Окидывая взглядом прошлый век. 11Ранение

Любовь Папкова-Заболотская
                11 Ранение.
 
  Николай вернулся в часть санинструктором. Бои шли в Чехословакии. Фашисты отчаянно сражались за каждую деревеньку, за каждую высотку.
  Теперь в бою он из окопа в окоп перебегал на зов раненых, транспортировал их в госпитали или эвакопункты.
  Самое страшное зрелище на войне – невозможность помочь умирающему товарищу. Они снова были в рейде, прорвав линию обороны фашистов. Однажды во время боя к нему, когда он находился на батарее, от первой линии орудий бежал за помощью солдат, которому осколком вырвало всю нижнюю челюсть вместе с языком. Кровь хлестала, а глаза молили: «Помоги!» Добежал и упал замертво. Это видение навсегда осталось в памяти.
   Весна. Николай уже год на войне. Он не был ни разу ранен, помогал другим, в минуты затишья пел со всеми песни, осознавал, что война близится к концу и, может быть, он останется жить. Наши войска уже на подступах к Берлину. А в Чехословакии скопилось множество разрозненных, но не сломленных фашистских частей.
  3-му Украинскому фронту не удалось окружить 6-ю танковую армию СС из-за недостатка боеприпасов, низкого темпа наступления войск ударной группировки, отсутствия необходимого превосходства в танках над противником. В результате фашисты закрепились на северном побережье озера Балатон. 2-ой Украинский фронт, в составе которого была 1-ая гвардейская конно-механизированная группа генерал-лейтенанта И.А. Плиева, перешёл в наступление к югу от Дуная. Совместными усилиями фронтов советские войска прорвали неприятельскую оборону между Дунаем и озером, чтобы потом 2-ому Украинскому освободить Братиславу и Брно, а 3-ему Украинскому фронту развивать наступление на Вену.
  Фашисты были прижаты к узкой полоске берега у озера Балатон. Они простреливали насквозь узкое горло шоссе, ведущее к Братиславе, по которому, не обращая внимания на обстрел, неслись наши танки, машины, подводы. Батареи дивизии Плиева, и механизированные, и на конной тяге, в этой мешанине, в сплошном потоке танков и машин летели, не разбирая, где чья часть. Лошади дико запрокидывали головы, испуганно ржали, шарахались от огромных студебеккеров, поставок Второго фронта. Николай сидел на подводе, в которую была запряжена и его лошадь. Перед тем, как влиться в этот безумный поток, они находились в низинке, прикрытые бугром, по которому было проложено шоссе. Им надо было разогнаться, чтоб въехать наверх. Разгорячённые кнутом лошади, всхрапывая, вознесли их на бугор, резко отпрянули к краю дороги от проносившейся машины, подводу накренило, и Николай выпал прямо под колёса мчавшегося студебеккера, точнее прицепа. Щёлк-щёлк - проскакали по нему первые два колеса. Щёлк-щёлк - ещё два. Сашка выхватил его, выволок к краю дороги. Острая боль в спине, тошнота и онемевшие ноги.
- Дурак! Мать твою! Ты почему не держался? - орал он на Николая, когда тянул его за ворот шинели метров сто до остановленной подводы. Его погрузили и понеслись в общем потоке под обстрелом врага. И каждый толчок отдавался нестерпимой болью в спине. Николай несколько раз терял сознание и снова возвращался к действительности. В маленьком городке, точнее пригороде, Николая сдали в санчасть.
  А война покатилась дальше без него.
  Май. Госпиталь. Нестерпимо пахнет акация. Её ветки заглядывают в открытое окно палаты. Николай лежит в палате на троих. Ещё двое - офицеры: капитан Воронин, красавец и балагур, орденоносец, и пожилой молчаливый майор Карпович, раненный в плечо и контуженный. Воронин - выздоравливающий, он всё время гуляет по госпиталю, заигрывает с медсёстрами. У Николая отнялись ноги, в постели он может только садиться.
   И вдруг под окнами стрельба, крики: "Ура-а-а-а!" В палату вбегает Воронин: "Победа! Братцы, Победа!" Он подхватывает Николая, помогает ему доковылять до окна на бесчувственных ногах. На улице солдаты, офицеры, медперсонал целуются, кричат, стреляют. Кто-то плачет, кто-то орёт что есть мочи. ПОБЕДА! Мы живы! Впереди - Родина. Встречи с близкими! ПОБЕДА! И ноги не просто тащились, Николай пытался идти, они сгибались в коленях. И это тоже победа. Он не будет инвалидом! Массаж, ванны, зарядка. У них первоклассный госпиталь!

   Однажды вечером Воронин принёс откуда-то коньяк.
- Мужики! Давайте за победу! Скоро разъедемся кто куда.
Выдвинули тумбочку, разлили по гранёным стаканам.
- Надо бы стул подставить к двери,- произнёс Карпович.
- Не надо. Весь госпиталь гуляет. Сестрички весёлые. Врачей не видно: спрятались тоже. Готовятся к отъезду.  Ох, мужики! Скоро домой! Жена у меня красавица. Оленька. Актриса в нашем Пензенском театре. Кавалеров у неё было-о-о! Я всех перещеголял.
- А ты с сестричками ... кавалерствуешь,- ворчит майор.
- Так что ж, это так. А её я люблю. Письма она мне какие шлёт. В каждом: "Верна, люблю, целую!" Да если и изменила разок-другой, я не в претензии. Она ж баба живая. Но любит  меня, меня! Поняли?
Воронин вдруг погрустнел, замолчал.
- А мне ещё два года почти служить действительную. Домой не скоро, - сказал Николай. - Ну да всё равно. Главное - живы. Войнищу какую опрокинули!
А ты, Сергей Петрович, куда после госпиталя? - спросил он майора.
- Как куда? В часть свою. На прежние позиции. Мы расквартированы были до войны в Башкирии. Наверное, снова туда. Жены у меня нет. Давно ушла. Родители старенькие в Туле. После госпиталя - к ним.
- Слушай, Николай! Меня давно просит Шурочка с тобой её навестить. Коньяк есть. Пошли. Ты прости, Сергей Петрович, дело молодое...
Шурочка - процедурная сестра. Уколы ставила уверенно, безболезненно, перевязки - нежно. Всех называла "мальчики". Белокурые кудряшки, на щеках ямочки. Не красавица. Но глаза! Зелёные, с золотистыми крапинками, глядят весело, подбадривают и затягивают, как в омуты. Говорят, романов не заводит, жениха у неё убило в 43-ем, и она пошла на фронт. И тут вдруг приглашает.
- А я то тебе зачем? Для прикрытия? - пробормотал Николай.
- Не знаю. Приказано прийти с тобой.
  Сёстры расквартированы были недалеко от госпиталя, дежурили по очереди. Шурочка была в этот вечер одна. Она недоверчиво, как-то удивлённо посмотрела на вошедших. Николай неловко топтался у двери. Комнатка была небольшая, но красивая. Два диванчика, комодик с патефоном и радиоприёмником (кто-то достал сестричкам), маленький круглый столик с кружевной скатёркой. Пока он оглядывался, Шурочка пришла в себя, снова раздавался её смех, Воронин командовал, выставив на столик коньяк, требуя закуски.
- Проходите, Николай, будьте как дома,- смеялась Шурочка.
- Не забывайте, что в гостях, - подхватывал Воронин.
- А у меня конфеты есть, шоколадные, трофейные,- пела сестричка.
- Кто же это вам преподнёс? Поклонники?
- Не поклонник, а полковник. Выздоравливающий полковник Семёнов. Сегодня выписали.
 Воронин и Шурочка шутили, острили, смеялись, а Николай молча сидел. Шурочка взяла в руки гитару и, улыбаясь, глядя прямо в глаза Николаю, протянула молча. Он взял гитару, последнее время в госпитале он бренчал немного, брал уроки у музыканта из соседней палаты. Он заиграл и запел. У него был приятный баритон.
- Темная ночь. Ты, любимая, знаю, не спишь...
- А у тебя, Коленька, есть любимая? Кто-то тебя ждёт дома, там, в Сибири?
Она, конечно, знала, что письма он получал только от родителей и брата. В госпитале все на виду. И он промолчал. Что говорить попусту.
  Когда они собрались уходить, Шурочка вдруг взяла его за руку, задержала и шепнула:
- Останься, дурачок!
  Потом она со смехом объясняла:
-Ну как я могла тебя позвать? Ты на меня только смотрел и никогда не подходил. Вот я и попросила Олега тебя привести. Он мне зачем нужен? Ему все сестрички равно нравятся, и всем он рассказывает, как любит свою жену.
  Через два месяца госпиталь отправили на Родину. Николай был выписан, зачислен в пехотный полк санинструктором. Расквартирован полк был в Вене. Простились с Шурочкой наспех, она дала ему адрес своей мамы (деревня где-то под Ленинградом), так как своего адреса пока не знала. У него тоже адрес был непостоянным. Полк скоро расформируют: кого отправят домой, кого - в другие части.
  Вена - игрушечный, сказочный город. Скверики, скульптуры, фонтаны, кафе, причудливые повороты улиц - всё ненастоящее, войны не нюхавшее, европейское. Гуляли с друзьями в увольнительных, фотографировались на "долгую, вечную память", мечтали о мирной, новой, какой-то необыкновенной жизни. Правда, Николаю ещё дослуживать нужно полтора года.
  Готовились в путь, грузили в вагоны миномёты, конскую амуницию. Неожиданно у Николая снова отказали ноги. Только что крепко стоял на ногах, и вдруг слабость, ноги подвернулись, и он упал вместе с тяжёлым мешком, который нёс в вагон. Снова госпиталь, уколы, процедуры. Комиссия. Дивизия отправилась на Дальний восток, на войну с японцем, без него. Выписали. Инвалид с костылями.