Все так и оставила – ботинки, костюмы – всего-то их три, в четвертом хоронили, все его тетради, рубашки, недопиленное-недоклеенное что-то, и всем все понятно, слава Богу, потом было мне легче, чем я ожидала. Все время это чувство, что он вот-вот вернется, что это временно, словно уехал куда-то как тогда, по распределнию, и через полгода явится, тут как тут, и все мы соберемся под старой нашей лампой за скрипучим дубовым круглым столом. Кто меня не очень хорошо знал, спрашивал – не лучше ли весь «хлам» сжечь, раздать, выбросить, чтобы легче было. А как им объяснить, что это не так уж тяжело – просто уехал муж, как будто по распределению, немного раньше меня. А если сжечь – получится, что нет уже смысла ждать. Да и какой это хлам, если все им пропитано? Главное, умер он быстро, разорвалось сердце и в две минуты его не стало. Меня при этом не было. Потом уже его увидела. Лицо такое светлое, безмятежное, и все на похоронах сказали: вот и успокоился Даня. Я даже и не плакала, просто следила, чтобы все было организовано честь по чести, всех пригласили, как надо отпели, место чтобы приличное и не на загородном кладбище, а все же в черте Москвы. И дочка с зятем тоже так энергично, быстро и без проволочек все помогли устроить и денег у кого-то подзаняли.
Хорошие поминки – я его школьным друзьям телеграмму даже отстукать успела, двое приехали, Дане бы понравилось – он людей любил, много чтоб людей и разговор интересный. Коньяк, мясо хорошее потушили, поросенка приготовили с кашей, вино два ящика друзья поездом прислали, все было хорошо, сослуживцы все его приехали, никто не напился, хорошо о нем говорили, случаи разные потешные вспоминали. Как он дружинников мистифицировал и как истеричную таксу на улице Горького однажды облаял. Тостов было много. Я так и не плакала, а слух вот в левом ухе на месяц пропал, врач сказал – от стресса.
Уже примириться с этим успела – а тут постепенно, с перебоями и каким-то гудением, но слышать вновь начала. Живу, словно и не разлучались мы с ним. Везде его присуствие, каряжки он разные из леса притаскивал –обстругивал. Полочки разные, вот для обуви он прямо готическое что-то соорудил.
Знакомые спрашивают – как ты на даче живешь, ведь холодно, ближе к осени бомжи в окна заглядывают.
Во-первых, хорошо здесь. Тихо, прохладно, свежо. Тебе никто не мешает, и ты никому не мешаешь. Да и дешевле как-то выходит. На пенсию не проживешь, а у Сашунков(мои дочь и зять) брать совестно. Им самим помогать надо, а тут я буду одалживаться. Квартира у нас двухкомнатная, поместиться негде, вот и распределились мы – зимой вместе, уж как-нибудь, народ мы терпеливый да совестливый, а с апреля я на даче, внучку иногда мне привозят. Ничего себе живем.
Во вторник приедет Лара. Она давно обещала. Я встретила ее год тому назад в Штуттгарте, пообедали мы вместе, я даже как-то оробела. Все мы меняемся, но Лара вот как-то особенно, понятно, что человек двадцать четыре года как там, но чтобы до такой степени – прямо не узнала ее. Мне Сашунки на юбилей тур по Европе подарили, вот я и позвонила тогда Ларе.
Теперь едет она ко мне. Как ее разместить, в московской квартире тесно, да и внучка сейчас болеет, туда пригласить ее неудобно. Значит, на даче, вместе со мной. Оно конечно ничего страшного, двадцать пять минут на электричке от Москвы, все чистенько, вода проведена, газ свой, но туалет-то во дворе.
А самый страшный конфуз с ее сыном, отказался он с нею видеться. Я ему сообщила, с какого по какое Лара здесь будет. А он сразу сказал, что видеть свою мать не желает. Как-то же надо это Ларе передать, она непременно хотела, чтобы он ее встретил, говорит, вещи для ребенка ему привезет.
Я не знаю, почему я это делаю, но по-другому просто не могу. Решила Данину одежду к Сашункам перебазировать.
Не хочу еще раз кому-то объяснять, зачем здесь вещи умершего мужа. Тем более, Ларе.
Лара всегда была иной, внешне даже очень от нас отличалась. Синеглазая, темноволосая, спортивная. Красавица. Ходила чуть наклонясь вперед, словно скользила на лыжах. Стрижки у нее всегда невиданные были из журналов иностранных, и одевалась она лучше всех. В то еще советское время в институт красоты ходила, что-то там с кожей исправлять. На диетах сидела, над фигурой работала. А нас всех иначе как распустехами и не называла. Она уже тогда знала слово «gepflegt»- «ухоженный», сама такой и была.
А для нас какая тогда ухоженность – чтобы чистое все на тебе, отглаженное и без дырок. Потом и изо рта чтоб не пахло. А вот чтобы сумочка, туфли и перчатки были сочетающихся тонов – нет, к таким изыскам мы были глухи. Я вообще, если честно, чулки только на работу надевала, а после снимала и в сумку, чтобы в электричке не порвать. Благо ноги у меня загорелые были. Так мы и с мужем познакомились – Даня в электричке меня высмотрел – дайте, говорит номер телефона. Я испугалась – нет у меня, говорю, телефона, и ваш не буду записывать, нет у меня ручки, – ну а он на мое вранье, бух на колени, хвать меня за голень, все со смеху вокруг покатываются, а он моей же заколкой на моем загаре номер свой и вывел. Не больно так, но у меня температура сразу за пределы градусника подскочила. А он мне – если не позвоните, в розыск объявлю. Девушка с родинкой у левого уха, без чулок и с ямочками на запястьях украла мое сердце. Всю ночь не спала, на утро позвонила, ходили мы два месяца в кино-парк-кафе-мороженое, и вдруг оказались женаты. Так вот мое бесчулочничество интересно обернулось.
Удивительной была наша Лара. Времени и раньше даром не теряла, отличница, медалистка, спортом занималась, в партию первой вступила, всегда и во всем первая. Такого мужа себе отхватила – все просто ахнули, через три ступеньки по карьерной лестнице несся. Холеный, удачливый, пробивной, красивый. Но вот незадача, начал он пить и пить крепко. А у них Димка в пятый класс уже пошел. А тут на работе выговор за выговором, дошло до последнего – поперли из партии, а там и еле от ЛТП отмазали – на улице стал пьяным валяться, да и в одну из таких ночей замерз.
Лара следила все так же за собой, за прической, за кожей, только почувствовали мы в ней жесткость какую-то, и улыбаться она перестала. А что тут улыбаться, если ребенка одна растишь, да еще и красавица такая, а одна.
Немец этот у нее еще до перестройки завелся. Все сразу заметили. Шмотье какое-то совсем уж из ряда вон на ней появилось. Ухитрялся ей и слать, и передавать. На стажировке они познакомились. И прямо как–то, невзирая на неусыпное кагэбэшное око любовь у них вспыхнула.
Перестройку Лара приняла очень деловито и куда–то сразу засобиралась. Она со страшной легкостью и неописуемым презрением стала говорить «совок» и «совдепия», еще пуще стала прятать маму свою, совсем простую женщину, которую и раньше, когда к Ларе гости приходили, куда-то отсылали.
После перестройки она к немцу переехала. Разводился он долго и муторно. Не из-за Лары, раньше это затеял. Почти все имущество отошло жене и детям.
Мы все за нее радовались, и когда кто-то говорил, что в нашем возрасте уже мало что возможно, мы все вспоминали Лару, ей-то удалось переменить жизнь. Только сын вот с ней не поехал. Остался с бабушкой и в дальнейшем из Москвы в Долгопрудный переехал. По мне какая разница – нашел себе девушку по сердцу, женился, а у тестя автосервис – вот и остался в получасе езды от Москвы. А Лара с шипением таким о нем –дефективный, дескать, такой же, как его отец. Да не пьет он, а то, что учиться дальше не пошел, а своими руками на хлеб себе и жене зарабатывает, так ничего в этом плохого нет.
Мать у нее умерла. Лара даже на похороны не приехала. Сын ни в какую видеться не хочет. Работы она в Германии никакой не нашла, долго она там диплом подтверждала, но и с подтвержденным ее даже помощником библиотекаря не взяли. Муж на пенсии и все время лечится. Распространяет Лара сейчас какие-то дорогущие моющие средства, сетевой маркетинг, которым у нас все вменяемые люди брезгуют.
Честно говоря, не понимаю, отчего Света или Ольга Лару не хотят у себя принять. У них квартиры попросторнее будут. У Ольги после ее развода и замужества дочери две комнаты пустуют.
Да, совсем забыла сказать, Лару всегда не любили.
Даже и не скажу почему, но не любили. За «распустех» конечно, за зазнайство, кичливость и непростоту, за ее брезгливые гримаски, за способность после ею же полученного и нахваленного подарка сказать «хлам». Это был тогда четырехтомник Некрасова с чудесными иллюстрациями. Свете тогда передали про «хлам» и она больше никогда у Лары не появлялась и к себе не приглашала.
Иначе чем неудачником Лара Даню никогда не называла. А он ее или фифой или цацой. Или болонкой стриженой.
Конечно в глазах Лары, и таких как она, Даня был неудачником. Слишком уж он искрился и переливался через край. Ему все интересно было, все нужно, и ничто не владело им всецело. Он помогал жене друга из запоя того выводить, племяннику подтягивал математику перед поступлением в институт, хотя семья брата вполне в состоянии была репетитора нанять. Он мастерил, помогал маме грибы солить, играл с мальчишками, бегал взапуски с собакой, cтроил целые города с пятилетней Сашенькой, три месяца носил ехидному и одинокому Фомину в больницу гранаты и апельсины.
Он никогда не придавал абсолютное значение своей работе. Деньги разлетались у нас, как белые зонтики одуванчиков при порыве ветра. Ни он, ни я этого не замечали. Как когда-то мама шила мне, теперь она шила Дане и Сашеньке. Мама звала его «журавель» – очень уж потешно быстро и низко кланялся он при встрече.
Его любили дети, собаки, старушки в трамваях – тут же уступал место, вскакивая с рукой к сердцу, и кланялся. Его любили друзья и первые встречные, и очень не любили начальство и всякие бюрократы. Он словно взял и вышел из футляра вон. Словно забыл, где родился. Не по мерке был сшит и очень этому радовался. Он любил меня, дочку Сашу, мою маму, своих родных, нашего метиса-овчара Ларри и всех вокруг, и мне порой кажется, оттого и лопнуло его переполненное сердце – уж очень распирала его эта любовь.
После его смерти дочка в группу меня какую-то психологическую определила, чтобы развлечь и отвлечь меня, как она это называла. Действительно, у меня уже тогда провалы в памяти начались – не могла, например, вспомнить где я обычно в поселке масло покупаю, а спросить страшно. Ничего – гуляла я с Ларри, да он меня прямиком к магазину и привел, печеньица захотел.
В этой группе все очень милые предупредительные такие, мы всякие вопросы обсуждали и ситуации проигрывали. Там был вопрос – чью жизнь вы бы хотели прожить, если бы у вас был выбор. И тут я чуть не закричала – конечно же, МОЮ жизнь, только чтобы никто не умирал, и мы не старились в нашем старом доме. Чтобы время застыло навеки. Тут я впервые зарыдала, и случилась у меня истерика. Больше я в ту группу не ходила, а стала бывать все больше на людях и с людьми. Вот и Лара приедет во вторник.