1.
1962 год стал в нашей жизни поворотным.
Тёплые весенние ветры донесли до нас трели прилетевших птиц. Скоро к ним добавился ещё один голосочек, слегка басовитый и требовательный, принадлежавший нашему только что появившемуся на свет сыну, которому мы дали имя Марк, а называли Мариком, Марчонком, Марюхой.
Это крошечное создание, от которого шёл запах маминого молока, лишало нас сна и причиняло немало хлопот, но мы понимали, что неудобства эти временные, а главное - то, что у нас теперь есть и дочь, и сын, которые продолжат наш род и станут опорой в старости.
Вторая новость состояла в том, что я получил, наконец, работу недалеко от Бендер и мог ночевать дома и видеть свою семью каждый день: меня направили завучем в Терновскую восьмилетнюю школу. Это село находилось всего в пяти километрах от Бендер, так что добраться до него при желании можно было пешком или на велосипеде. Но в этом не было необходимости: автобусы курсировали здесь с раннего утра до позднего вечера с интервалом десять-пятнадцать минут.
С директором школы Кукайло я был знаком давно: в бытность мою директором мы часто встречались на совещаниях, у нас сложились прекрасные отношения. Оказавшись в одной упряжке, мы тянули ношу в одном направлении, так что наша школа скоро вошла в число лучших в районе.
Была и третья новость, не менее приятная.
Шёлковый комбинат, в детских яслях которого работала Лена, развернул строительство большого микрорайона для своих работников. Уже к осени было построено более десятка домов, и началось распределение квартир. В числе тех, кому эти квартиры были выделены, оказалась и Лена, за которую очень активно ходатайствовала её заведующая Агния Андреевна.
Как только мы получили на руки ордер, я тут же, отбросив все текущие дела, вместе с Милей, который как раз к этому времени вернулся из армии, запаковал вещи, нанял машину, и через час мы уже были на месте: улица Дружбы, дом 6, квартира 2. Скоро явился комендант со связкой ключей, из которой он извлёк ключ от нашей будущей квартиры.
Это была обычная по тем временам квартира из двух комнат, кухни, туалета, совмещённого с ванной, и маленького коридорчика. Имелись тут удобные встроенные шкафчики, газовая плита, краны с холодной и горячей водой, батареи парового отопления. Всё пахло свежей краской и сверкало чистотой.
Не стоит, наверно, подробно описывать наше состояние при виде этого тёплого уютного гнёздышка: хотя квартира находилась на первом этаже, мы были на седьмом небе от счастья.
Однако, к бочке мёда, как известно, всегда полагается ложка дёгтя.
Дом, в котором мы поселились, находился на самом краю города и был одной из самых первых построек в будущем микрорайоне на тридцать тысяч жителей. И так уж вышло, что мы оказались первыми жильцами первого сданного в эксплуатацию дома в этом районе. А первопроходцам сначала достаются бездорожье и трудности со снабжением, а лавры – потом.
Сначала к нашему дому вела асфальтированная дорога, но потом пошли дожди, и машины, подвозившие к соседним строительным площадкам камень, цемент, доски и прочие материалы, натаскали на эту дорогу столько грязи, что от неё никаких следов не осталось. Так что если раньше городской автобус подъезжал прямо к нашему подъезду, то потом это стало ему не под силу, и теперь, чтобы попасть в город, надо было до остановки передвигаться по сплошной грязи, глубокой и вязкой.
Я уезжал на работу очень рано и возвращался затемно, так что бедной моей жёнушке приходилось самой тащить по этой грязи двух детишек в ясли и садик: Марика в коляске, а Зиночку за руку. Проделать этот путь длиною метров двести по такой дороге стоило огромного труда, и были случаи, когда она то сама падала, то опрокидывала коляску. Но надо было идти – и сегодня, и завтра, и послезавтра. И Лена, стиснув зубы, продолжала совершать эти переходы два раза в день – утром и вечером, а я ничем не мог ей помочь.
Слава богу, этот период продолжался недолго. Когда начались морозы, и грязь застыла, автобус снова стал останавливаться возле нашего дома, но из-за отсутствия у него твёрдого расписания пользоваться его услугами было рискованно: можно было опоздать на работу.
В остальном всё обстояло неплохо: мы купили диван-кровать, стол, стулья, кое-что из посуды, в квартире было тепло и уютно.
С соседями нам тоже повезло. Рядом с нашей квартирой поселились две сестрички-старушки, спокойные и приветливые; в случае необходимости у них можно было оставить ключ от квартиры. С другой стороны, рядом, жила семья Сойреф, с которой мы очень скоро сдружились и бегали друг к другу в гости или просто взять что-то взаймы: муку, сахар, картошку. За каждой такой мелочью нужно было отправляться в центр города, поблизости же пока не было ни базаров, ни магазинов.
Семья Сойрефов была небольшая: Шура, Муся и их дети Мара и Алик. Шура более двадцати лет прослужил в армии, но дослужить до пенсии ему не дали: в чине капитана он был отправлен в отставку. Теперь надо было начинать всё сначала: работать, не имея гражданской специальности, и учиться, чтобы её заиметь.
Была на нашем этаже ещё одна семья – выходцы из Западной Украины. Они сначала жили обособленно, замкнуто, но со временем перестали нас чуждаться, начали здороваться и участвовать в беседах между жильцами нашего подъезда.
Постепенно произошло наше знакомство с остальными жильцами, среди которых выделялся неутомимый весельчак Ваня Кожухарь. С последнего этажа часто спускался вниз поболтать с соседями ещё один шутник, Николай Степанович; на предложение выпить он отвечал, что свою цистерну он уже выпил.
Большинство жильцов нашего подъезда составляли простые работяги в возрасте плюс-минус 30 лет, у всех были малолетние дети и в общем одни и те же проблемы. Это, видимо, способствовало установлению дружеских отношений. Вспоминаю какой-то праздник, который экспромтом решили отметить прямо возле подъезда: вынесли несколько столов, стулья, выпивку и закуску и устроили пир с песнями и танцами, шутками и прибаутками.
А летом во дворе начались баталии между шахматистами, картёжниками и ,,козлами” – любителями домино. Круг наших знакомых стал ещё шире: в него вошли представители всех трёх подъездов нашего 48-квартирного дома.
Между тем, наш микрорайон рос как на дрожжах. Появился и торговый центр: на первом этаже продавали продовольственные товары, на втором – галантерею, одежду, обувь.
В начале учебного года открылась новая средняя школа, а рядом с нашим домом – ясли-сад, куда мы устроили своих детей.
За лето строители привели в порядок дорогу, после чего регулярнее и чаще стали курсировать автобусы.
Я же опять – в который раз! – переменил место работы: меня направили директором в только что открывшуюся Протягайловскую вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи. Село Протягайловка вплотную примыкало к Бендерам, кое-где почти сливаясь с городом, так что я достиг, наконец, того, чего добивался четыре года: получил место работы рядом с домом.
Школа, руководителем которой я стал, была одной из самых крупных среди вечерних школ нашего района: здесь имелось двенадцать классов-комплектов, начиная с восьмого. Контингент учащихся состоял из рабочей молодёжи, в недавнем прошлом отсеявшейся из массовой школы, и не блистал ни дисциплиной, ни успеваемостью. Одним словом, предстояла, как выразился бы Ленин, архисложная работа, но у меня уже имелся кое-какой опыт, и я надеялся, что сумею взять инициативу в свои руки.
2.
За пять лет работы в вечерней школе я прошёл, что называется, огонь и воду, и медные трубы, но выдержал все испытания, хотя, наверно, постарел лет на десять.
Если бы удалось собрать моих бывших коллег, то мы, вероятно, вспомнили бы немало ярких эпизодов того лихого периода – забавных, напряженных, а порой и просто опасных для жизни.
Наши ученики чаще всего являлись на занятия после работы, иногда в промасленных телогрейках, и бывало, что кто-нибудь из них засыпал сидя за партой.
Большинство не очень утруждало себя учёбой, но попадались и такие, которые действительно старались получить знания, задавали массу вопросов и, несмотря на загруженность работой, не пропускали ни одного урока и выполняли все домашние задания. С этими молодыми людьми приятно было работать, делиться с ними своими знаниями.
Припоминаю одного из учащихся 10 класса, Иванченко Бориса, который ради того, чтобы не пропустить уроки, ушёл с собственной свадьбы, уговорив невесту побыть с гостями самой, пока он будет набираться знаний. Другой ученик, Петя Лицкай, человек уже женатый, отказался от руководящей должности в паровозном депо, где он работал, чтобы иметь возможность отдаться полностью учёбе и потом поступить в институт, хотя сознавал, что способности у него весьма посредственные. Позже Лицкай добьётся своего: окончит институт инженеров железнодорожного транспорта.
Извилистыми путями шёл к своему высшему образованию ещё один наш выпускник – Ипатьев Игорь. Его родители были хронические алкоголики и на тот свет отправились в пьяном угаре, угодив под собственную телегу; сам же Игорь одно время занимался воровством. Однако, начав учиться у нас, свои художества прекратил и обнаружил большие способности к учёбе. Он схватывал всё на лету, сочинения писал самостоятельно и так умело, таким ярким и точным языком, что трудно было понять, откуда это у него взялось.
Он успешно окончил школу и поехал к своим родственникам в Раздельную. Потом мы узнали, что Игорь попал в тюрьму за то, что надумал сесть в какой-то пустой автобус, который попался ему на глаза под пьяную руку, и прокатиться. Закончилось всё аварией, в результате которой был разбит автобус и пострадали двое прохожих. Его посадили на пять лет. Свой срок он отбывал в одной из одесских тюрем. Ему удалось получить разрешение поступить на заочное отделение политехнического института, которое он, сидя за решёткой, умудрился закончить чуть ли не с отличием.
Но были среди наших подопечных и экземпляры шкодливые. Абрамович Виктор нередко являлся на занятия раньше директора и занимался ,,подготовкой” своего класса к работе: становясь на парту, срывал электрические лампочки вместе с патронами и снова подвешивал их к торчащим проводкам. После такой процедуры ни одна лампочка не зажигалась, хотя со стороны всё было вроде бы в порядке. В вечерней школе это означало срыв занятий.
Я решил проследить за тем, кто развлекается таким коварным образом. Пришёл в школу пораньше и проверил освещение; всё было в порядке. Постоял на крыльце у входа. Скоро появился Виктор и прошёл в свой класс. Он отсутствовал минут десять, потом тоже вышел на крыльцо. Я был уверен, что он успел сделать своё чёрное дело, и меня подмывало взять его за руку, пойти с ним в класс, разоблачить и объявить об его исключении из школы, но потом сообразил, что этим я его не напугаю, а надо действовать по-другому.
Между нами состоялся такой диалог:
- Ты куда ходил?
- Был в классе.
- Электричество включал?
- Нет. А что?
- Я включал. Понимаешь, парень, какой-то сукин сын всю проводку у вас там испортил.
- Это не я.
- Я и не говорю, что это ты. Просто я хочу попросить тебя всё там отремонтировать. Сумеешь?
- Запросто. Только отвёртка нужна.
- Вот тебе отвёртка. Иди, действуй!
Через полчаса в классе все лампочки горели…
Впрочем, должен признаться, что обходные пути к цели не всегда приходили мне в голову, хотя я не раз убеждался, что с позиции силы многого не добьёшься.
Опасный момент – возвращение домой.
Уроки заканчивались поздно – после 22-х часов, автобусы уже не курсировали, а путь пешком пролегал мимо кладбища, которое местные алкоголики облюбовали для своих сборищ и распития спиртного. Кое-кто из них вылезал на дорогу в глубоком подпитии, пугая односельчан, возвращавшихся с работы после второй смены. Здесь надо было быть бдительным, иначе можно было влипнуть в неприятную историю. Поэтому мы никогда не уходили домой поодиночке, а ждали друг друга, чтобы идти вместе. Однако, мне, директору, приходилось иногда задерживаться в школе, и тогда я возвращался один, а это было очень рискованно.
Был момент, когда две фигуры, вышедшие на дорогу из-за кладбищенских надгробий, остановились на моём пути, и надо было решать: идти вперёд или ретироваться, пока не началось выяснение отношений. Я принял безрассудное решение: идти вперёд. Когда между нами оставалось не более пяти метров, один из встречавших меня неожиданно проговорил: "Этого не трогать!” И оба вернулись туда, откуда вышли. Я ничего не понял, но у меня отлегло от сердца.
Было среди наших питомцев одно зловредное существо по имени Алик Шевченко. Однажды он пришёл в школу выпивший и околачивался под окнами, отвлекая от работы и учителей, и учащихся. Я сделал ему несколько замечаний; он обещал уйти, но не уходил, продолжая развлекаться в том же духе. Тогда я пригласил его к себе в кабинет и ещё раз настоятельно потребовал, чтобы он немедленно покинул школьный двор.
- Иначе, - добавил я, - мне придётся вызвать милицию, и эту ночь ты проведёшь за решёткой.
- Вы этого не сделаете, - сказал он с ухмылкой, и как бы невзначай отвернул полу телогрейки, в которую был одет; за поясом у него оказался целый арсенал боевых средств: топорик, огромное сверло, несколько крупных отвёрток, которыми можно было продырявить кабана. - Вы этого не сделаете, Аркадий Владимирович, - повторил он на этот раз угрожающим тоном.
Ситуация была непростая: Алик был пьян, и я не был уверен, что он в состоянии контролировать свои поступки; с другой стороны, демонстрировать свой страх я тоже не мог себе позволить.
- Ладно, иди домой, - сказал я примирительным тоном. – Тебе, по-моему, надо поспать.
- Ухожу, - ответил он, направляясь к двери.
Однако он и в этот раз не ушёл.
На следующее утро я позвонил в милицию и рассказал о случившемся. Позже я узнал, что в тот же день за Шевченко приехали прямо в цех, где он работал, и посадили на 15 суток.
Мы встретились с ним после возвращения его в школу: он поздоровался, но в глаза мне не смотрел. Что означал этот взгляд мимо меня: стыд или ненависть – я так и не понял, но уточнять не стал.
Зато после этого случая никто в школе дисциплину больше не нарушал.
Нелегко давались такие «победы». Долго не мог я избавиться от чувства неловкости, от сознания того, что допустил какую-то ошибку.
3.
Из-за нашего переезда на микрорайон – теперь он назывался ,,Ленинский” – мы стали редко видеться с родителями. Они всё ещё жили на частной квартире в противоположном от нас конце города. На езду к ним надо было тратить уйму времени, а его у нас всегда не хватало. Утром я отводил детей в садик, потом ходил за покупками и нередко сам готовил обед, после обеда надо было гулять с детьми, а когда приходила с работы Лена, я уходил в школу.
Таким образом, бывать у родителей мы могли только по выходным дням. Здесь мы отдыхали душой и телом.
Мать встречала нас пирожками с творогом или картошкой, а отец анекдотами, которых он знал несметное множество, или картами – играли в основном в подкидного дурака. Разговоры за столом нередко превращались в политические дискуссии, при этом больше всего доставалось коммунистам, которых отец называл не иначе, как бандитами или ворами, а телевизионные передачи – сплошным враньём. Врут книги, врут газеты, врёт радио; последнему можно верить только при объявлении времени суток.
Разумеется, подобные разговоры он вёл только в очень узком кругу: со своими знакомыми-единомышленниками, которых он умел распознать прежде, чем доверить им то, что накипело у него на душе.
Он по-прежнему работал ювелиром, хотя постоянно ощущал себя сидящим на пороховой бочке. Комбинат бытового обслуживания, в системе которого числилась теперь его мастерская, установил у него весы, определявшие вес золотых изделий с точностью до миллиграмма. При этом без конца устраивались ревизии; несовпадение веса принятого в работу золота и изделий из него и того, который имелся в наличии, могло закончиться для отца в лучшем случае увольнением с работы, а то и тюремным заключением.
Поэтому он категорически отказывался научить ювелирному делу меня или Милю, хотя мы не раз просили его об этом. Он говорил, что не хочет, чтобы из-за него кто-нибудь из нас оказался за тюремной решёткой.
Однажды из-за особой компетентности в своей профессии он пережил немало тревожных минут.
В его мастерскую нагрянули два дюжих молодца и, предъявив удостоверения сотрудников КГБ, велели собираться. Куда, зачем – об этом не было сказано ни слова.
Они сели в автомобиль известной модели "Чёрный ворон” и скоро прикатили в не менее известную контору – городское отделение Комитета государственной безопасности.
В коридоре ему предложили посидеть возле одного из кабинетов и подождать, пока его не вызовут. Каждая минута после визита непрошеных гостей была наполнена страхом и немыми вопросами, на которые не было вразумительного ответа. Узнать что-нибудь в той мышиной возне, которая происходила вокруг, было невозможно: посетители этого заведения вопросов не задают, они на них только отвечают.
Ожидание тянулось бесконечно, и вместе с ним росли тревога и ужас.
Наконец, его пригласили в кабинет.
Оказывается, всё дело заключалось в том, что одному из следователей понадобилась консультация опытного ювелира: надо было оценить стоимость золотых изделий, конфискованных у кого-то при обыске.
- Неужели трудно было сказать сразу, куда и зачем меня везут? – возмущался отец, рассказывая о своём приключении. – Разве это не бандиты!?
Между отцом и матерью часто возникали споры. Разногласия бывали серьёзные, например: отец очень любил суп с фасолью, а мать всё время варила ему куриный бульон.
В январе 1963 года из армии вернулся Миля. Он поселился у родителей, устроился на работу. Ему шёл двадцать пятый год. В армии он окреп физически, из него ушло всё мальчишеское. Теперь это был симпатичный молодой человек спортивного склада, чему немало способствовали физические упражнения: он заимел привычку ежедневно, в любую погоду, заниматься во дворе утренней зарядкой, выполняя при этом все упражнения с особой педантичностью, не позволяя себе никаких скидок.
Вместе с тем, у него прорезался интерес к напиткам с повышенным градусом. Оно и неудивительно: слишком много было в Молдавии всевозможных вин, которые распивались повсеместно по поводу и без. Правда, Миля пока вполне контролировал этот интерес, как, впрочем, и своё питание вообще – здесь он проявлял особую осторожность, не в пример мне: я ел когда угодно и сколько душа пожелает, так как работал и двигался столько, что никакой жир не сумел бы во мне удержаться. Однако позже, когда ситуация изменилась и физические перегрузки исчезли, привычка наедаться основательно осталась, что тут же сказалось на моём физическом состоянии: оно начало давать сбои. Обратившись к врачу, я узнал, что у меня начинается гипертония.
Но я несколько отвлёкся: речь шла о Миле. Армейскую службу он проходил на Украине, в Староконстантинове, недалеко от Хмельницкого, где жил со своей семьёй родной брат отца Лены – дядя Фима. У него было две дочери-красавицы, и Лена решила познакомить Милю со своими двоюродными сёстрами. Старшая из них, Лариса, училась в медицинском училище и теоретически могла подойти на роль будущей жены моего брата.
Знакомство состоялось, молодые люди понравились друг другу. Они стали видеться часто и уже подумывали о женитьбе, но Миле надо было закончить армейскую службу, а Ларисе – училище, поэтому пришлось пока ограничиться свиданиями.
И вот теперь, когда остались позади у одного – армия, а у другой – училище, пора было принимать окончательное решение. Над ним мучались недолго: уже в июне молодые люди расписались, потом сыграли свадьбу, после которой Миля в Бендеры уже не вернулся. В Хмельницком началась его семейная жизнь, здесь он нашёл подходящую работу, и здесь он решил обосноваться надолго - может быть, на всю жизнь.
А дальше всё пошло, как обычно это бывает: работа, покупка кооперативной квартиры, рождение первенца, названного звучным и мужественным именем Александр.
4.
Осенью 1963 года наша дочурка стала школьницей. Мы купили ей ученическую форму, сумку, учебники, тетради, и первого сентября с букетом цветов проводили на школьную линейку, посвящённую началу учебного года. В глазах нашей дочери нетрудно было заметить всю гамму чувств, испытываемых ребёнком, впервые идущим в школу: и гордость, и радость, и любопытство, и страх, и снова радость, и снова гордость. А у нас, родителей, главным было осознание того, что пройдена ещё одна жизненная веха: наш ребёнок достиг такого возраста, когда человек становится способным предпринимать какие-то самостоятельные шаги и обходиться без плотной опеки родителей.
Поразило на школьной линейке, какая масса народа здесь собралась, детей и родителей. Впрочем, особенно удивляться было нечему: наш микрорайон разрастался очень быстро, занимая всё больше площади и подминая под себя одно близлежащее совхозное поле за другим. Очереди на квартиры стали уменьшаться, росло также количество так называемых кооперативных квартир, которые мог купить любой житель города, если у него были деньги.
Скоро в нашем районе получили квартиры и мои родители, и тётя Рая, проживавшая вместе со своей дочерью Софой, её новым мужем Аркадием и внучкой Белочкой.
Младшая дочь тёти Раи Зина вместе с мужем Сашей и дочкой Инночкой также поселились недалеко от нас в купленной ими кооперативной квартире, так что вся наша родня жила теперь в одном микрорайоне.
У нас появилась возможность чаще видеться, больше общаться, и этому радовались все, а особенно моя мать и тётя Рая. Они нигде не работали, и проводить время в обществе друг друга им было и легче, и приятней. А мы, их дети, хотя и были заняты работой, но по праздникам, а иногда и по выходным дням могли встречаться за общим столом, который обычно накрывала Зина, так как у неё была самая большая квартира. Здесь можно было обменяться новостями, поговорить о своих собственных проблемах, поспорить о политике, искусстве и тому подобном, не пытаясь держаться в рамках этикета, как это пришлось бы сделать в чужой компании. В нашем семействе у меня не было сверстников ближе Софы и Зины, и я был рад тому, что мы живём по соседству, и есть с кем поговорить.
Но после подобных встреч снова начинались будни, и были они нелёгкими. Мы с Леной много работали, у нас были руководящие должности и полуторные ставки, однако заработанных денег едва хватало на то, чтобы прокормиться – не более того. Любая покупка, не связанная с питанием, влекла за собой долги, при этом в роли кредиторов выступали мои родители. Они, конечно, не брали с нас процентов, однако каждый долг погашался месяцами.
Я нередко задумывался над тем, почему так происходит: два человека с высшим образованием, занимающих должности директора школы и методиста крупного дошкольного учреждения, к тому же работающие в полтора-два раза сверх положенного, имеющие всего двух малолетних детей, не могут заработать минимум необходимого, ибо не хлебом единым жив человек? Что это за страна такая, где обеспеченная жизнь доступна только тем, кто умеет воровать у государства и работает на таком месте, где есть что украсть? Эти вопросы возникали снова и снова, ибо к ним возвращала нас повседневная жизнь. Почему я не могу позволить себе купить не то что машину, но даже книгу; пойти в театр, поехать с семьёй к морю во время каникул? Почему моя жена вынуждена каждое лето отправляться с детьми в пионерский лагерь и опять там работать и работать, вместо того чтобы съездить на курорт или побывать за границей и полюбоваться римскими холмами или Эйфелевой башней?
Мы никакого понятия не имели о нормальной – по европейским стандартам - человеческой жизни, и это спасало нас от отчаяния, а кое-кому даже казалось, что не всё так плохо. Это происходило оттого, что кому-то рядом жилось ещё хуже. Повторялась ситуация, описанная когда-то ещё М.Горьким: в Самару приехали карлики, и все обыватели сбежались на них посмотреть. Каждый испытывал удовлетворение от того, что мы, мол, люди маленькие, а есть и поменьше нас. А в газетах и по радио мы догоняли Америку, перевыполняли планы, росло благосостояние трудящихся – одним словом, "я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!”
И всю эту чушь большинство искренне принимало на веру и благодарило родную Коммунистическую партию и родное Советское правительство за заботу о нашем благе. Поразительно, до чего нетрудно оболванить целый народ, целую страну, двести с лишним миллионов её граждан, начиная от простых работяг и кончая профессорами и академиками. Впрочем, попадались порой и трезвые головы, но о них было известно очень узкому кругу.
А жизнь, между тем, шла своим чередом, и подобные мысли в конце концов гасли в повседневных заботах. Пока суть да дело, надо было пойти в магазин и купить молока, проверить тетради и написать поурочные планы, сходить в поликлинику и выписать таблетки от кашля, сварить суп и починить утюг. А потом придут Лена с Мариком, который, между прочим, заметно подрос, но от мамы не отходит ни на шаг.
Я с трудом уговариваю его пойти со мной погулять, катаю его на качелях, гоняюсь с ним за мячом, потом мы боремся на траве, и мысли мои об оболваненных соотечественниках постепенно испаряются, оставив в сознании какое-то мутное пятно, о котором не стоит беспокоиться: его смоет дождь, состоящий из капелек времени. Жизнь идёт, спотыкается, ковыляет. И вроде бы впереди что-то светлое…