Первая утренняя изморозь, покрывшая белесым прозрачным пледом землю и заморозив тонкой корочкой льда лужи, подтаивая, превращается в лёгкий туман, который как возник незаметно, так и рассеивается текуче. Эти чудесные перемены, круглогодично происходящие в природе, учат каждого чему-то важному и устоявшемуся, как сама солнечная система и остальной космос. Сизый голубь, прозябшими красными ногами часто топая по промёрзшей поверхности, удивленно вертит головой. Многие, многие жители неба улетели туда к югу, к теплу, а он, почему то не улетел, остался. Что-то непостижимое для него, то, что гнало многих на юг, оставило его зимовать на обжитом месте.
Этот вечный зов живота, требующий без конца лететь, смотреть, спешить, искать пищу. Он забивает всё, что могло родиться иного у пернатого, он заставляет спускаться на опасную поверхность, он поглощает и жаждет полной отдачи. И только ночью, птица спит, и видит удивительные картинки:
…иногда она в теле кузнечика, выпрыгивающего высоко над зарослями травы, и летящего некоторое время почти как она – птица. Затем она - кузнечик, как пружина непривычно быстро опускается с высоты в густую толстую траву, но она-кузнечик легка и ей не больно от удара, а наоборот она толкается и вновь ускоренно взмывает над исчезающими внизу кустами травы. И так прыжок за прыжком, слева остался водоём воды, далее движение пересекает, вытоптанная ногами двуногих трава на их пути. При очередном приземлении кузнечик видит, как двуногий подбегает к тому месту, где он опустился и передними, сложенными в ловушку лапами, хлопает о землю рядом с ним. Взмывая в воздух в желании избежать ловушки, о чудо, у кузнечика раскрываются спрятанные прозрачные крылья, и он летит, быстро удаляясь в неизвестность противоположную от двуного…
Взмыв высоко в небо, обласкиваемый солнечными лучами, голубь парит в воздушной синеве. Снизу земля, такая разная, в своём проносящемся образе. Уже серые голые леса, кое-где разбавленные последней, неуроненной, буро-жёлтой листвой, чернеющие лысые, местами ярко зелённые от озимых поля, земля с прожилками вод, несущихся чтобы напоить большую воду. Молочный туман в низинах, изымающий от наблюдения участки, растворяя их медленно и беззвучно. А под крылом свистит плотный воздух полёта, который обещает нести птицу в любом направлении. И не спускаться бы птице вниз, где видишь недалеко вокруг себя, да только опять она заметила нечто съедобное и помчалась, наполовину сложив крылья, вниз.
…иногда во сне, голубь видит картинки, будто он внутри дерева. Ему всё вокруг знакомо и понятно от того, что оно рождалось весной и умирало осенью уже девяносто три раза. И упоительный дождь, и нежный и ломающий ветер, ночь и день, трава и соседи, птицы и звери, стужа и зной. И только смутная тревога о невозможности охватить более, толкающее его каждый год расти ввысь к свету, даже ночью расти к мигающим звёздам, не покидала древо постоянно…
Житель неба и земли снизившись, описал дугу и тормозя крыльями, опустился на землю у громадного стога черно-желтой соломы, где можно было найти зерно. Вот и найдены, вымытые дождём от грязи зернышки, которые птица склёвывает в спешке, получая силы для поиска новой еды. Таким образом проходит весь день: то ввысь то на землю, то в небо то к поверхности. И к закату, непременно, птица всегда летела в то место, где спала. Таков был план, начертанный кем-то для голубя.
… иногда у спящего со сложенными крыльями, были картинки, что он двуногий, и это были наихудшие сны, после которых наутро и летать то было тяжелее, словно эту тяжесть влили в птицу. Он двуногий открывающий рот, и звуки летят к другим двуногим, которые в свою очередь, что-то отвечают. А чтобы увидеть у себя за спиной надо вращать головой, будто тебе закрыли заднюю часть глаз. Какие-то непонятные страхи, не видимая опасность, а страхи, истекающие от массы всевозможных выборов как поступить в данный момент, отчего без конца перемалывается сомнение с памятью о боли неудачных выборов. И этот процесс отъединяет двуного от мира, несущего безотносительное знание поступка, приносит ему чувство оторванности и одиночества. Голубь-двуногий ложится параллельно земле спать во что-то продавливающе-мягкое. Рядом уже спят двое других двуногих, от взгляда на которых ему легко и солнечно, как днем парить в вышине неба. Он знает, что это спят его жена и маленький сын, возвращающие его от свободного одиночества выбора к чему - то прекрасному…
Птица летит низко над лесом, впереди маячит прорезанный путь, по которому снуют чудовищные неживые существа, быстрые, но лишённые способности летать. Голубь, пересекая в полёте путь этих чудовищ, невольно цепляет твердое, холодное, мчащееся существо и от столкновения падает на асфальт, уже не имея шансов взлететь от повреждения. Лёжа на асфальте сизый, впервые увидел, что внутри неживых существ размещались двуногие, и эти мчащиеся монстры, конечно, были их плодом свободы выбора поступка, а значит отгородившимися от мира настолько, что он перестал властвовать над ними. И смерть, надвигающаяся на голубя мира на скорости 100 км/ч, была уже не так легка и своевременна, как подаренная судьбой миллионолетней природы.
… иногда птица видела сон, в котором она не понимала кто она. Она, то в течение секунды взлетала так высоко, что земля начинала прогибаться по краям, то через миг была над диковинными местами, которых никогда не пролетала за свою жизнь, там желтые земли песка, и белые шапки снегов на остро громадных горах, и ровные земли степей, и сине-синий без краёв океан воды. И не было у птицы ни крыльев отталкивающихся от плотного воздуха, ни глаз глядящих, а только парила и видела она так, как желала её бестелесная воля. И руководил полётом не голод, а некая иная сила, которая заставляла подниматься всё выше и выше, туда, где мириады звёзд, закрученные хвостами в движении галактической юлы, и ещё выше, чтобы с той невообразимой высоты узреть так необходимое для чего-то, жизненное пространство…