молью "Old Glory" и прочим барахлом и, поставив каменюку на видное место, полюбопытствовал:
– Головы ремонтируете?
– О! Джон Девисон! А что, крыша поехала?
– Вы знаете, кто это? – Сэм уставился в лягушачьи, под чёлкой, глаза напротив.
– Конечно. Главный нефтяной бандит Америки.
– Действительно, – согласился Хайра и поскрёб затылок. Теперь он увидел ничего себе махровый халатик в мексиканские зигзаги и всего две из четырёх застёгнутые перламутровые пуговки.
– Понимаете,.. – он откашлялся, – Каждый день я делаю это. Захожу на кухню, переворачиваю листок календаря и даю щелбан. Вот ему, – кивок. – В знак своего презрительного отношения.
– Так вы его, значит, наказываете? – пропело рыжее создание си бемоль.
– Точно. И каждый раз он мне отвечал: бды-ымсь...
– А сегодня?
– Не поверите, но этот перец сказал: бды-ммм...
Его отражение в её глазах дрогнуло и поплыло.
– Скажите, вас как?..
– Лориэтта.
– Я дико извиняюсь, Лори, но ваша пуговка вот тут и вот здесь.
– Да. Да. Ты?..
– Сэмюэль.
– О, Сэмми! Так за сколько, ты говоришь, купил Рокфеллера?
– В жопу Рокфеллера. И кого угораздило придумать эти пуговицы? Ч-чёрт! Извращенец!
– Милый. Одежда нужна, чтобы сводить с ума...
Знаете, бывают паузы театральные, бестактные и затянутые.
Примерно через два... ну, четыре часа, на том же самом месте.
– Ты знаешь про зетов?
– Да. Маленькие, сраненькие со стрекозьими глазами. Крадут фермеров, коров фермеров и психов, проводят эксперименты, живут под водой и в Антарктиде, и всё наше правительство пляшет под их дудку.
– Милая, ты в курсях, что Гитлер вступил с ними в преступную связь?
– Он ещё и за ними волочился? Мало ему было Мусолини и Сталина? О, несчастная Ева Браун!
– Это мы все несчастные. Зеты дали ему власть над немецким народом, а он им - евреев для вивисекции.
– Правильно говорят, Хай Гитлер – фышист. И за что вы нас так не любите?
– За красный и синий цвет в кинематографе. Ёпть!
– Ну чего ещё?
– Оказывается, я поимел сионистскую штучку.
– И что? Я тебя – тоже.
– Хм, но из меня не полезут карапузики.
– А из меня полезут?
– Ещё как. И это будут моисейчиковые карапузики.
– Дебил! Холокостник хренов! Мама была права.
– Как и Святая инкизиция. А что – мама?
– Все мужики козлы и антисемиты.
– Кто-то же должен вас е-э.. любить.
– Это либидо всего лишь.
– Угу. Доктор Зигмунд и его австрийские психи.
– Ты Рокфеллера любишь. Так за сколько, говоришь, его поимел?
– Не его, а тебя. Пыхтел, что твой гуманоид.
– Да ты НЛО в глаза-то не видел.
– Видел. С балкона.
– Не верю.
– Как хочешь. Я трахался с инопланетянкой в девятом классе, она типо была женой друга нашей семьи, когда раздался гул и...
– С инопланетянкой или с женой?
– Кхм... Да. Нет. Так вот, вылез я на балкон позырить – что за хрень разбудила? Пассажирские над нами каждый день, считай, летали. Но это был точно не пассажирский. Тучи клубятся после дождя. И чуть светает, половина пятого, наверное. Гляжу, прямо из-за туч эта дура выплывает. Мама не горюй! Стадиона четыре наверное в обхвате. И вот скользит она над домами, сука, неторопливо так. Ни иллюминаторов, ни фига. И чувствую корнями волос, печёнкой, хрен ещё чем, знают, что я на них смотрю. Зна-а-ают! Один человечишка на весь грёбанный микрорайон. Встал ни свет ни заря. Стоит на балконе, щурится на них и цепенеет от холода. Ведь до самых пяток пробрало, нах. Вроде дёрнуться назад, в комнату, в тепло, а что-то держит. Кататония называется. Помертвел весь. Потом слышу, Эта встала, поднялась. Шлёп-шлёп по полу. Встала рядом, посмотрела вверх. Жилка пульсирует на шее, как настоящая, и дойка соском вверх под сорок пять градусов, а на конце соска, гляжу, роса конденсируется, даже лизнуть захотелось, в горле вмиг пересохло, поверил, а потом оборачивается – у неё и лица нет, только рот шевелится, а в нём язык. Мечется, как мышь в клетке. Мне бы заорать, страху то. Так не могу. Наклонилась она - взяла мой член, я же как был в чём мать родила так и вышел – всосала и как давай...
– И как?
– Кончил.
– Я тоже хочу. Давай ещё, только не так быстро. И. В три четверти с полоборота.
– Э-э-э. По часовой или против?
Проверено – правило буравчика действует.
– Итак, завтра к восьми утра.
– Знаешь, ведь Нибиру приближается.
– Да, милый. Поднимаешься по пожарной...
– Оказывается, рентгеновский выстрел из пустоты Вселенной по Солнечной системе был неспроста.
– Конечно, родной. На сорок второй этаж.
– Нет, ты соображаешь, что в марте две тысячи седьмого в Индии откопали двенадцатиметровых ракшасов?
– Угу. Это займёт час-полтора. Не утруждай себя. Делай передышки.
– А двадцать пятого декабря наступит...
– Я готовлюсь... Там, на крыше. Папуля, мамусик. Подружки. Ну, и рабби.
– А календарь майя... Чё? Зачем рабби? Я не обрезанный.
– Обрежем. Ты главное не опаздывай. И костюмчик. У тебя есть подобающий случаю лапсердак? А, женишок?
– С-с-су... Я тебя щас!
– На крыше, дорогой. На крыше.
– А что скажет папа?
– Благословляю вас, дети мои.
– У нас будут дети?
– Сара и Дэйв.
– В Голливуде что, других имён вообще не знают?
Лориэтта, застёгнутая на четыре пуговицы, с газовым шарфиком вокруг шеи и с припухлыми губками, отстранённо отразилась в витрине прилавка. Она приподняла чёрного Джона Д. Рокфеллера за уши и, растопырив пальчики, начала нежно поглаживать его отполированную макушку ладошкой.
– Знаешь, я давно хотела воспользоваться головкой Джона Д. Рокфеллера.
И розовый коготок ударил в каменный гонг:
– Бды-ммм!
Сэм плюнул на пол. И промахнулся.
Он отпихнул ногой ненужный теперь дипломат. Застегнул ширинку.
Строгий двубортный костюм для покойников сел идеально. Сэм почувствовал это кожей. В тот же момент где-то под мышкой бумажно хрустнуло. Что поделаешь, товар для божьей канцелярии доставляют в чёрной одноразовой бумажной упаковке For Men.
Хайра оглянулся по сторонам, чтобы отметить - кривые дома вокруг стоят так тесно, как стены в сортире. И на них те же потёки мочи и заплаты времени тридцатых-сороковых. А если сесть на толчок и посмотреть в потолок, то в конце квадратного тоннеля увидишь ту самую хмарь, что висит над головой. Ещё Хайра подумал, что когда-то чёрный дым, стекающий по трубам от работающих неподалёку фабрик, мазал сажей кирпичи, превращая их в маленькие, уложенные друг на дружку гробики; заставлял узкие окна хлопать ставнями и щелкать до упора шпингалетами.
Он попытался увидеть эти звуки и у него получились оружейные хлопки, разящие наземь жмущихся к друг дружке Парижских коммунаров.
– Мы ещё постреляем, – пообещал Сэм.
В восемь утра железные скобы пожарной лестницы холодны и мокры от росы. Ржа охрой покрывает ладони, чтобы напомнить о бегущих наскальных оленях и дротиках – любви охотников на неандертальцев.
– Так, – процедил Сэмюэль Хайра сквозь зубы. – Сорок два этажа. Умножаем на три и получаем примерно сто двадцать шесть грёбаных метра над убожеством мира. И как мне на эту вершину?.. М-да. Значит так, освобождаем свой разум. Отбрасываем сомнения. И – за белым кроликом.
Он подтянулся, перебросил своё худосочное тело на решётку загремевшей площадки, встал на ноги и, задравши голову, вытаращился вверх, на подёрнутое розовой кисеей небо. Зачем? Чтобы увидеть далёкие как туманности лица Лики и её неизвестных родственников? НЛО не проявится. Жена друга семьи больше не возьмёт в рот. Чтобы не показаться невежливой. А мать не спросит: "Сынок, ты где пропадал, я так волновалась?"..
Одни люди смотрят на облака, другие - на витрины.
Итого. В восемь ноль пять началось восхождение.
С неба, в радужную оболочку, безостановочно сыпалась космическая пыль, увеличивая массу и габаритные размеры Земли. Где-то летела то ли планета, то ли звезда Нибиру, чтобы однажды приблизиться и пожечь всех на хрен. Злобные зеты готовили свой Судный день и скребли по сусекам сперму и яйцеклетки загубленных аборигенов. Вполне возможно, что среди тех склянок и реторт бултыхались живчики, высосанные на балконе у Сэмюэля, пока он взирал на НЛО.
Один раз со злобным шипением сверху вниз пролетела полосатая сволочь с завинченным штопором хвостом. Другой раз из соседнего окна пальнули из дробовика. А ощущения были как от королевской двустволки.
На двадцать четвёртом этаже у жениха подкосились коленки, лопнуло на спине, локтях и вдоль задницы. На двадцать девятом – кончился кислород и холотропное дыхание. Где-то в середине тридцатых за спиной замаячила падла под паранджой с косой наперевес и до начала сорокового гундела про Грофа и его ЛСД, пока Хайра не поскользнулся на одноразовом шприце, не ёкнулся грудью на площадку, не расквасил нос, не зашиб яйца, не стряс мозги и в падении не сшиб безносую вниз.
На сорок втором отвалился последний одноразовый лоскут и просветлённый Сэмюэль Хайра выпал на крышу.
– Ну и где, ёпть? – спросил он, обозревая засраную вершину.
– Епть-ёпть-ёпть, – откликнулось эхо.
Воистину, то был Пик эякуляции. Наравне с птичьим дерьмом кровлю усеивали таблетки, гандоны, стринги.
Не было главного.
– Нет в кране воды, – констатировал жених, проползая к парапету, и глянул в колодец пропущенной жизни. – Рокфеллер! Сука! Я тя не люблю!
– Бды-ммм!, – сказало эхо и высморкалось.
– И ФРейд ваш говно!!!.....................
23/10/2009