Дерево
О деревьях обычно не думают, как о живых существах. Зачем бы о деревьях так думать? Они всегда тихонечко стоят, растут себе, никого не трогают, кушать не просят. Деревьев на свете много, если кто-то задумает дерево порубить, никто беспокоиться не станет, чего о нем печалиться? О деревьях думают как о дровах, о заборах, о мебели, наконец.
А наше Дерево не такое. Оно растет тут тысячу лет, а может и больше. И никому не приходит в голову даже ветку у него отломить. По неизвестной причине люди избегают к нему подходить, а птицы взлетают, едва коснувшись ветвей. Ну, просто не хочется никому к Дереву приближаться и все.
Странное оно, странное и страшное немного. Иногда кажется, что оно давным-давно умерло, ни тебе листочка, ни веточки зеленой. Стоит и вроде бы даже на ветру не качается! То ли спит, то ли что, не понятно. Несколько лет может так проспать, а потом глядишь – одна ветка зазеленела, вторая, а на будущий год и все дерево цветом пошло, раскрасилось как молодое. И птицы его уже не так сильно бояться, садятся на ветки, песни лирические поют. В общем, выглядит все так, словно и не дерево оно вовсе, а живое существо со своей волей, желаниями и печалями.
Как-то раз, во время грозы видела я это дерево. Ох, и жуткая, доложу я вам, картина! На первый взгляд, ничего особенного, но если приглядеться… Оно ветками машет на секунду раньше остальных деревьев! Как будто дирижирует оркестром, приседает, танцует, а прислушаешься - подпевает вою ветра, хохочет и швыряется ветками в прохожих. А чего швыряется, чего злится, не поймешь.
Оно растет около кинотеатра «Маяк» прямо среди насажанных там лип, рябин и ранеток всяких, и летом его почти не заметно. А вот зимой – другое дело, рябинки-то листочки растеряли и Дерево хорошо видно от самой дороги и даже от магазина. Стоит, не шевелится. И только одна птица осмеливается жить в дупле Дерева – старый-престарый ворон Карл Израилевич.
– Ему лет двести, говорят, а может и триста! Он самый мудрый на сто верст вокруг. Ты, давай, повежливее там! Слышишь? Миша?
Миша с мамой (пешком!) идут к роще возле «Маяка» и по дороге мама стращает Мишу тихим шепотом. Она запыхалась с непривычки и остановилась отдышаться.
По правую руку величественно возвышаются пустые помойные бачки. И местные обитальцы горестно взирают на несостоявшийся обед, ужин, завтрак (у кого что). Тощая облезлая крыса с тоской и жутким грохотом гоняет пустую консервную банку по днищу бака, наверное надеется, что от этой беготни и грохота появится какая ни на есть еда. Ворчит еще про себя, ругает людей, собственную жизнь и, по моему, кого-то по имени Марк.
На сетчатом заграждении восседает парочка голубей, они, как обычно, нахохленные и недовольные всем на свете. Люди кормят голубей, старушки сыплют распаренную кашу на канализационный люк, хлеб крошат. Людям почему-то кажется, что голуби самые голодные из всех птиц! Еще бы! Ведь у них такой несчастный вид!
Притворяются, слепому видно! И чего так хохлится? Сегодня ничуть не холодно! Молоденький воробьишка скачет вокруг голубей и в сотый раз задает один и тот же вопрос:
– Чо сидите? Чо сидите? Чо сидите?
Голуби даже не реагируют, а Миша, у которого уже голова раскалывается от всего этого бедлама, тихонько сатанеет! Так хочется заорать на весь двор! Да еще мама под ухо зудит:
– Не дерзи, будь внимателен! Помни, вежливость открывает даже закрытые двери!
Наконец-то двинулись вперед, Дерево замаячило вдали. Роща возле «Маяка» уже зазеленела раскрывшимися почками. Предчувствие тепла легким зеленоватым паром поднимается над рябинами и такой манящий, такой соблазнительный запах доносится от дрожащих деревьев, что кружится голова. Солнце гонит утреннюю изморозь, жизнь возвращается в рощу после долгой холодной зимы, возвращается жизнь и счастье кажется возможным.
А Дерево решило не зеленеть в этом году, черное стоит, словно базальтовое.
Сороки подошли совсем близко. Подойти-то подошли, но им обоим сразу захотелось вернуться. Миша совсем струсил, хотел уже дать деру, но в эту минуту на ветку Дерева вышел Карл Израилевич.
Роскошные черные перья блестят на солнце, как стекло. Красавец-ворон отряхнулся и, шагнув с ветки в пустоту, лихо заложил ви-раж над Деревом, одним взмахом набрал высоту и исчез вдали.
Мама опомнилась первой:
– Видишь, как летает? Никогда бы не подумала, что ему сто пятьдесят лет. Он как бы опирается на ветер, отталкивается от него. Два взмаха и парит, два взмаха и… – мама заметила, что Мише вовсе не хочется смотреть, как летает грациозная старая птица. – Куда ты смотришь? Не ковыряйся в грязи! А если нужно развернуться – крыло вниз и в сторону! Все просто.
– Угу, просто. Мам, а может не надо?
– Как это «не надо»? А кто летает, как кирпич, я что ли?!
– Мама!!!
– Что «мама»?! Что «мама»?! Карл Израилевич – мудрейшая птица! Ты не волнуйся, он только посмотрит на тебя и…
– И что?
– Скажет что-нибудь мудрое, посоветует что-то, может быть.
Старый ворон почти исчез из виду, только крошечная точка мельтешила высоко-высоко в облаках. Время тянулось и тянулось, никак не хотело нормально идти. У Миши уже заломило шею, когда черная точка стала увеличиваться в размерах – Карл Израилевич неспеша спускался с небес. Именно неспеша и небрежно, будто по лестнице.
Нет, господа-товарищи, никогда в жизни у Миши так не получится! Мама тут же Мишину тоску почувствовала и стала подпихивать сына в бок, корчить смешные рожи, подбадривая (как девчонка, честное слово!). Пока мама кривлялась, старый ворон заметил гостей, опустился на землю и направился им навстречу.
Тут же выяснилось, что по земле Карл Израилевич передвигается куда менее изящно: почему-то боком, смешно задирая лапы и переваливаясь, как утка. Мама подхватилась, заспешила ворону навстречу, и Миша (а что тут поделаешь?!) поплелся следом.
– Карл Израилевич! Здравствуйте, а мы к вам! – мама подбежала к ворону, едва не ткнувшись носом в его великолепное торчащее брюшко, и долго поднимала голову, чтобы увидеть сверкающий прищуренный глаз.
– Ага, ага! Как же, как же! Молодой человек?
– Миша, – нехотя буркнул Миша.
– Ага, ага, чудно, чудно! – и тут ворон так зыркнул на него своим глазом, что Мише нехорошо сделалось, – Помню, помню. Как же, как же. Пр-ройдемте! Пого-вор-рим, чаю выпьем! Любите чай, дорогуша?
Миша в ужасе уставился на Дерево. Какая высота! А Карл Израилевич посторонился, пропуская его вперед, и крылом махнул – иди, мол, в смысле лети. И мама с дороги ушла (спасибо ей!).
Настал момент истины: несчастный Миша на подгибающихся лапочках побежал, поминутно цепляясь то за землю под ногами, то левой но-гой за правую. Расправил онемевшие крылья и зажмурил глаза. Изо всех своих птичьих сил Миша замахал крыльями, позабыв все мамины советы, и уже пару раз перекувыркнулся в воздухе.
«Зачем …ой… я сюда… ой… пришел?! Ходил бы пеш-ком… ой-ой-ей! Ма-а-ма!» И когда Миша уже прощался со своей молодой жизнью, чьи-то руки подхватили его у самой земли. Можно уже просто повиснуть мешком и не дергаться. Правда, открыть глаза он так и не решился, даже когда почувствовал под ногами гладкую, истертую лапами поверхность ветки. Теплые мамины руки подпихивали в спину, и он послушно двинулся в разверстую пасть дупла.
Как тихо! Только часы стучат в углу. Сквозь приоткрытые веки Миша разглядел пыльный пол под ногами и вязаные деревенские половички. В комнате пахло старостью: плесенью, прелой тканью и еще чем-то сладким. От тлеющего камина по стенам танцевали красные всполохи. Судя по грохоту, доносящемуся из кухни, Карл Израилевич пытался приготовить обещанный чай.
Напольные часы шумно отсчитывали время. И что это были за часы! Миша никогда в жизни не видал таких часов! Небольшая семья спокойно могла бы жить там внутри! Огромный замок с множеством дверок, окон и ставень, и целое воинство крошечных рыцарей застыло на крыше. А там, за стеклянной дверью – еще какие-то люди, звери и вообще неизвестно кто: то птица с туловищем льва, то лошадь с человеческой головой! И все как настоящие!
Миша подошел к стеклу близко-близко, ему показалось, что фигурка рыцаря на коне пошевелилась. Нет, показалось, никто не шевелится, только бусинки глаз блестят, как живые. Стекло затуманилось от дыхания, но едва он протянул руку, чтобы протереть его, как часы дернулись и замолчали. Миша обомлел: ах ты, господи, неужели сломал?! Не дотронулся даже! Не везет, так не везет! В комнате стало совсем тихо.
Бедный Миша с ужасом подумал, что надо идти пить горькую чашу ответственности, как вдруг внутри часов что-то булькнуло. А потом раздался тихий скрежет, как будто невидимый музыкант настраивает очень плохую маленькую скрипку. А когда скрипка внутри дошла до верхнего «ля», часы совершенно отчетливо вздохнули и заиграли старинный марш, спотыкаясь на каждую восьмую долю.
И фигурки за стеклом через силу принялись танцевать, не всегда попадая в такт. Как будто кто-то заставляет их вскидывать крошечные ручки, ненормально выворачивать ножки и под прямым углом сгибаться к полу. Грустно! Доигрывать марш часы почему-то не стали, хрюкнули, помолчали минуточку и как грохнут Мише по голове! То есть они конечно не по голове целились, вообще не це-лились, просто очень громко били: «Бом, бом, бом!». На второй или третий «Бом» открылись воротца под крышей часов, с двух сторон навстречу друг другу по краю портика выехали два рыцаря на малюсеньких лошадях: один в белом плаще с конским хвостом на шлеме, а второй, с пикой в руках, в пурпурных доспехах.
С последним «бомом» рыцарь в белом взмахнул мечом и одним махом срубил второму рыцарю голову! Тут Мише стало совсем нехорошо! А что если этот старый ворон – колдун?! К нему звери со своей бедой идут, а он их в крохотные фигурки превращает и в часы засовывает? Будет бедный Миша целую вечность танцевать мимо музыки, или еще хуже, голову фиолетовому рыцарю рубить! Бежать отсюда надо немедленно! Миша кинулся к маме, но перед ним как из-под земли вырос Карл Израилевич.