АКВАМАРИН
Среда, 10 октября 2007 года
Мысль: ну почему Катя сказала перед отъездом, что не чувствует, что я люблю её? Как такое возможно?
В моей комнате солирует цвет «аква». Гардины тонкого капрона, свечи, вазочки, блюда излучают аквамарин, даже компьютерный стол, даже новые вельветовые брюки, даже щётка с совком, - всё цвета морского царства, а в IKEA этот цвет неромантично назвали сине-зелёным. Другие предметы подбирались по контрасту, либо по совместимости. Журнальный столик, например, нежного бледно-розового цвета.
Ещё я купила две рамочки для фотографий, белые, потому что были только белые и чёрные, и мне не хотелось облачать дорогих мне людей в траурную кайму. В одну рамку я поместила фото своего папы, держащего на руках внучку Анечку. Ей там не больше трёх месяцев. А в другую… 14-летнюю Шутову Екатерину Викторовну, длинноволосую тогда русалочку с неизменно очаровательной улыбкой. Она подарила мне эту фотографию незадолго до моего отъезда, придирчиво выбрав из альбома самую безупречную, и подписала её на обороте… smile :) Я улыбаюсь, Катя, я – улыбаюсь.
Описывая свою комнату, чувствую себя узбеком, поющим бесконечную песню по принципу «на что смотрю, о том пою». Журнал “Citizen K” с чёрно-белой, худющей Земфирой на обложке. «Анорексичка», - так теперь называет её Катя с нежностью. Деревянная пирамидка-головоломка, подаренная мне Леной Дружковой. Круглая соломенная с хаотичным плетением-паутинкой салфетка под горячее, скорее, элемент декора. Непочатая баночка с натуральным цветочным мёдом, сладко-оранжевого цвета. Китайский веер, сделанный из бордовых щепочек и полупрозрачной ткани. Две суповые миски, отливающие тёмно-синим глянцем. Огромная, на пол-литра, чайная пара матового чёрного цвета с утробно-красными внутренностями. Меня подкупил в ней размер – люблю всё габаритное, сделанное с размахом, - как раз впору для меня, водохлёбки. Два бежевых фаянсовых стакана для воды. Несколько плетёных соломенных корзинок, в которые я рассовала крема, гели для душа, средства для укладки волос, парфюм и всякую подобную чепухню. Тёмно-синий диван, раскладывающийся вперёд, образуя двуспальное ложе, с разного размера подушечками чёрного, синего и зелёного цвета. Кресло, завёрнутое в серый, с едва заметным оттенком хаки, хлопчатобумажный плед с рельефными декоративными строчками. Голубовато-прозрачная пластиковая канистра с питьевой водой.
И статуэтка. Стилизованный силуэт женщины, выточенный из дерева шоколадного цвета и покрытый блестящим лаком. Статуэтка, когда-то принадлежащая Григорию Афанасьевичу Малыхину. Кем-то когда-то ему подаренная. И украденная мной из его рабочего кабинета уже после его эмиграции в Бельгию.
Вчера я, наконец, привезла домой системный блок и подключила компьютер. Удивительно, но он работает, как часы, превосходно пережив 56-ти часовое путешествие в поезде, кочевание из комнаты в комнату на такси, метро и маршрутках, и успешно пройдя акклиматизацию. Смену часового пояса я устроила ему, как только включила. Теперь ему не хватает акустики. Сегодня-завтра, как только придёт блиц-перевод финансов от мамы, куплю пару динамиков. На сабвуфер пока не заработала. Ещё нужен электрический чайник и вместительный поднос, чтобы лишний раз не маячить взад-вперёд под пристальными взглядами семи пар чёрных глаз. И коврик для мыши: моей старенькой почему-то не нравится сине-зелёная поверхность стола.
Про семь пар чёрных глаз сейчас объясню – это соседи. Хозяин квартиры, комнату в которой я снимаю, - выходец из Азербайджана, по имени Ильхам. Одну комнату он сдал молодой семье с грудным ребёнком из Узбекистана, которые оказались не в состоянии своевременно вносить арендную плату, и вроде как должны выехать до двадцатого октября. Во второй комнате должен был жить сам Ильхам. Кстати, она – проходная, и именно через неё мне приходится проходить, чтобы войти в свою. Одного Ильхама я бы ещё потерпела, но сейчас там расположилась его жена с тремя почти взрослыми детьми. Ильхам собирается с женой разводиться, потому что она его «опозорила».
Жена с детьми три дня назад неожиданно приехала из Кировабада в Питер с явным намерением здесь «навеки поселиться». Дело было в три часа ночи, когда все жильцы, в том числе и я, уже спали. Ильхам, как только открыл дверь и увидел свою благоверную на пороге, совершенно ошалел, выпихнул жену, пытающуюся пройти в квартиру, за порог и дверь закрыл. Однако там, за порогом, были его дети. В результате детей он впустил, разместил в большой проходной комнате, а жену прогнал, что не помешало ей через сутки вновь нарисоваться. В то же утро Ильхам вылетел в Баку, чтобы обратиться в местное отделение международной полиции Интерпол и объявить в розыск свою жену, незаконно вывезшую из страны его детей (для того, чтобы дети могли покинуть пределы Азербайджана, нужно разрешение отца). Когда его заявление будет принято и поступит в работу, жену с детьми найдут и депортируют из России обратно в Азербайджан. А пока я вынуждена терпеть эту скандальную, несносную, хамоватую кавказскую женщину, круглосуточно находящуюся за дверью моей комнаты.
Сегодня, наконец, оформила временную регистрацию. Вышла из кабинета «Агентства по юридическому сопровождению…», в фойе опустилась в кресло, достала карту метро, чтобы прикинуть дальнейший маршрут передвижения и… расплакалась. Это не было «приступом острой нехватки Шутовой», какие довольно часто, но всегда неожиданно со мной приключаются (когда я рассказала об этих «приступах» Кате, она рассмеялась). Это мне было жалко себя. Потому что я почувствовала страшную усталость. Эмоциональную и физическую. Я болею. Сбоят главные системы жизнеобеспечения моего организма – нервная, пищеварительная и мочеполовая. Я купила в аптеке разных трав и таблеток на пятьсот рублей и собираюсь потратить на лекарства ещё тысячу. Кажется, я становлюсь ипохондриком. У меня частые приступы тошноты и головокружения.
Я никогда не любила солнца, но его отсутствие вкупе с присутствием грязно-серого неба и большого количества воды в воздухе, кажется воздействуют на меня не лучшим образом. В сентябрьском интервью журналу “Citizen K” Рената Литвинова размышляла о Питере: «Самый прекрасный город на земле – это Питер. (…) Он такой депрессивный, если у вас нет эпилепсии, она сразу откроется. И депрессия, день на четвёртый»
Симптомы депрессии у меня, несомненно, есть, но самой депрессии нет. Как такое может быть? А потому что я прочла в одной медицинской статье на психиатрическую тему, что болезнь можно классифицировать как депрессию только тогда, если её симптомы наблюдаются две недели подряд и более. А я в Питере только одиннадцатый день, и симптомы начались у меня недавно. «Приступы… Шутовой» вообще не считаются, это – от любви, а потому – нормально. Фиг вам, а не депрессия! Меня голыми руками не возьмёшь! …Только если нежно… тонкими руками… Тьфу! Простите, вновь отвлеклась на мысли о сексуальном. В последнее время это для меня тоже норма, лишь бы не развилось в патологию, потому что я рассмотрела, что молодая узбечка, кормящая мать, очень даже ничего. :) Это называется – похоть. А никакая не депрессия. И уж точно – не эпилепсия, стадию открытия которой, по «доктору Литвиновой», я благополучно миновала.
А какие в Питере красивые люди! Высокие мужчины с умными и ясными глазами. В Омске я давно не различала в массе прохожих мужских лиц, видела только женские. А здесь… И выглядят очень гетеросексуально при этом. Максимум, метросексуально. Геев здесь тоже достаточно, но нашего брата я за версту узнаю. Девушки… пока не поняла. Интересные лица, безусловно, есть. Наших очень много, причём не только молодняк. Ни одна из увиденных пока не зацепила. Зато я выявила для себя одну закономерность: чем старше поколение лесбиянок, тем больше среди них привлекательных лиц, даже если они бучеватой внешности. Это удивительно приятно!
И, приближаясь к зрелому возрасту, пожилые женщины… старушками их назвать у меня не повернётся язык. Интеллигентные, элегантные женщины, ухоженные, или следящие за собой. Вот среди них встречаются действительно красавицы. Как-то в метро я засмотрелась на сидящую напротив пожилую леди лет шестидесяти-семидесяти. Чеканные черты лица, чёткие, словно вылепленные линии, несмотря на морщины, это лицо было прекрасно, и хотелось созерцать его, не отрываясь. Её осень, и пришедшее с ней увядание было завораживающе притягательным и… поэтичным, и глаза, - карие, очень живые, – в них бездна знания и спокойная, смиренная мудрость, ясный, ни чем не замутнённый взгляд зрелой личности, зрелой женщины. Я впервые поняла, как это глупо – бояться старости. Ведь это равно боязни мудрости, что само по себе – абсурд.
При выходе из метро мимо меня проехала машина, днище которой светилось неоновой бирюзой, отражающейся в осколках мелких лужиц. Я улыбнулась близкому моей душе по цвету автомобилю и мечтательно подумала: «Здравствуй, Питер, город цвета аквамарин!»