Сергей Решетнев
Жилмассив
Жилмассив – компактный район. И всё же жизнь его обитателей по правой стороне от проспекта отличается от жизни живущих по левую сторону. Здесь встречаются очень старые, даже заповедные места. Например, переулок Уютный. Пешеходная улочка большая часть, которой проходит по небольшому болотцу, что сохранилось с незапамятных времён между одноэтажными домами. К тому же это, наверное, единственное место в городе, где сохранился деревянный тротуар.
По этому тротуару в детстве я бегал зимой к бабушке в баню. Потом построили пешеходный мост возле электросетей. Дорога удлинилась, но стала интересней, к тому же ею можно было пользоваться летом. Выскакивал я на остановке Жилмассив, солнечным летним утром, когда от асфальта поднимается пар, а на газоны опасно наступать, если боишься промочить ноги в росе. Подбегал к бочке с квасом возле казавшегося тогда огромным продуктового магазина. Проносился по узкому проходу между детским садом «Колокольчик» и Домом престарелых. Что и говорить, символичное соседство. Дальше за последней пятиэтажкой начинался пустырь. Да, пустырь: никакой школы-гимназии №3 ещё не было. Холмики, оставшиеся от снесённых домов, и несколько глубоких ям с позеленевшей водой, где водились головастики. Задержавшись на пять минут, чтобы посмотреть за их вечным движением бежал дальше. Пересекал улицу Больничную, нырял в проход между домами. Выходил к реке. На мосту снова остановка: смотришь на воду и представляется, что ты на носу корабля. Если смотреть достаточно долго, то скоро, на что бы ты не обратил взгляд потом, всё, и деревья, и дома, и горы, будут пытаться сдвинуться со своего места. Много волшебного таится в мире для ребёнка.
Но и для взрослого в нём таятся чудеса.
Когда я входил в гимназию №3 в качестве учителя десять лет назад, одна мысль крутилась в голове, вызывая какую-то слабость в ногах: «Теперь я учитель. И это навсегда. Пройдёт сорок лет и я так же как сегодня войду в эту дверь. Для меня уже ничего не изменится». Я пришёл в школу не просто так, а менять мир. Мне казалось, нужно только всё правильно объяснить ученикам и они поймут, они пойдут во взрослую жизнь вооружённые знаниями и уверенностью, что всю нашу жизнь нужно менять к лучшему. Полсотни выпускников каждый год, разве эта не та сила, которая может всколыхнуть любое социальное болото, обновить жизнь, поставить перед уставшей страной (да-да, страной, можно смеяться сколько угодно) новые, благородные, притягательные цели.
Все пять лет в институте я хотел попасть в школу. О моей школе у меня остались самые приятные воспоминания. Я снова видел себя за партой, а когда пробуждался, с сожалением понимал, что всё только снилось.
Вместо этого: полторы сотни человек из шести восьмых и шести девятых классов почти ежедневно у меня на глазах галдели, шумели, дрались, жаловались, пищали, списывали, прятали журнал, переворачивали портреты классиков на стенах, бросали шелуху от семечек на пол, бились головой о стену, рисовали на партах, просили закурить, кидались скатанной бумагой, подкладывали мне на стул жвачку, а на стол живых змей (полозов).
История была, как мне казалось, для большинства всего лишь мыльной оперой, урок очередной серией, которую они тотчас забывали, как только начиналась перемена. Если ты был ласков, снисходителен, открыт для обмена мнениями, то сразу же становился тем, кого можно легко провести, тебе садились на шею, ведь в любом случае, меньше четвёрки ты не поставишь! А если ты был строг, требователен, ставил только объективные оценки, то тебя начинали тихо ненавидеть, и можно было ожидать чего угодно от молчаливого протеста до открытого бунта. Любая позиция таила в себе подвохи. Я сделал важный вывод на всю жизнь: ни один метод воспитания не гарантирует ожидаемого результата. Всегда есть доля неопределённости, складывающаяся из многих факторов, которые никак учесть, определить степень их влияния, нельзя.
Проблемы начинаются уже с самого простого: как должен стоять учитель? В институте нас учили: нельзя скрещивать руки на груди – это поза неуверенности, нельзя держать их за спиной – это поза заключённого, нельзя соединять их вытянутые внизу перед собой – это поза Гитлера. Нельзя держать в руках ручку или карандаш – это опять же говорит о вашей неуверенности. Нельзя опираться на стол – это говорит о небрежном отношении к происходящему. И уж тем более нельзя держать руки в карманах. В общем, стало понятно, что в профессии учителя секретов гораздо больше, чем мне казалось. К концу года я обнаружил, что забываю даты, забываю, как пишутся обыкновенные слова, понял, что у меня аллергия на мел, на зелёно-серую бумагу классных журналов. Мне перестали сниться сны о школе.
Нет, конечно, останься я учителем ещё на пару лет, я смог бы стать обыкновенным педагогом. Но обыкновенным я быть не хотел. Напоследок стоить заметить, что зарплату за свой труд, учителя тогда получали с опозданием в три-четыре месяца, иногда её отдавали по 20, 50%.
Мне казалось, что в головах моих учеников от моих уроков ничего не остаётся. Мне казалось, что если я на них и влияю, то в какую-то не ту сторону, что вырастут они бандитами, невежами, незнайками и всё по моей вине.
Прошло десть лет. Кто-то из них танцевал на сцене, кто-то до сих пор поёт во всех эстрадных концертах города. Одна девушка вышла замуж за моего друга.
Ехал как-то из Маймы в город. Подходит ко мне в автобусе огромный парень и, улыбаясь, говорит: «Здравствуйте! Сергей Александрович, вы меня не помните? Я же…». И называет имя и фамилию одного из самых несносных хулиганов и доставал из девятого класса. Он продолжает гордо: «А я, вот, вас помню! Вы, может, не знаете, но вы на меня сильно повлияли. Я, вот, истфак закончил! Вы уж извините за всё, что мы тогда вытворяли». «Ну, - думаю, - прямо святочный рассказ получается».
А впрочем, я о том времени вспоминаю весело, нисколько не жалею, что тогда пошёл в школу, хотя и о том, что ушёл оттуда тоже. Выросли, в общем, вполне нормальные, состоявшиеся люди. И, как я понимаю, не по моей вине, и не благодаря мне.
Конечно, с Жилмассивом у меня много разных других историй связано. Но автобус, как и читательское внимание не ждут, они уже отправляются к следующей остановке.