***
«Таков мой город – каждый день с чистого листа. Единственное, что меня огорчает, что эти девушки периодически куда-то исчезают. Пропадают из вида, теряются в чужом городе, где так много людей. Но приходят новые лица, которые я могу лицезреть еще год или два. Самое главное – не запоминать их. Ибо тогда случится страшное: появится ощущение времени. Время не замечаешь, пока ничего не меняется…»
Из Дневника
***
Я не носил часов, она не надевала трусики. Но дождя боялась, пряталась вместе со мной. Еще бы пять минут, и я бы плюнул на все и ушел. Но наконец машина подъехала, и мы отправились. За рулем друг, у него день рождения в день летнего солнцестояния. В будке, у паромной переправы через Волгу, продавали копченых лещей. Я выбрал самого крупного, с локоть, увесистого и жирного, с чешуйками как рыцарская броня. Теперь мы ехали в Шереметевский замок - с мраморными полами и мудрой надписью на латыни перед центральной лестницей под стеклянным куполом. Молодоженам бы ездить в это место - со сторожевыми башенками, крытыми переходами, внутренними лесенками.
…Когда, обнаженные, мы отхлынули друг от друга, она захотела нагой пробежаться по запутанным лестницам замка. И светлой тенью выскользнула из тесного номера, похожего на келью. Должны же в этом замке жить свои привидения, с белыми покрывалами или без. Тем более, она перед этим диким зверем завывала от любви. При открытых в июнь окнах. Так что белая тень девушки только cкрасила темные переходы.
На стенах замка, на стрельчатой площадке, в полночь мы начали кутеж. Я откупорил припасенную бутылочку сливочного ликера цвета топленого молока. Ликер был тягуч, как этот самый долгий летний день, и сладок, как недавние ее поцелуи. «Напоминает по вкусу сперму» - молвила она, причмокивая губами. В каминном зале у огня мы распотрошили леща и освежились прохладным пивом. Она обсасывала жирные ломти, держа куски двумя руками. Я давал ей отпивать пиво прямо из бутылки. Холодные капли стекали ей на шею, а потом ускользали куда-то на грудь. Она ежилась и наслаждалась.
А в том поселке всегда лето. Улицы пустынны и с утра обнажены под солнцем. Даже дорожная пыль рыжая, цвета солнечных зайчиков. Только под вечер в это марево вплывает стадо коров. Они бредут неспешно, лениво, по-хозяйски занимают всю улицу, шествуя со стороны замка мимо церковной колокольни.
Храм мне интереснее, чем замок. Замок построен нарочито и нелеп в своей игрушечной пестроте. Храм придавал строгость и размеренность прилегающей площади. Сюда стекались те несколько присутствующих здесь улиц. Храм нес смысл в местный быт. От него мерились расстояния, отсюда проистекала и здесь заканчивалась жизнь: здесь крестили и отпевали. Храм был обычен, как зелень соседнего сквера летом. На куполе церкви был тогда огромный крест, похожий на надрез, откуда протекала синь из небесной тверди.
А мы прошли мимо, дальше по дороге, на местный рынок. Поселок тот одновременно речной и лесной. Чуть ниже в Волгу впадает Ветлуга, а кругом стоят леса. Но лесные ягоды еще не поспели, грибы тоже не пошли, поэтому больше торгуют рыбой. А так как рыбаков в каждом доме по мужику, то продают задешево. Пока мы под солнцем торговались на базаре, ей стало плохо. Она пошатнулась, потянула меня в сторону и мягко осела без сознания. На ровном месте, без всякой причины. Она практически не дышала.
Что делать? Базар всколыхнулся – у приезжих девушка крякнулась. Друг моментом дознался, где здесь телефон и вызвал «скорую». И она приехала, как будто стояла за углом. И фельдшер в белом халате, и крест на лбу автомобиля, как у священника. Я поехал с ней в амбулаторию, где она отлежалась через полчаса. Солнечный удар. Ей смерили давление, которое совсем упало, и сделали пару уколов – в руку и ягодицы. Трусиков точно не было. Труднее всего было мне записаться, кто доставил больную.
Ну, кто я ей?
На обратном пути домой мой товарищ внезапно бросил руль, вышел из машины и прошел вперед. Он пригнулся, застыл на месте. Мы подбежали к нему. Посреди дороги замер крупный муравей. Он смотрел на нас и перебирал передними лапками, словно молился. Я поднял голову. Посреди легких облаков виднелось ясное синее небо. Оттуда на меня упала первая капля, как чья-то слезинка.
***
«То ли оттого, что завершился еще один день, то ли от обступившей тишины вдруг становится так хорошо, что больше ничего не надо. Хочется выдержать паузу, растянуть ее подольше, до тех пор, пока тишина не станет прозрачной, сухой, напряженной. До тех пор, когда она долгожданно лопнет телефонной трелью или дверным звонком. Потому что наступил вечер, а это совсем другое время. Встречное время. Днем ты идешь со временем вместе, в одном направлении движешься…»
Из Дневника.
***
Она читала Баха. Ричарда Баха – «Чайку по имени Джонатан». А может еще что-то. Хотя именно Чайку я подарил ее подруге. Та попала в больницу и мы договорились ее навестить. Я вручил ей книжку, а потом мы втроем пошли за больничные гаражи пить пиво. Болеть в июне скучновато, а тут хорошая книжка и холодное пиво. Подруга так и пошла в халате и тапочках, а она – в джинсах и кроссовках.
Не помню, о чем мы говорили, но думали мы с ней об одном и том же. И напрасно она пыталась ревновать меня к подруге, той интересней был Джонатан Ливингстон. Не мог же я придти просто с парой апельсинов и пивом. Хотя это тоже эротично – пара ярких апельсинов. Ну, я прихватил еще и Баха, хотя он мне и не по вкусу. Пиво мы с удовольствием выпили, а в порожние банки загрузили окурки - все- таки на территории больницы. Бросили подругу выздоравливать, а сами через проем кирпичного забора вылезли на свободу.
Нас тянуло в укромное местечко. Уединиться. Это трудно сделать посреди ясного дня и чуть ли не на городской набережной. Два милиционера сонно охраняли единственную скамейку. От бетонного парапета вниз по склону сбегали тенистые кусты. Через балюстраду мы перебрались в кусты, пока никого не стало видно наверху. Даже солнце затерялось за переплетениями веток и мозаикой густых листьев. Оно теперь ярким пятнышком подмигивало мне на ее обнаженных ягодицах при каждом моем натиске.
Потому что низкая ветка, за которую она ухватилась обеими руками, раскачивалась нам в такт. Потом лучик на ее белой коже погас - она распрямилась. Я застегнул брюки, пока она натягивала спавшие джинсы. Как раз вовремя, потому что два сержанта отвалились друг от друга и бдительно всматривались над нами в кусты. Как два сторожевых пса на задних лапах, они что-то вынюхивали. Словно чувствовали запах суки, у которой течка. Кусты, ставшие уже родными, нас не выдали, мы выбрались из них вниз к берегу.
Она старательно прятала от меня глаза. Была еще очень молода, первокурсница. И у нее шла сессия. Она отвернулась от меня к солнцу и зажмурилась. Сказала: «Дай мне руку, теперь веди меня!» Из моей протянутой кисти она выбрала средний палец и ухватилась за него горячей ладошкой. Притихшая, вслепую шла за мной, доверяя мне и своему обостренному чутью. Сквозь веки она едва наблюдала темное пятнышко солнца перед собой. А, возможно, и мою тень между ней и солнцем.
Сумасшедшая чайка пикировала сверху и попыталась меня испачкать.
А девушка шла за мной с закрытыми глазами, молча чувствуя ступеньки и встречных людей. Она воспринимала мир сквозь меня и через солнце. Как я перед этим чувствовал жизнь через нее и маячащее солнечное пятно на нежной девичьей коже. Мы пешком обошли остановку, миновали перекресток, полный шумящих автомобилей, и поднялись выше к площади. И простились за спиной у Ленина, расцеловавшись напоследок. Она училась неподалеку на филфаке. Может поэтому она читала Баха.
К экзамену в тот день она едва подоспела. Ей поставили «неудовлетворительно». И назначили пересдачу на осень. Когда меньше солнца, и не так слепит глаза.
А подруга вскоре выздоровела.
***
«В моем городе мало людей. Там магазины пустынны. Продавщицы отпускают мне банку пива, не отрываясь от журнала. Она меня никогда не вспомнит. Я ее никогда не забуду. Я живу в городе, где нас только двое в этот момент времени. И если я завтра зайду сюда, пожалуй, я приду, она снова посмотрит на меня, как ни в чем не бывало…»
Из Дневника.
***
Какая на мне была тогда футболка, не помню. Но джинсы были синие и рваные. Она тоже носила джинсы и футболку. А может какой-то топик. По-моему, что-то желтое. Она вообще была какая-то солнечная. А как она сверкающе улыбалась мне даже при самой случайной встрече!
Мы с ней тогда поехали автобусом в дальний городок. К ее подруге-студентке. Было лето, и у них были каникулы. Мы должны были что-то отвезти и передать. Что-то срочное и нужное. Иначе мы бы не поехали так далеко. Впрочем, лето впереди было долгое, а ей было всего лет 19.
Удивительно, но на автостанции там даже стояли такси. Или частники. Не важно, главное, что можно было сесть и прямиком добраться до подруги. На улицу Лесную или Зеленую. Но она сказала, что так неинтересно, надо посмотреть городок. И мы пошли пешком. В том направлении, куда нам показали, махнув рукой.
Но сначала она хотела позвонить подруге, сказать, что мы приехали. А вот таксофонов не найти. Надо позвонить, да неоткуда. А по пути стояли только длинные белые заборы какой- то больницы. И ни одной конторы, где есть телефон. Наконец я углядел что-то схожее, с флагом на крыше.
Подругу дома не застали, ответили, что она должна подойти. Мы неспешно пошагали дальше по пыльной улице. Солнце за спиной сияло выше флага, и хотелось пить. Улица Зеленая спряталась на самом краю городка, как и предполагалось. Она оказалась достаточно приятной - состояла из недавно выстроенных коттеджей с веселыми заборчиками. А поблизости, в тени деревьев, даже поставили какой-то павильончик. И ни души. Даже неинтересно было просто подойти и взять пива. И сигарет для нее.
У подруги дом многоэтажный. Один такой на всю улицу. Несколько подъездов. А в квартире шел ремонт. Мастер сказал, что женщины ушли прикупить что-то вроде растворителя. Очень пахло ремонтом. Мы вышли и присели покурить у входа. Сидели и ждали на скамейке. День длился дальше. Солнце висело за крышей дома.
…Где-то тихо плакал ребенок. Откуда-то из-за сигаретного дыма к нам проникал заунывный тонкий плач. На этой летней улице это пугало. Кто-то очень тихо плакал. Посреди оглушенного солнцем дня. На краю теплого городка. А мы так уютно сидели, никому не мешали, просто курили. И вдруг этот ненужный плач. Одинокий, как этот огромный дом на той зеленой улице. Или Лесной. Тонкий, тягучий, монотонный плач. Сквозь покой этого беззаботного дня. Как тот надоедливый слепень сквозь сигаретный дым. Сидеть дальше было просто невозможно. Где это? Откуда взялось?
Плакала почти беззвучно старушка за дверью на первом этаже. Мы определили ее по поскребыванью. Вокруг никого не было. Полубезумная, она твердила, что уже три дня никто не возвращается. Так не могло быть. Она попросила нас подойти к окну. И стучала по раме тонкими, как у ребенка, руками. Помочь было нечем. Мы сидели и курили. Не ломать же окна, двери.
Потом пришла подруга. Отдали ей срочные документы. Сказали про сумасшедшую старуху. Да, видимо, родичи ушли с утра выпивать. Или с вечера. А может три дня назад. А может она и не сумасшедшая.
Мы уехали домой последним рейсом. В автобус нас сперва не пустили, отправили в кассу за билетами. Касса уже, конечно, закрылась. Потому мы спокойно заняли места в полупустом салоне. В этом сумасшедшем мире билеты ни к чему.
На родном перроне нас встретил вечерний дождь. Я вспомнил, что скоро наверняка осень. Мы зашли в обувной отдел и взяли мне тогда эти осенние ботинки.