Памяти М.А.
Я умерла давно. Наверно, никто и не знает теперь, что когда-то такая была.
Да, это и неважно. Только как-то мне душно, будто не выговорилась. Виринея, меня
без слов понимала, а к священнику, в Храм, я не ходила, потому, наверно, и маюсь.
Теперь уже всё поздно. А хочется кому-то живому слово сказать. Некому только.
Я бы, конечно, с Юрочкой поговорила, но он погиб через два года после моей кончины, а мёртвый только с живыми разговаривать может, мёртвый мёртвого не слышит.
Вот я и подумала, может быть, этим человеком вы станете, поймёте меня, и душа моя успокоится. Конечно, вина моя в том, что я без Бога жила, нет, конечно, я никогда от него не отрекалась, но жила самоволием, без молитвы.
Только давно это было…
И город мой любимый, теперь совсем другой, чем в детстве моём был. Я много лет в Москве прожила, а до конца дней своих всё на “О” говорила как мои родители, как дедушки, бабушки. Дети мои, внуки те уже не окали и не пели, а я так до конца дней везде “О” и вставляла.
А детей у меня двое было. Мария и Иван. Только Мария ещё до меня умерла. От неё дети: дочь – Валентина и сыновья – Юрочка и Алёша. Валентина приходила, когда была моя очередь квартиру убирать, так-то она в общежитии жила, всё просила, чтоб я её прописала, только в домоуправлении мне объяснили, что нельзя, потому что метраж у меня маленький. Чаще всех ко мне Юрочка приходил, у меня и полотна его на стенках висели, у других ковры, гобелены, а у меня – картины, большие такие, во всю стену, справа и слева, сказочные, он сказки с детства любил, вот их всё и рисовал. А Алёша как-то больше своей жизнью жил, своими заботами, я его редко видела.
У меня комнатка крошечная была, узенькая, как коридорчик, одно окошечко, на нём-то и цветы поставить негде. Но я разместила, в маленьких горшочках; вот этот – с розовыми цветами – моя Мария, Валентина – блекло-жёлтая, она хоть и молодая, но какая-то была тусклая, может, оттого, что мать у неё рано умерла, может потому что я её не прописывала, а, скорее всего, от книжек, всё она где-то училась, то в институте, то в аспирантуре. Для Юрочки я алый выбрала, для Алексея – синий.
Вечера у меня длинные, пустые были, вот я с ними и разговаривала. Только недолго. Обычно, лежала, голова у меня очень болела, у соседей шумно было, хозяин их то во хмелю, то стучит-колотит, зарабатывает, столярничает.
Только давно это было…
Да, я вам ещё про Ивана не рассказала. Он ведь у меня главным в жизни был. Мне за сорок перевалило, когда нашли у меня какую-то болезнь, да я и сама заметила – вроде рано бы мне ещё старухой становиться, а будто я и не женщина. Ходила по врачам, ходила, анализы сдавала, а одна врачиха, уже очень пожилая, седая, рассмеялась и говорит: “Ничего, скоро твоя болезнь пройдёт, рожать тебе милая, а не операцию делать”.
Сначала я обрадовалась, что не больна, а потом испугалась – вырастим ли. Муж у меня пожилым был, намного меня старше, жили скромно, Марию ещё растить и растить, а тут вот какая история…и зачем он мне нужен.
Но это только сначала, а потом – только одним им жить, и стала, как будто никакой другой любви у меня никогда раньше не было, ни к родителям, ни к мужу, ни к дочке. Я чувствовала, что не хорошо это, что дочка, муж, но ничего с собой поделать не могла. Мария понимала всё и заметила я, что между нами какой-то холодок появился.
А Иван мой – по пятам за мной ходил, подрос уже, но всё рядом - я в магазин – он меня встречает, я у плиты кручусь, он ждёт, когда мы с ним в парк пойдём.
А вырос – в люди вышел.
Это из нашей-то скромности, почти бедноты.
И до такой высоты его жизнь подняла, что мне и радостно и страшно. Я даже не могла своей фамилии людям сказать. Все сразу спрашивали: “ А … - Ваш сын?” “ Нет, - отвечаю, - что Вы – однофамилец”. Только видела его, конечно, редко. Ну, привезут его раз-два в месяц в машине со шторками на окнах, посидит он со мной минут тридцать, когда чуть побольше, денег предложит, только на что они мне, иногда возьму, чтобы внукам отдать.
И только он уедет, я сразу же ждать начинала. К его приезду готовиться начинала загодя: у меня и генеральная уборка, и стирка, на кухне корыто, тазы, у нас ванны не было, соседи в баню ходили, а мне – тяжело, так я дверь закрою вот мне и – купальня. Обязательно к его приезду пирожки пекла. Сама знаю, что хороши были – воздушные. Его домашние тоже их любили – и жена его – Лидия, и собака их – Эммочка.
У Ванечки, нет, лучше буду называть его Иваном, Ванечкой как-то неудобно, такой человек, а я – Ванечка, такая была должность, что времени свободного совсем не было. Совещания, доклады, визиты, а самое для меня тяжёлое время было летом: он иногда месяцами не приезжал: когда начинались эти их дачи – совсем беда, у них там всё расписано, когда, кто, к кому ехать должен, когда у себя приглашать. У него дача, конечно, хоть и государственная была, но, как он объяснял – знатная. Большая. И для гостей комнаты, и для прислуги. У них с женой, у каждого – своя половина, для Эммочки, конечно, тоже - комната. К даче от шоссе – специальная дорога, а у ворот – избушка, там у него – дворники жили, ну, это он их так называл. Вот такой у меня Ванечка вырос.
Детей только у него не было, а племянники это что, они в стороне. Иногда он им с работой помогал. Особенно Юрочке, чтоб и зарабатывал, и рисовать мог, определял его с геологами, он им помогал, а у самого – альбомчик всегда под рукой. Вот и рисовал. Только в экспедиции такой он потом и погиб. Жалко. Молодой ещё был.
А я что, я свою жизнь сполна прожила. Перед смертью меня Ванечка в какую-то свою больницу поместил, только недолго я там пробыла, не понравилось мне , да и врачи не задерживали. Так что умерла я дома, под Юрочкиной картиной, настрадалась ,конечно, перед смертью - боли сильные были, а у соседа в то время заказы пошли - с утра до вечера всё стучал, стучал, так меня этот стук до сих пор мучает.
Виринея, соседка, нет, не жена столяра, другая, за мной ухаживала, хорошая была женщина, без слов меня понимала. Она и Ванечке позвонила, когда мучения мои закончились. Он, конечно, приехал. Потом уже, после похорон, Виринее шкаф мой подарил, хотел ей денег дать – она отказалась, да и шкаф брать не хотела, а Ванечка ей сказал: “ На память о маме”. Тут они обо мне поплакали, она и взяла. Хорошая была женщина…
Ну, вот теперь поговорила, вроде полегче стало, а то – столько лет маялась…
Вы уж простите, что время у Вас отняла…