У него каждое утро – одно и то же.
Темно-серые стены, полумрак в комнате, разбросанные вещи, похмелье и воды в чайнике – на донышке.
Пока закипает вода – собраться с силами.
Пока заваривается чай – стать собой.
Голову – под холодную воду, и громким матом разбудить соседей и собственную совесть. На кухне – бардак, чистую посуду невозможно отличить от грязной, и вообще не понятно, где что лежит или валяется.
За чашкой чая – в интернет, а там – уведомления о полученных сообщениях, комментариях, приглашениях. И опять рука тянется к «удалить страницу?», а потом заканчивается действие совести, и «да» он нажать так и не успевает. Приходится отвечать, виртуально хлопать ресничками и еще более виртуально и виртуозно улыбаться.
Еще он читает про разбившийся самолет, взорвавшийся газопровод и новый альбом какой-то немецкой группы. А потом, переволновавшись от таких новостей, вдруг хочет есть. Но в холодильнике пусто, поэтому приходится грызть макароны прямо из пакета. Задумавшись, рукой проводит по воздуху: гладит невидимую собаку, которая осталась в другом городе или в другой жизни: как тут запомнишь, где она осталась, если все так стремительно меняется. Но собаку жалко. Больше, чем себя. Когда-нибудь, надо обязательно вспомнить ту девушку, которой он оставил псину, и заехать в гости.
Агент сообщает о новом письме. Там опять блажь, какие-то стихи, еще фотография, почему-то топлесс. И он думает, что пора становиться стопроцентным геем, и, в ужасе от собственных мыслей и перспектив, закрывает ладонями лицо. Щетина. Бриться. Опять.
Он стоит напротив зеркала в ванной, внимательно смотрит себе в глаза, пытаясь увидеть там ответ на вопрос: становиться геем или не надо? А вместо ответа – выступающая капля крови на правой щеке. И снова – мат. И кусочек голубой туалетной бумаги на месте пореза: газет у него дома не было никогда.
Уже начинает звонить телефон. Его где-то ждут, ищут, скучают, а он не берет трубку и заставляет всех думать, что все еще спит. На самом же деле, он не может определить местонахождение телефона: поиски можно вести только когда он надрывается грустной песней группы Muse.
Он одевается в черное, потому что на улице – гадко и темно, а нужно как-то маскироваться. Только носки красные: чтоб было хоть какое-то яркое пятно в жизни. Телефон находится в пододеяльнике.
Присохшую к порезу туалетную бумагу еле-еле удается отодрать.
Туалетная вода. Шарф. Сборник стихов в сумку.
Всё, задерживаться нельзя.
Утром он не вспомнит, как оказался дома.
И снова будут темно-серые стены, полумрак и похмелье.
Напоследок, он спрашивает у своего отражения: «Это же не навсегда, правда?».
И выключает в коридоре свет.