РОЗА ВО ЛЬДУ
Вторник, 14 августа 2007 года
Она вылезла из-под одеяла и надела тонкий трикотажный свитер в чёрно-серую полоску, а поверх него чёрную шерстяную безрукавку с высоким воротником. Чёрные же джинсы надевать не пришлось, они так и оставались на ней со вчерашнего вечера.
- Доброе утро, Даша.
Даша взглянула на меня и молчаливо улыбнулась, снова напомнив мне мима, бесшумно переместившегося в мою жизнь из какого-нибудь Парижского парка или улицы, например, Елисейских полей. Джо Дассен! Вот какой музыки не хватало вчерашнему плей-листу, в котором давно не бывало подобной мешанины, какую мы сотворили в четыре руки в надежде поймать волну, гармонизирующую наши свежепознакомившиеся души. «Мёртвые дельфины», «7Б», Земфира, «Ночные снайперы», «Мумий Тролль», Погребижская, Бабкин, Дибров, Линда, Массква, Moby, Леонид Утёсов, Марк Бернес, Боярский (кстати, с песней Purkua pa), «Город 312», даже Олег Анофриев, напомнивший нам о том, что «Призрачно всё в этом мире бушующем…». А напоследок я, ведомая французскими ассоциациями, поставила фильм с Милен Фармер. И выключила свет.
Мы чинно улеглись рядышком на диване и уставились на монитор, где появилась Милен в мужском наряде середины XVIII века, с густо напудренным, выбеленным лицом, кроваво-красными губами и взбитой копной кудрявых ярко-рыжих волос. Это выглядело слишком театрально, искусственно, и резко контрастировало со столь естественно лежащей подле меня Дашей. Укладываясь поудобнее, я нечаянно прикоснулась рукой к её обнажённому плечу и почувствовала прохладу гладкой кожи.
- Даша, тебе не холодно?
- Нет.
На самом деле в комнате было холодно из-за по большей части открытого окна, откуда неровными потоками ночного августовского ветра врывался давно остывший во мраке воздух, уже неуловимо пахнущий осенними нотками. Я много курю, а Даша не курит вообще, и каждый раз обнаружив вьющийся серый дымок очередной прикуренной мной сигареты, она рефлекторно шла и распахивала окно, после чего начиналось сражение воздуха комнатного, табачно несвежего, и уличного, свежего относительно. Табачный неизменно побеждал, пользуясь моими никотиновыми запасами, и его единственной потерей в этой борьбе была температура, которая неумолимо падала. Даша лежала не шелохнувшись и определённо, мёрзла, но я почему-то не спешила проявить милосердие и предложить ей забраться под одеяло.
Свойственная мне забота о ближних, Алисой, например, воспринималась как угодливость или как должное, а результатом моего жертвенно-альтруистического отношения к ней стало её откровенное пренебрежение к любым моим желаниям, и она села мне на шею, не обращая ни малейшего внимания на мои отчаянные попытки протестовать, а когда обратила, наконец, то попросту прекратила общение со мной. Хотя я не жду от людей благодарности или признательности за оказанную поддержку, такого равнодушия и безразличия в ответ на моё внимание, тепло, заботу и готовность в любой момент прийти на помощь я не встречала ни разу.
В последнем телефонном разговоре с Алисой, услышав очередной раз о её тотальной занятости, в силу которой она не может заниматься моими проблемами, поскольку «своих хватает», я не выдержала, сорвалась на плач, открылась и призналась, что мне плохо только потому, что очень скучаю по ней и мучаюсь от неопределённости, пребывания в полном неведении о происходящем в её жизни. Алиса сухо ответила, что у неё всё в порядке, и волноваться мне за неё не стоит, а когда у неё освободится время для меня, неизвестно. Я моментально почувствовала себя отработанным материалом и отреагировала молниеносно:
- Значит, так! Верни Анечке деньги и вещи и навсегда съебись из моей жизни! Не дай бог тебе хоть раз попасться мне на глаза!
Может быть, я и дальше бы продолжала в том же духе, чтобы выплеснуть Алисе свою обиду, гнев и боль от нанесённого в беззащитное сердце удара, но она положила трубку. Мои последние слова сотрясли воздух вокруг меня и не произвели на Алису никакого впечатления. Разумеется, я переживу эту потерю, как переживала многие другие, но пока это плохо удаётся мне. Привкус предательства не даёт появиться той светлой грусти, какая бывает при расставании с любимым, но не сумевшим полюбить тебя человеком. Предательство не позволяет сохранить в памяти лишь прекрасное, а вызывает жажду мести, и единственная месть, которую я могу себе позволить, это убить Алису в своём сердце и вынуть все чувства из воспоминаний о ней. И, клянусь, я сделаю это, как бы тяжело и больно при этом не было.
- Даша, какой у тебя парфюм?
- Когда?
- Сейчас.
- Жеванши. Почему ты спрашиваешь?
- Сама нота мне нравится, но она слишком тяжеловата. Нет, не так. Мммм… Душновата, пожалуй.
Зачем я так резко? Тоже мне, критик нашёлся. Может, ей парфюм сменить ради меня? Не успели как следует познакомиться, а я уже свои пристрастия ей навязываю. Хотя, почему сразу – навязываю? Просто высказала своё субъективное мнение. Продемонстрировав отсутствие такта.
Даша. Персонаж новый, неизученный, но ехать со мной в Питер согласившийся. Неуловимо напоминает мне Алису, определённо и в ней течёт еврейская кровь. Но красивее, гораздо красивее Алисы.
Густые чёрные вьющиеся волосы, большие, очень выразительные, темные глаза. Нос крупноват, слегка удлинён, но неплохо очерчен. Губы нежные, немного упрямые, приятно розового цвета, оттенок которого окрашивает её щеки, когда она воодушевлена или разгневана. И кожа. Удивительно белая, девственно белая, фарфорово прозрачная, тонкая и гладкая. Это не болезненная бледность, а аристократически благородная. Когда Даша обижена и замкнута в себе, белизна кожи превращает её в мраморную статую, холодную и неприступную, или снежную королеву, превратившую в лёд собственное горячее сердце, но выступающий румянец выдаёт тщательно скрываемую страстность её души. Изящные и пластичные кисти рук, женственные плечи и шея, чёткие линии овала лица, - во всем этом есть что-то трепетное, живое и окутанное непроницаемой тайной, словно влитое в стекло… белая роза во льду, но он растает, лишь дотронуться дыханьем… молочная кожа, нетронутая лучами солнца, вбирающая в себя тепло, но неподвластная ему.
- Всё, я так больше не могу!
- Что с тобой?
- Меня не вставляет эта Фармер!
- Если честно, меня тоже…
- Тогда я немедленно выключаю этот фильм!
- Конечно, выключай.
С экрана исчезает попавшая под мою горячую руку Милен и возникает картинка с Наполеоном, задумчиво сидящем на стуле рядом со мной, вполоборота разворачивающейся к нему. Два человека из разных эпох, размышляющих о жизни и глобальных планах на неё. Изображение слегка размытое, полупрозрачное. Внизу надпись: «Омск – Питер - ???» Эти фото обои я сделала в тот самый день, когда приняла окончательное решение завоёвывать Питер. Наполеон тогда выбрал Москву. Этот злополучный выбор стал началом его сокрушительного конца. Мой Питер должен стать началом всех начал.