Ткацкая
Еще одно мифическое название. Нет никакой ткацкой фабрики, но есть микрорайон, остановка, торговый комплекс. Я еще помню шум, свет за широкими пыльными окнами и снующих между станками ткачих. Теперь мы ничего не производим, но нам есть что продавать. А рядом университет… С ним связано многое, но об этом лучше рассказать в отдельной повести. Направо – Кучияк и далее - «Могущество Горно-Алтайска произрастать будет Алферовым». Налево – улица Ленина (еще добрая четверть города) и Кызыл-Озёк (у больших городов есть города-спутники, а у нашего деревни-спутницы). И прямо – дорога на кладбище и, простите за грубый каламбур, городскую свалку. Куда не пойдешь, как в сказке ждут тебя приключения на твою голову и другие места.
О, Ткацкая! Здесь посещал я детский садик «Березка». Здесь меня укоряли: «Что же ты не ешь кашу?», «Не люблю», «Что же ты не ешь суп?», «Не люблю», «Что же ты не ешь пряники?», «Не люблю», «А что же ты любишь?», «Картошку». Приятно осознавать - некоторым привязанностям не страшны ни годы и ни расстояния. О, детство, рай наполненный солнцем, песком, ромовыми бабами, петушками на палочках и сосульками так и просящимися в рот. О, утраченное царство детского сада, откуда меня часто забывали забирать родители, и я привык играть в одиночестве огромным количеством игрушек. Отсюда, наверное, и склонность к устроительству массовых представлений. Может быть, я до сих пор сплю на раскладушке посреди пустого зала, рядом с аквариумом без рыбок, и вся эта нелепая взрослая жизнь только сниться.
Действительно. Порой происходят истории, которые могут только присниться. Одна началась именно на Ткацкой.
Я подозрительно отношусь к незнакомым людям здоровающимися со мной на улице. Внутреннее напряжение только возрастает, когда такой человек произносит: «Одну минуточку». Еще более неприятно, когда такой человек сообщает детали твоей личной жизни прилюдно: «Вы, кажется, издали книжку». «Вполне возможно». «Я прочла. Я тоже пишу. Но вы не думайте, я не затем, чтобы вы… Хотя хотелось бы, но это не важно». «А что важно?» «Научите меня жить». Мне показалось, что я ослышался, но нет. «Научите меня жить». «Послушайте, я не Будда, не Христос, не Жан-Жак Руссо и даже не Макаренко, я не принадлежу ни к одной из известных мне религиозных конфессий. Я физически не переношу нравоучений, назиданий, предписаний, инструкций, особенно от самого себя. Вы меня с кем-то спутали». «Мне посоветовали к вам обратиться». Я только фыркнул. «Кто же?». «Не важно. Ваша книга мне понравилась. Я смогла бы послушать вашего совета».
Ах, мелкий червь тщеславия живущий в каждой душе. Если к нему обратится с лестью и неожиданно, он может заставить нас пообещать такое, за что потом будет мучительно стыдно. Я еще сопротивлялся, хотя во мне уже проснулось самолюбование, хорошо замаскированное под сострадание: «Думаю, я вряд ли смогу чем-то помочь. Все люди разные, что хорошо для одного – плохо для другого, а вас я вообще вижу в первый раз». А может быть, это было простое любопытство. Мы пошли в сторону парка, и она начала повесть, которую без сомнения считала самой печальной на свете.
Самое главное она не чувствовала себя нужной. Сначала они жили вдвоем с матерью. Без работы, без денег. Торговать – зазорно, не то воспитание, да и не умели. Потом появился мужчина. У матери. Теперь вот двое детей. А у нее только угол на кухне. Она некрасива.
Смотрю: да не эталон, но и не уродина же. Плохие зубы – любила сладкое, боялась докторов, плюс лень чистить каждый раз после еды. Полная и одновременно какая-то дряблая. Комплексы по поводу недостатков своей фигуры с раннего детства только усугубляли дело. Она стеснялась ходить на физкультуру, куда там заниматься спортом. Отдушина, естественно – мечты. И чем дальше, тем больше усугублялся конфликт между действительным и желаемым. Иногда проблески нахальства, даже грубости – как ответ на всевозможные издевательства со стороны внешнего мира. Это все, конечно, я узнал не сразу. Что я мог ей посоветовать? У меня не было ни времени на чужую жизнь, ни средств не то чтобы на пластическую операцию, но и просто на салон красоты. Она достигла предела – продавец с минимальной ставкой в магазине, где даже мухи умирали не от «Раптора», а от тоски.
Стихи были слабыми и рыхлыми, как и ее речь. «Ну, посоветуйте мне какие-нибудь книги почитать». Я честно признался: «Я ничем не могу тебе помочь». Был бы богатым – дал бы денег. Был бы умным – вообще бы не разговаривал с… назовем ее Катя. «Если вы мне ничего не посоветуете – я просто повешусь». Шантажа мне только не хватало. «Лучший выход. Хотя ты этого не сделаешь». «Почему?». Мне надоел этот дурацкий разговор. Хотелось скорее домой. И я решил навсегда отбить у этой девочки желание спрашивать у меня совета. «Да потому что любишь себя очень. Жалеешь. Позволяешь себе много. Лишний раз пожевать, лишний раз полежать. Ты молодая, симпатичная (Врать, так врать напропалую), а ведешь себя как старуха. У тебя есть крыша над головой, работа, руки, ноги, голова, в конце концов. Но нет, тебе нравится чувствовать себя обиженной и обделенной. Тебе нравиться лениться и страдать. Ты привыкла находить в своей жизни минусы – они тебе как бальзам на сердце (Боже, какие банальности). Убеждаясь все более в своей незначительности, ты возвышаешься в собственных глазах. Ты говоришь о том, как трудно поступить в Университет, но ничего по-настоящему не сделала для этого. Ты жалуешься на стесненные жилищные условия, но забываешь, что миллионы людей не имеют и этого. Ты смотришь на свои кривые ноги, на вздернутый нос, оттопыренные ушки и полное тело, и думаешь, это какая-то мировая несправедливость, даже не предполагая, это и дар, и испытание, и материал для творчества. Твои недостатки не в твоем теле, твои проблемы не в окружающей тебя обстановке – они в твоей душе. Тебе не так уж плохо, нужно приложить усилия, но гораздо легче сидеть и ненавидеть других, удачливых и красивых. Всё это прописные истины, если ты их до сих пор не осознала, вряд ли осознаешь теперь».
Тут она расплакалась. Кажется, я перегнул палку. Жалость – один из самых больших моих недостатков. Ненавижу себя в роли спасителя, меня всегда раздражал миф о Пигмалионе. Но, Господи, почему дав мне много, ты оставил Ахиллесову пяту – восковое сердце. Но внешне я продолжал оставаться жестким, только так можно было что-то изменить.
«Перестань смотреть телевизор. Сериалы – это легкий духовный наркотик, наподобие пива. Считай, что тебе он противопоказан. Утром – бег, контрастный душ. Вечером – книги (не сразу заумное, надо постепенно втягиваться): Джек Лондон «Мартин Иден», Стругацкие «Трудно быть богом», Ромен Гари «Обещание на рассвете», учебники и…куда ты хочешь поступать?» «Я не знаю, еще не решила». «Хорошо, что тебя интересует, есть у тебя какие-то увлечения?», «Да вроде нет». «УУ-уу! Завтра чтобы восемь была у стоматологической поликлиники и четко знала, куда ты хочешь поступать». «Но это же такой серьезный шаг, это надо обдумать, нельзя так с бухты-барахты решать судьбу…» «Ты уже выбрала свою судьбу – прозябание. Если ты ничего не решила за столько лет, думаешь, дальше что-то изменится? Никогда. Нет правильного или неправильного выбора. Есть люди, которые, что бы они не выбрали, – всегда жалеют, и есть люди, которые, что бы они не выбрали, – не жалеют о своем выборе никогда».
Я нес полную чушь, что-то из сказанного противоречило всем моим жизненным принципам, а что-то было только мечтой. Я действовал совету Ницше: говорить четкие максимы тоном не терпящим возражений. Я чувствовал: в таком деле нельзя останавливаться, сомневаться, показывать слабость. Это была такая дорога, по сравнению с которой любой кювет, как мне казалось, был бы меньшим злом.
Пришлось самому вставать по утрам и бегать. Пришлось потратиться на ее новые зубы. Подарить ей тушь для ресниц. Дать ей книги для подготовки к экзаменам. «Я читаю – и ничего не понимаю, я безнадежная дура!» «Никто не спорит. Но и дура дуре рознь. Надо быть умной дурой или, по крайней мере, таковой прослыть. Выучи ответ на каждый билет». «Как это?» «Просто. Механически. За-зу-бри!», «Я не смогу», «Сможешь, люди «Евгения Онегина» помнят наизусть, а тут тридцать билетов – ерунда. За два-то месяца». Я слабо верил в эффективность моих слов. Но она – выучила!
«Так, теперь голодаем. Пьем только воду». «Я больше не могу». «Уходи с глаз моих долой». «Я пошутила». «Ну и я пошутил. Можно и соки».
Я выпрашивал у хорошо знакомых красавиц старые тряпки, чтобы как-то приодеть Катю. Я даже пошел на то, чтобы заказать ей платье. Мы перерыли её гардероб, а за одним и книги. Розовые кофточки с розочками – на помойку. Все детективы, любовные романы и прочая ерунда были снесены в библиотеку. Приходилось ломать вкусы и пристрастия. Я не церемонился. Через две недели сказал, что если она еще раз при мне заплачет – не услышит от меня больше ни слова. Это было нелепейшее создание, которую «женщиной» назвать можно было в смысле скорее потенциальном, чем утвердительном. Пришлось читать женские журналы и заглядывать в интернет. Я учил ее краситься и накладывать макияж. Боже мой, она не знала элементарных вещей. Например, как поставить клизму. Когда я давал ей четкие инструкции по этому вопросу, она смущалась так, как будто я предложил ей посетить вечеринку свингеров.
Мы сводили волосы и бородавки. Примеряли парики и качали пресс. Через полтора месяца ее уже можно было вести к знакомому хореографу. После третьего занятия она снова расплакалась. Но я не перестал с ней разговаривать. Я видел, как она старается. Но понимал, что обманываю и ее, и себя. Я ощущал себя лекарем, которому уже поздно признаваться, что его целебные капли – обыкновенная вода.
Да, улыбка ее стала приятной. Длинные секущиеся космы превратились в изящную короткую стрижку. Глаза блестели под удлиненными ресницами и уже не казались поросячьими, а были милыми пуговками. Она похудела, короткие юбки уже не представлялись несбыточной мечтой. Костюмчик подчеркивал талию. Она решилась предложить хозяину магазина внести некоторые изменения в оформление витрины, раскладку товара и подборе ассортимента. Она уже не говорила: «Еслив», «колидор», «штахетник». Реже употребляла слова: «кошмар», «ужас», «типа», «как бы», «отпад». Но всё равно она оставалась стеснительной, замкнутой, сомневающейся.
«Никто не может быть умным и красивым семь дней в неделю», писал Милорад Павич. Красота и ум – если они не даны от природы – это постоянное напряжение, борьба, не всякий имеет к этому вкус, не всякому хватает воли. Иногда она не выходила на утреннюю пробежку. Иногда надевала свой старый хлам и переставала краситься. «В чем дело?» - строго спрашивал я, приходя в магазин. «Надоело», - отвечало неразумное дитя. «Превосходно. Прекрасно. Какое облегчение. Просто гора с плеч», - я разворачивался к выходу. «Все равно я вам не нравлюсь». Новость. «Если ты начиталась Бернарда Шоу, то, милая, Галатея, позволь тебе заметить, я не твой прекрасный профессор. Любовь – это нечто существующее только в воображении. Оборотная сторона самовлюбленности. Желание выдать желаемое за действительное. Инстинкт, осложненный культурными мифами». На следующее утро я встречал ее у подъезда.
Мой донжуанствующий друг согласился познакомиться с Катей. Они ужинали в кафе и катались на машине. Заночевали на одной из турбаз. «Нормальная девчонка», - отозвался друг. Катя смотрела на меня со странной смесью вызова и печали. «Как провела выходные?» - нарочито небрежно спросил я. «Весело. Я тебя ненавижу».
Она поступила в Университет. После этого я не встречал ее. Слышал только, что через полгода она бросила учебу и вышла замуж. Уехала с мужем в другой город. Конечно, думал я «Мисс конгениальность» из нее не получилось, но все-таки судьба-то устроилась. А недавно я получил сообщение по «Аське»: «Привет, профессор, помнишь свое давнее творение?». Я не понял в чем дело, но на всякий случай ответил: «Помню». «Я тут тоже издала свою книжку. Муж помог. Он у меня хоть и менеджер среднего звена, а творческих людей уважает. Барсику моему уже пять лет. А ты, слышала, так и не женился. Сапожник без сапог. Ладно, не грусти. Спасибо тебе за все».
Где-то внутри каждого из нас живет наивная вера, что придет однажды кто-то сильный и всезнающий и вытащит нас из нашего же дерьма, отмоет, отогреет, залечит раны, и научит, как же правильно надо жить.
Я вот почему привел эту историю. Мне, кажется, и городу своему мы относимся так же наплевательски, обреченно. Или – дурацкий город, все рано в нем ничего никогда не изменится, будет все по-старому; или другая крайность – «город любимый в горной долине», великая культура, великий народ. Ерунда. Никакой великой культуры еще нет. Одна улалинская стоянка и один университет еще не сделают всех духовно богатыми и уникальными. Но и ныть по поводу, что того нет, этого нет, а это устроено не так, недостойное занятие. Каковы мы – таков и наш город. От нас зависит и его красота, и его убогость, и его развлечения, и его слава. Никакой мессия не придет и ничего не изменит за нас. Изменить можем только мы сами, мы создаем культуру. Великую или нет – зависит опять от нас. А все оправдания, восхваления или самоуничижение от невежества, нечестности, глупости, подчиненности, трусости. Каждый день мы строим тот город, которого достойны. (Прости, господи, опять скатился к нравоучениям. Чур меня, чур, больше не повторится).