В сентябре 1938 года мама привезла меня в рабочий посёлок Елизово. Привольно раскинулся он на крутом правом берегу Березины в тридцати километрах от Бобруйска. Это было крупное поселение с двумя стекольными заводами, железнодорожной станцией, театром и кинотеатром, хорошей больницей и магазинами.
Школа размещалась в трёх зданиях: двух старых, деревянных и новой кирпичной трёхэтажке. Начальные классы находились в старых зданиях. И в четвёртый класс до самого снега бегал я босиком, через огороды, так мне было ближе и удобней, поскольку из старых разбитых ботинок давно вырос, а новых купить было не за что.
Мама устроилась на стекольный завод сначала шлифовщицей, позже контролёром браковщицей. Жили в комнатёнке у двоюродной маминой сестры Елены. Она с мужем и сынишкой моего возраста имели собственный небольшойдомик и огород. Муж её, низкорослый и болезненный осетин, работал на железной дороге. Сын Ваня учился в третьем классе. А сама Елена, крупная телом тётка, сидела дома. Семён Рожков не позволял ей работать.
С Ванечкой у меня сразу не сложилось добрых взаимоотношений. Он был занудой и врединой, каких поискать ещё надо. В первый же наш с ним поход на рыбалку он так надоел мне и столько вредничал, что я потом, как только мог, избегал его компании. Но тётка строго требовала, чтобы я опекал во всём её чадо и защищал от поселковых ребят. Не было дня, когда он, зарёванный, не приходил бы домой после выхода на улицу. Ребята его просто ненавидели за ехидность и ябедничество.
Учеба давалась мне легко. Я был постоянным читателем в школьной библиотеке, поэтому писал хорошие сочинения и диктанты. Но подвижный и неусидчивый нрав на скучных занятиях, которые не давали ничего нового, интересного, иногда портил мои отношения с учителями.
Часто я «откалывал» такие штучки, что мог бы вылететь с треском со школы, но меня не выдавал весь класс за весёлые шутки, умение заводить всех во время игры, хотя на лидерство в классе я не претендовал. Лидером был Колька Федоров и мы с ним крепко дружили.
Вспоминаются такие случаи. Однажды учительница, Надежда Михайловна, будучи не в настроении, ни за что выгнала из класса тихую девочку, сидящую за первой у стола партой. С криком: «Синицына, ты опять, как свинья, чеснока наелась! Выйди вон, проветрись!» Весь класс был шокирован и жалел Синичку, как мы её прозвали.
Назавтра же, договорившись с Колькой, мы отомстили училке за хамство. Он из дому принёс чеснока, а я в присутствии всего класса хорошенько натёр учительский стол долькой чеснока. Придя в класс, Н. М. сердито поздоровалась с нами, и, сев за стол, побагровела вся, как помидор. Чесночный дух слышен был даже во всём помещении. Понюхав свои руки, она выскочила их класса.
Колька быстро протёр стол мокрой тряпочкой и в классе приятно запахло какими-то цветками. Пришёл директор, принюхался, пальцем провёл по столу,снова понюхал. Потом, хмыкнув удивлённо, вышел из класса. Этот урок был сорван. Но на следующий урок Надежда Михайловна вошла спокойно, как будто ничего не произошло, и начала занятия. Мы тихо переглядывались, ждали, что же будет дальше ? Занятия закончились при полной тишине.
Второй случай за этот учебный год произошёл из-за повторной контрольной по арифметике. В конце учебного дня учительница нам объявила что завтра с утра будет контрольная по арифметике, потому что класс списал всё задание и педсовет решил провести контрольную повторно. Проводить её будет учитель старших классов, и сказала кто. Мы возмущённо зашумели.
А назавтра Ник. Ник. - так сокращённо звала учителя вся школа – пришёл со своим потёртым коричневым портфелем, вынул их него тетрадку и заявил, что будет три разных задачки, каждому ряду парт - своя. Подойдя к доске и взяв мел, он сделал первую попытку написать, видимо: «Задача № 1». Но мелок, скользнув по доске, не оставил на ей никакого следа. Тогда он повернул егодругим концом и повторил свою попытку. Результат - тот же. Проведя пальцем по доске, он засмеялся и сказал: «Этот фокус мне знаком ещё с гимназии. Сейчас мы перейдём в другое помещение». И вышел.
Через некоторое время в класс зашла наша Н.М. и занятия прошли по расписанию. Повторной контрольной так и не было. Мы с Колькой были героями. А фокус был прост. Я знал о такой проделке от дяди Аркадия. И когда классу заявили о недоверии, я поделился с другом : а не сделать ли и нам это же самое?
Утром он принёс кусочек сала и мы сухую, чистую доску хорошенько смазали жирным кусочком. Доска блестела, как новая, но мел на ней не оставлял следа.
По теперешним моим соображениям директор этой школы был тонкий психолог.
Узнав о нашей проделке с доской, он понял, что недоверием мы были оскорблены и боролись за свою правоту. Значит, контрольная не списывалась.
Прощаясь с нами после окончания четвёртого класса, Надежда Михайловна тепло и проникновенно сказала: «Вы хитрый справедливый народец. Я довольна вами. Будьте всегда честными и умейте постоять за себя. Хотя и были у нас некоторые недоразумения, обиды на вас у меня нет. Мы вместе учились жизни».
А жизнь и у нас с мамой потихоньку налаживалась. Но из-за противного Вани нам срочно пришлось искать другое жильё. Произошло следующее. По настоянию тетки я взял баловня с собой на рыбалку. К этому времени у меня имелась собственная лодка, дощатая плоскодонка. Я нашёл её во время весеннего половодья, когда вода значительно ушла, она полузатопленной оказалась на мелководье. Её я проконопатил и просмолил, сделал весло и прятал в тростниках и кусах ивы, нависших над водой.
Вот в этой лодке мы с Ваней устроились рыбачить. Удочку ему я смастерил ещё раньше. Он хвастался ею, но рыбак был никудышный. Через каких-то полчаса начал ныть, что рыбы здесь нет, надо сменить место, хотя у меня в ведёрке уже было несколько рыбин. А потом у него из-за спешки сошла с крючка крупная плотва. Совсем расстроившись, попросил высадить его на берег.
Посоветовал ему попробовать ловить среди кувшинок. Вскоре он, зацепив за что-то крючком, порвал свою удочку. Ревёт и бранит меня, что я ему умышленно подстроил каверзу. Продолжая рыбачить, терпел нытьё. Его это разозлило и он начал бросать в воду, чем попало. Пригрозил ему, что надеру уши и всё расскажу дома. Тогда он запустил по моему поплавку корягой и спутал леску на удочке.
Злой причалил я к берегу и погнался за врединой. Но не пробежал и десяти метров, как увидел, что недотёпа, убегая и оглядываясь, зацепился ногой за что-то и носом зарылся в крупный прибрежный песок. Левая щека, коленки и локти были оцарапаны до крови.
Дома он наговорил шут знает что. Когда я пришёл домой, там стоял такой галдёж, хоть уши затыкай. Семён Рожков сразу набросился на меня, как я посмел поднять руку на его сына ? Я спокойно все рассказал и добавил, что пальцем не тронул вашего недотёпу, что он вредина и враль. За это его лупят все ребята нашей улицы, а вы ему потакаете.
Хозяин велел нам завтра же убираться. Вечером, выйдя на улицу, я рассказал ребятам, что нас выгоняют и за что. Мой одноклассник Эдик со своей матерью вскоре пришли к нам, помогли собрать вещи и привели к себе.
У них мы прожили с неделю в очень тесной комнатке Эдика. А потом маме предложила знакомая по цеху работница завода переселиться к ней в уютный домик на берегу реки. Муж её, Юзик, работал шофёром и очень часто по вечерам они с четырёхлетним сынишкой оставалась наедине. Она была беременна и в скором времени уходила в декрет.
Так мы оказались у Юзи Петрашко, славной, добросердечной женщины. Таким же добряком был и её муж. С их семьёй мы жили, как свои. Рыбу, что я вылавливал, жарили или варили уху на всех. Они частенько нам давали молоко, т. к. держали свою коровёнку.
Всё лето я рыбачил на Березине. В лодчонке перебирался на другой берег. Там в старицах водился крупный карась и линь, было много щуки. Я, как заправский рыбак, ловил не только удочкой, но и жерлицей на живца. Без рыбы домой не приходил. Когда пропала моя лодка, погоревал немного, а потом, освоившись, уходил иногда в поисках хорошей рыбы до притока, небольшой речки Свислочи. Почему –то рыба там брала даже лучше.
Вторым пристрастием моим был лес. Все окрестные рощи и лесные массивы я изучил досконально. Знал места, где всегда можно найти боровиков или подосиновиков, лисичек или груздей. Собирал и ягоды, хотя для варенья нужен был сахар, мама варила их своим способом, без сахара, и зимой мы ели их, как свежие. Сахар был дефицитным продуктом. А кое-какую крупу и хлеб мама выкупала в заводском ларьке. Поскольку в паспорте у неё значилось двое детей, хлебной пайки нам с нею хватало.
Осенью я пошёл в пятый класс. Он размещался на третьем этаже. Это было уютное и светлое помещение. Разные учителя по новым незнакомым предметам, интересный материал и учиться стало намного интереснее. Особенно нравилась всему нашему классу Вера Петровна, учительница географии. Она была очень внимательна к каждому, добра и в тоже время строга к нерадивым. Я тайно обожал её и на каждом уроке с замиранием сердца слушал, как она говорит, следил за движениями её руки с указкой по карте, подвешенной рядом с доской.
Однажды она, заметив это, решила проверить, слушаю ли я излагаемый материал. Подняла меня и говорит: «Дима, повтори, о чём я сейчас рассказывала?» Я слово в слово повторил последний абзац из её объяснения. Она поблагодарила меня и я красный, как рак, просидел до конца урока ничего не слыша и не понимая, о чём она говорит. Позже я как-то успокоился, перестал её стесняться.
Осенью 1939 года началась Финская война. Если и до военных событий жили мы трудновато, то теперь настали для нас суровые денёчки. Стало туго с продуктами и с одеждой. За лето я пообносился, правда, ботинки свои берёг, рубашки ещё уцелели, а вот с брюками дела были плохи. Пришлось маме из своей рабочей юбки пошить мне штаны. В них я и «щеголял» в то время.
Ранняя и морозная осень намертво сковала пойменные разливы реки. Спустишься с крутого берега и перед взором неоглядный блестящий простор чистого льда. По первому льду и рыбалка хороша, и на коньках разогнаться есть где. Я так и поступал. Брал с собой коньки, торбочку и небольшой топорик. На мелководье хорошо видна зашедшая сюда ещё с осени рыба, Тихо подкрадываешься к ней и ударом обушка по льду глушишь её. Не мешкая, прорубаешь лунку и пока она, ещё очумелая, лежит брюхом кверху вытаскиваешь наружу.
В одно ясное морозное утро, досыта накатавшись на коньках, собрался я возвращаться домой. Рыбалки уже не было. Лёд лежал толстый непрозрачный. Из-за кустов лозняка навстречу вышли трое ребят, старше и рослее меня. А я только собрался подтянуть ослабшее крепление на правом валенке.
-Снимай коньки ! Хватит, накатался! Мы за тобой давно уже наблюдаем. - бесцеремонно заявили они, остановившись рядом. Не окажись я в такой ситуации, когда правая нога была уже освобождена от ремешков, только бы и видели они меня. Убежать же на одном коньке было нереально. Спокойно отвязал я второй конёк, связал вместе ремешки и встал на ноги. Ближе всех ко мне стоял конопатый пацан и ухмылялся. Протягивая ему коньки, сделал замах и хлестанул ими по спине. Раздался дребезжащий металлический звон и вопль грабителя. Я бросился на второго, но он проворно уклонился от удара и бежал. Третий ещё раньше успел скрыться.
Посмотрел я на ноющего конопатого и только теперь заметил, что в руках держу обломки вместо коньков. В торбочке за спиной у нытика, наверно лежал топорик. И задники моих коньков от удара о металл на морозе отвалились.
-На, подавись ты этими коньками! Развалились они от удара на морозе. А ты ныть перестань. Я же тебя не покалечил. Что у тебя там за спиной, топор что ли? Обо что там коньки звякнули ?
-Если бы не топор, то ты точно сделал бы меня калекой. Это всё «Шавка» нас на тебя науськивал. Он никак забыть не может, как ты отдубасил его в кинотеатре. А тебя мы знаем. Ты с Колькой Фёдоровым в одном классе учишься. Гвозданул ты меня коньками здорово. Старенькие они, вот и сломались. Мой братан сваркой занимается. Попрошу, он сделает. А с «Шавкой» мы сами разберёмся. Слинял, нигде и не видно ! - Разговаривая, он сложил обломки коньков в его заплечный мешок.
Познакомились. Звали его Сашей, второго - Толей. Они проводили меня до самого дома и расстались почти друзьями: « Вот дерёшься ты здорово! Тогда в кино нас четверо было и всем досталось, но больше всех «Шавка» получил.
Потом я припомнил случай, как возле кассы в кино белобрысый пацан ударом под локоть пытался выбить из моей руки мелочь на два билета. Локтем этой же руки ткнул я его под рёбра и он скрючился в уголке. Но на меня налетели несколько пацанов. То, что они сумбурно напирали было мне выгодно. Стоя спиной к стенке, я наносил им удары руками и ногами, пока нас не разнял работник кинотеатра.
Была у нас привычка компанией в пять, шесть человек ходить в кино. Деньги на билеты, конечно же, имелись не у всех. Но мы вскоре нашли способ обходить все препоны. С утра закупался один билет на «наш» сеанс. Потом по его образцу, подобрав цвет бумаги, мы «печатали» несколько билетов очень похожих на настоящий. Специалистами были я и Шурик. Могли срисовать или вырезать на резинке похожий штамп. Подобрать чернила и все проблемы быстро решались. Если не было времени изготавливать такие билеты или мешали другие обстоятельства, один из нас проходил по купленному билету и пройдя за кулисы, отпирал тихонько засов двери чёрного входа и впускал всю нашу компанию. Чаще всего мы оттуда, с обратной стороны экрана, смотрели фильм, сидя на чём придётся.
В пятом классе впервые влюбился я в девочку, сидящую за соседней партой. Звали её Ларисой. Она была тихой и скромной, училась хорошо. С нею рядом сидел мой товарищ Шура Козловский, а со мной - его любовь, Люба Зуева.
В памяти остались невинные наши встречи, записки и посещения с ней кино. Самым памятным остался поход в мае в лес, который провела ботаничка. Здесь, в лесу, я впервые услышал от Лариски, что она не против дружбы со мной. Только просила не писать ей больше записок и не оставлять их в книгах, т.к. её мама однажды обнаружила такую записку и учинила её допрос.
Весь учебный год продолжалась наша любовь. Это были счастливые дни учёбы, весны, взросления. Я видел, как светятся её глаза, когда зачитывал ей своё маленькое послание: стихотворение о незабудке, где сравнивал цвет её глаз с этим цветком. Она выхватила из моих рук листок и, смеясь, убежала. Нам было по одиннадцать лет и, несмотря на все невзгоды, мы любили друг друга, наслаждались жизнью, весной, цветами.
Ей очень нравилось ходить в рощу возле реки, собирать цветы, слушать, что я ей рассказывал обо всём, начиная с растений, пресмыкающихся, кончая птицами, зверьками. О их образе жизни, повадках я знал многое, часто наблюдая за ними. Однажды показал ей ужа, сказал, как отличить его от гадюки. А она в то время даже лягушки боялась.
Её удивительно голубые глаза широко раскрывались и, будто с неким недоверием, смотрели на меня, правду ли я говорю. Видя моё серьёзное лицо,всегда просила рассказать ещё что-нибудь. Брал её и на рыбалку, а когда я угостил свою спутницу рыбкой, испечённой на прутике у костра, она призналась, что такой вкусной рыбы не ела никогда. Говорила, что мы, как робинзоны, сами добываем себе пропитание.
Она готова была ходить со мной хоть каждый день, но мать строго за ней следила и разрешала только в том случае, если знала, что в лес идёт целая компания. Шурик и Люба часто нас выручали, но в лес их было не затащить. Где и как они проводили время, мы не допытывались, а они не посвящали нас в свои тайны.
Девочки и ребята видимо догадывались о наших чувствах, но ни разу нам даже не намекнули об этом. Любовь наша крепла с каждым днём. В одно из посещений кино она близко наклонилась ко мне и я робко поцеловал её в щёку. Она смело обняла меня за шею и крепко до боли поцеловала меня в губы. А потом прошептала, что я совсем не умею целоваться. Я весь горел, как в огне, держа её тонкие трепещущие пальчики в своей руке.
Всю дорогу к её дому мы целовались в порядке обучения, Она была нежна и податлива, я чувствовал, как она льнула ко мне. Но когда я покрепче прижался к ней, тут же отстранилась, сказав, что так не надо.
В самом конце мая из заключения досрочно возвратился мой отец. Через некоторое время он получил работу бригадира подсобного участка в совхозе имени Ленина, что в семнадцати километрах от города Бобруйска. И вскоре мы переехали на новое место жительства.
Растерянность, боль, немой протест и возмущение обуревали мной. Но я понимал, что переезд неминуем и мне придётся покориться этой неумолимой реальности. Прощаясь, мы оба плакали не сдерживая слёз. Давали клятвы, обещания помнить, писать, не забывать друг друга.
Несколько её писем я долго хранил у себя, но война летом сорок первого всё смешала, всех разбросала, безжалостно пройдясь стальными гусеницами танков по судьбам и по самой жизни многих людей.
ноябрь 2008 г .