Две Лисицы, играя, украли моё сердце.
No merci.
1
Небольшой причал. Пирс, метров на семнадцать втыкающийся в зеркальное море.
Ночь. Звёзды сияют, смотрясь в своё отражение. Песок и камни. Лавочки. Запах соли, водорослей и любви.
Кафешки скромно пятачками света. Музыка неощутимо волнами. Голоса и ноты. Шёпот…
Ветер едва осязаемо обнимает, уносясь.
Маленький кораблик, скромно помаргивая, урча дизелем, медленно прижимается к пирсу. Солярка…
Она сходит на причал по перекинутым с борта деревянным мосткам, матрос поддерживает её за руку, второй она что-то держит у живота. Глаза тёмными звёздами…
Я сижу на кубе волнореза. Она подходит, тихо шурша камешками и садится спиной ко мне. Я обнимаю её за живот и прижимаю ладонями мягко. Она держит у лона предмет, по форме схожий со страусиным яйцом, но поменьше. Я прикасаюсь к нему. Он мягкий. Тёплый. Кожистый. Внутри него галактики. Звёзды. Миры. Космос…
Я целую её в шею. Она, положив мне на левое плечо голову, улыбается молча, закрыв глаза. Тонкий запах её почти выветрившихся духов…
Я люблю… Я люблю тебя. Лись’ю.
2
Всей кучей полсотни человек разом вываливают из квадратного каземата, просто перевернув его в круглый деревянный цирк с высокими бортами, напоминающий семидесятиметровый таз. По периметру огромные окна без стёкол с тонкими рамами, свежий холодный ветер свободно проносится мимо. Потолок высоко куполом. Под ним на цепях механизмы поворачивают со скрежетом каземат, вываливший горохом людей, прижимая его обратно к потолку. Две винтовые лестницы по периметру указывают на наличие второго этажа этого странного сооружения, которое, я сразу чувствую, размеренно покачивается. Корабль? Мы в море? Но воздух не имеет столь характерных для морской воды запахов…
Отовсюду доносится какой-то шум, напоминающий ор стадиона. Вижу под потолком несколько видеокамер, направленных на нас. И между ними неработающие большие экраны. Люди в недоумении оглядываются, поднимаясь с пола, куда их так неприветливо вытряхнули. Мужчины и женщины, несколько детей разных возрастов, в том числе и совсем маленькие. Стариков практически нет. На нас одинаковые белые тонкие блузы и бриджи до колен в обтяжку без нижнего белья. Ощутимо холодно…
Ещё раз быстро оглядываюсь – цирк всё-таки больше овальный, чем круглый – у узких сторон широкие лестницы наверх винтом с затейливыми украшениями на балясинах, всё деревянное. Покачивание всего сооружения заметно усиливается, а может это начинает кружиться голова?.. Ветер просто стерильный, абсолютно без намёка на какие-то запахи, острый. Хочется дышать, кружится голова…
Разом включаются экраны и мы видим самих себя, испуганно жмущихся в середину цирка.
– У-у-у-а-а-а!!! – летит с восторгом из окон. Это зрители, которых тут же услужливо показывают нам неизвестные режиссёры. Кого-то выхватывают крупным планом и видно, что перед каждым небольшой экран на стойке, пульт управления. Затем камера быстро меняет фокус и становится ясным, что деревянные трибуны (напоминающие по форме боевые древние корабли – джаггернауты), на которых сидят уступом наблюдающие за нами люди в богатых, пышных одеждах, висят в воздухе, поддерживаемые каждая связкой огромных разноцветных шаров! Что за гипертрофированная детская обида? Что за технический бред? Для чего это? Между трибунами-джаггернаутами полощатся на ветру без всякой поддержки колоссальные экраны, на которых проецируются все действия шоу. А шоу как раз и начинается!
– На-аши сме-елые во-оины! – орёт комментатор. И сразу загрохотала жёсткая ритмичная музыка.
– Ха-а-а-а!!! – приветствуют смелых воинов зрители. На экранах появляются воины попарно на лестницах, они где-то на верхних этажах и, видимо, спускаются к нам: слышен сверху грохот сотен сапог. Лица воинов суровы и торжественны, в руках обнажённые мечи, у некоторых заряженные арбалеты. Латы блестят, начищенные как на парад. Странная смесь средневековья и высоких технологий в разницу через шестьсот лет. Мы толпимся, начиная интуитивно прижиматься друг к другу – нехорошее предчувствие, видно, охватило многих…
– Да-амы и гос-спода-а! – объявляет жизнерадостно комментатор.
– А-а-а-а!! – несётся в ответ.
Экраны колышутся медленными ленивыми волнами, зрители трепещут, ветер перекрикивает громкая музыка, рвущая барабанные перепонки, люди рядом со мной сжимаются в кучу, многие прижимают детей к себе, закрывают головы руками…
Из окна молнией появляется стрела и со стуком вонзается в спину какому-то парню. Тот вскидывает руками, ноги его подкашиваются и он валится бесчувственной тряпичной куклой на пол. Люди вокруг убитого человека в ужасе с криками отшатываются единой массой. Женщины, прижимая детей к груди, воют, сбиваясь плотно, прячась друг за друга, наклоняясь к полу, толкаясь и дрожа.
– А-а-а-а!! – заходятся зрители.
– Пе-ервая же-ертва-а-а!! – захлёбывается экстазом сука-комментатор. На экранах показывают вопящего толстого мужчину, подпрыгивающего и потрясающего радостно арбалетом над головой, украшенной огромной шляпой с перьями. Соседи явно завидуют: как же, такая честь – открыть счёт шоу! Надо быстрее догнать и перегнать! И зрители почти одновременно вскидывают свои арбалеты и выпускают по нам тысячи стрел и болтов, торопясь опередить спускающихся к нам воинов, намерения которых теперь совершенно очевидны. Грохот истыкающих дерево стрел. Несколько тонких рам лопаются, перебитые тупыми болтами.
Я ловлю стрелу у самого горла. Экраны почти мгновенно выхватывают меня и через секунду долетает волна воодушевлённого рёва – шоу получает новый оборот! Так, до джаггернаутов не менее трёхсот метров…
Люки над лестницами открываются и на них появляются стройными рядами шагающими в шаг наши убийцы. Они спокойны и наглы. Зрители торопятся. Они щёлкают спусковыми крючками арбалетов, выхватывая друг у друга первенство смерти. Слуги едва успевают крутить ручки зарядных механизмов, торопясь за потребностями господ. Арбалеты щёлкают. Зрители верещат. Стрелы и болты стонут, испещряя стремительными тысячными струями прозрачный воздух. Крики ужаса. На белой ткани так красуется ярая кровь…
Ну-у, это уже не интересно! Почему эти трусы попадали на пол?!! А в одиноко стоящего худого мужчину так трудно попасть с трёхсот метров! Нас же качае-ет! И ветер ду-уе-ет!.. И почему это он не падает ни-иц, как все остальны-ые? Смелый, да-а?.. За что мы заплатили деньги, чтобы этот раб насмехался над нами?.. Но-о… Это же интере-есно… Да!! Дайте мне арбалет, черепа-ахи! Я подстрелю-у этого па-арня пе-ервой!.. Чего там, придурошный, возишься так до-олго?!! За что я плачу тебе такую кучу денег?! Одеваю-обуваю лучше всех? Сволочь, давай быстро!! Быстро, я сказала!! Иначе я пошлю тебя и всю твою никчемную семейку лентяев на медные рудники! Быстрее, сука!.. Так… Ну!? О-о-о! Не-ет! Я промахну-улась!! Из-за тебя, сволочь ленивая!! Мелькает тут, гадина!!! Ну не стой столбом, козёл!! Заряжай!!! Если соседка подстрелит этого парня первой, я тебя скину вниз... Прома-азала, стер-рва… Нет!! Нет, почему так быстро?!! Чёрт бы их всех побрал со всеми потрохами, не успе-ела-а!.. Знак прекращения стрельбы, чтоб его разорвало-о!!! Теперь эти умники порубят их пошло мечами, ну какой интерес… А дай-ка я тебе у-ухо отре-ежу-у!..
Они выходят полукругом перед нами, бликуя и сжав губы. Они пришли вершить правосудие. И страха нет в их сердцах, а справедливый гнев.
Вы должны нас бояться – ваших палачей! Бойтесь! Вы же, ничтожества, уже знаете свою судьбу! Но осознаёте ли великую честь умереть от наших рук? Мы не торопимся. Мы вам покажем и разьясним. Мы продлим удовольствие, как сможем. И никто не будет статистом. Зрители будут в восторге от зрелища, мы не посмеем разачаровать их ожидания и отработаем заплаченные деньги. Наши мечи остры и тяжелы. Мы суровы и непреклонны. Пощады не будет. Экраны покажут во всём великолепии и лица и позы и кровь. Смотрите! Наслаждайтесь!!
Я хватаю убитого за ноги (пойманная стрела зажата в зубах), выдираю его из стиснутой ужасом скрюченной толпы, с чавканьем, шматьями плоти и сгустками крови резким движением вытаскиваю из ещё тёплого тела болт и с разворота кидаю его в ближайшего смелого воина.
Все остальные в замешательстве опускают картинно занесённые мечи и тупо смотрят, как их соратник, выронив оружие, ловит распахнутым хрипящим ртом воздух, выдавливая из себя шары пенящейся крови, хаотично махая руками, пытаясь, видимо, поймать хвостик болта, торчащий из горла.
– А-о-о-о-у!! – через секунду оргазмируют джаггернауты.
– В-о-о-о-о!!! – подхватывает комментатор, не в силах связать двух слов от неожиданных впечатлений.
Ноги воина складываются, он падает на колени, с изумлением глядя на меня… Я подхватываю его меч, делаю два шага по чьим-то телам и с ходу срубаю голову в шлеме, с круга перехожу на восьмёрку, и, пользуясь замешательством противника, разрубаю ключицу следующему, перехватываю его меч, оставляя застрявший в теле клинок, уклоняюсь от стрелы, из-под живота в щель между пластинами – укол в бок соседу, отбиваю, правой ногой ломаю колено следующему, дальше – влево выпад в кадык, ныряю вниз, перекатываюсь, вверх-назад колющим ударом пробиваю кожаные доспехи на груди, уворачиваюсь от арбалетного выстрела в упор, болт пробивает троих позади меня навылет, крики и хрип, стрелку ногой в грудь, увожу удар меча мягко в сторону и плюю в лицо оппоненту, его секундное рефлекторное зажмуривание стоит прямого удара шишаком гарды в междуглазье, отпрыгиваю, уворачиваюсь от выпада, его лицо близко и – левой рукой в глаз припасённой стрелой, меч двумя руками, круг, восьмёрка, мельница. Меняю затупившийся меч привычным способом, перехватывая следующий из чьих-то рук, отбиваю, тычок в висок, ухожу от двух стрел, одна из которых пронзает ляжку нападающему, его просто толкаю плечом на задних, выхватываю у него левой рукой из ножен кинжал, вбиваю его сверху-вниз кому-то в основание шеи, отбиваю, звон, искры, уворачиваюсь, вытягиваюсь в струнку, поднимаясь на носках, вижу лезвие, вспарывающее на моей груди рубашку, проворачиваюсь, разгоняясь, срубаю смельчаку голову и с замаха просто бросаю меч кому-то в ноги, ломая берцовые кости, новый клинок… Железо просто дрянь.
– О-о-а-а-а!!! – ревут зрители. Они уже не в силах сдержать ураганы эмоций, они опять начинають палить из арбалетов, сначала хаотично, но бардак и что-то страшное, разрушительное, мечущееся серыми крыльями меж джаггернаутами заставляет их, орущих в экстазе, вновь и вновь посылать как попало тучи стрел!
– Не стреля-а-а-а-ать!!! – вопит комментатор.
Они опешили. Кровь, ручьями стекающая по пологим стенкам. Стоны, проклятия и сучащие ноги. Руки, подёргивающиеся в болевых спазмах; руки, удерживающие неумолимо вытекающие кишки из распоротых животов; пальцы, сквозь которые сочится жизнь; белые кружки костей отрубленных конечностей.
Как так?!! Что за обман?!! Ведь это мы – непобедимые воины! Это мы должны умервщлять преданых на заклание. Это мы должны упиваться ужасом в глазах жертв, видеть последний отблеск в глазах, последнее мгновение улетающей в рай безвинной души. А зрители, что нас предали, своих верных слуг? Ведь мы на потеху им, на экстаз – вышли сюда, а они нам в спины стрелять… Вот падает срубленная голова, звеня шлемом, тело, изрыгая фонтаны крови, валится мешком рядом с теми, кто и должен сегодня принять такую прекрасную лёгкую смерть. Почему так?!! Кто нас подставил?!! Нам обещали совсем другое!! Как и обычно…
Наш товарищ, друг детства, с которым мы когда-то ловили сачками бабочек, хватая развёрзнутым ртом этот прекрасный, стерильный воздух, пронзённый насквозь нашим же мечом, к которому никто не имеет право прикасаться, падает так красиво, так картинно выгибаясь, с плачем испуская дух. Тут же на него снопом, беззвучно, сложившись пополам, валится другой друг детства – из глазницы его торчит, попавший в затылок, носик арбалетного болта кого-то из зрителей, вырвав на выходе глаз. А ведь зритель заплатил совсем за другое шоу!!
Я уже у огромного, пять на пять метров, окна и открывающийся вид на миг перехватывает дух!.. Мы на высоте не менее трёх тысяч метров – от того и воздух так безвкусен и свеж. И это не спецэффект – трибуны-джаггернауты действительно плывут в небесах, поддерживаемые сонмами разноцветных шаров детей-великанов, и меж ними величаво волнуются крупной рябью полупрозрачные экраны не менее ста метров по диагонали. На одном из джаггернаутов расположился также уступами (музыканты тоже ведь хотят видеть шоу) оркестр человек в двести с самыми разнообразными инструментами. Все в строгих чёрных фраках, а дирижёр – в белоснежном. Непонятно, каким образом усиливается музыка. Я на всех экранах одновременно, стоящий в окне с окровавленном мечом в руке и в затейливо забрызганными кровью рубашке и бриджах. Кровь чёрная. Экран напротив меняет картинку и показывает зрителей на трибунах. Кто-то узнаёт себя, вскакивает, тычет пальцем, вопит, прыгает в экстазе, машет руками. Остальные возмущённо ревут.
Приседая разворачиваюсь, шелест над макушкой, полосую в ответ тело, уклоняясь от фонтана крови, кувырок через правое плечо – снизу-вверх прокол сбоку левого бедра, прижимаюсь всем телом к склизкому полу, стрела приглаживает спину, теперь с размахом влево и вверх восьмёрка снизу, отрубленные руки, вцепившись за меч, взлетают, вертясь, кровь спиралью, отбиваю, уворачиваюсь, ногой правому по колену, левому в грудь прямой выпад, пронзая хилые бутафорские доспехи, изумлённо-испуганные глаза навыкате, из горла волна тёмной крови плевком.
– Вставайте!! – кричу я пленникам. – Берите мечи! Сражайтесь!!!
Из середины орущей в смертном ужасе, сбившейся в кучу, ворочающейся людской массы, давящей саму себя, белой молнией выпрыгивает девушка. Я подбрасываю ей ступнёй валяющийся меч, она подхватывает легко его в воздухе и боевым визгом врубается в битву!
Зрители уже не орут – стонут! Комментатор хрипит в микрофон. Оркестр воодушевлённо выпиливает прекрасную “Zombie Stomp” Оззи Озборна. Сексапильная блондинка в бикини зажигает соло на электрогитаре. Она игриво подмигивает мне. Эйфория и экстаз молниями перебрасываются между трибунами, превращая человеческие мозги в серое желе. В некоторых местах вспыхнули восторженно-яростные драки тех, кто уже не в силах преодолеть неумолимую тягу к живой, горячей, испепеляюще-сладкой крови. Некоторые джаггернауты лупят друг по другу, увеличивая число жертв этой вакханалии. Кто-то особо меткий засадил стрелу дирижёру между лопатками и тот, кувыркаясь, улетел вниз, смешав на мгновение музыкальный ряд. Но тут же на его место выскочил новый в красном фраке и шоу продолжилось с не меньшим ритмом и воодушевлением! Беспорядочная стрельба ошалевшей толпы зрителей опасна лишь количеством несущихся в разные стороны стрел. К тому же ветер усиливается, раскачивая всё больше и больше как сами трибуны, так и нашу воздушную плаху, сбивая прицел.
– Кто ты?! – мне кажется знакомо её лицо. На экранах как раз мы оба. Одновременно отбиваем выпад противника и ножницами сносим тому голову.
– Кто ты?! – она сильно изменилась, похудела, но я точно уверен, что мы были когда-то знакомы.
– Ты не помнишь!.. – взмах меча, веер крови из перерубленного горла.
– Я помню!.. – деревянный пол липкий и скользский одновременно. Гулкий грохот и звон падения тяжёлого тела в латах.
– Тогда как меня зовут?! – тело горячее, гибкое, сердце гонит свою кровь по жилам, ступни холодные от налипшей чужой: бурой и тусклой.
– Ты не помнишь!.. Я знала, забудешь!.. – стрела со звоном отбита. – А ты обещал!..
– Ты моя ученица! – но и учеников у меня было больше четырёх сотен, из них не менее полусотни девушек.
– Да! Вспоминай! – она отлично движется – я вижу свою школу – значит она… Она…
Мы хватаем друг друга левыми кистями и делаем двойную мельницу, расшвыривая атакующих со всех сторон. Её пальцы горячи и сильны, это рукопожатие так знакомо…
Наши тела сами вспомнили заученные сотнями часов движения – мы входим в параллельную восьмёрку, сложнейший парный элемент, успеваем увернуться от трёх стрел подбежавших почти вплотную стрелков, снести их, особо не заботясь о смертоносности ударов, сделать несколько шагов к одной из лестниц – совершенно очевидно, что необходимо прорываться наверх, отсекая к тому же один из потоков неприятеля.
И мы вдруг, как бы случайно, сталкиваемся телами и долгие-долгие четверть секунды смотрим глаза в глаза друг другу, прижавшись. И в эти четверть секунды смерть останавливает свою кровавую пляску, переведя дух, каждому даётся последний шанс изменить свою судьбу, сделать выбор – поднять меч или вложить его в ножны. Жизнь или смерть, мир или война…
Но через эти почти бесконечные четверть секунды покоя и тишины смерть с ухмылкой врывается между нами жадным свистом стрел и болтов, нетерпеливым топотом воинов, жаждущих раствориться в призраке славы, страшным своей недвусмыленностью и почти музыкальным звоном доставаемых из ножен клинков, мечтающих врубиться в тугую, жаркую, трепещущую человеческую плоть и упиться всласть ржавчиной кисло-солёной густой крови. Хотя бы глоток, хотя бы капельку!.. Они сделали свой выбор. Что ж, и мы от своего не отказались.
Ведь сердце живое. Сердце не бездушный мотор. Оно – живое. И его надо беречь. Беречь покоем. А покой и гармония есть только в Любви… Всё остальное – Смерть. И какая разница, сколько денег у тебя на счету – жизнь одна…
Я люблю тебя. Я тебя люблю…
Вертушка… Восьмёрка, мельница… Шаг и ещё шаг… Сверкающая полоса сжимаемого воздух клинка… Руки, взметнувшиеся в бесконечный круг… Танец смерти… Вальс, да – вальс… Пустые глазницы… Перекошенные рты… Пена… Стиснутые зубы… Кровь мелкими бисеринками и кровь густой, жирной струёй… Чечётка!.. Кастаньеты!.. Сколько радости и упоения!.. Сколько ритма и темпа!... Классики и подражания… Надежды и разбитых вдребезги зеркал… Незаконченных песен и неродившихся грёз… Сколько правды и лжи в едином клубке… Где незаметна, не ощутима граница.
Ты сделал свой выбор? Не плач. Не жалуйся. И не верь в собственную победу, не тешь себя иллюзиями.
Мне не победить. Но свой конец я придумаю сам. Я сам займу дирижёрское место, одену фрак и подниму палочку в взмахе к оркестру. Я не жертва, не палач – я воин. И она. Имеющая своё лицо. Среди сотен и тысяч бесцветных и холодных, как этот воздух на трёх тысячах…
Как же её зовут?..
…Парк. Вечер. Шуршание невидимого дождя. 31 августа. Тепло. Тихо. Никого нет в парке. Целую веки. Запах жасмина… Я вспомнил.
Её горячие пальцы вдруг толкают льдом. Голова, чуть склонённая ко мне. Глаза, что целовал когда-то, мелькнув глубиной, закатываются вдаль, рот косит…
Две стрелы, играя оперением в сантиметре друг от друга... Две сестры-убийцы, с упоением окончательного трепещущего проникновения из её груди... Двойной удар откидывает тело Оленьки от меня, закручивая и снося в сторону. Я судорожно ловлю её пальцы… Они ускользают… Они так близко, но я не успеваю подхватить их. Оленька выгибается ко мне спиной, закручиваясь вокруг своей оси и я вижу два наконечника между её лопатками. И она уходит, проваливаясь…
Отбиваю у бока, бью локтём в лицо, влево-вниз, левой рукой – поддых, правой мечом под коленку – сухожилия, опять вниз, кувырок через левый бок, срываю лямки доспехов и под рёбра – укол, присел, резко встал – направо-налево плашмя оглушающе по шлемам – отогнать…
Отскочили. Их уже не много. Желающих. Стоят у лестницы, дышат. Смотрят. Не торопятся на выручку своим раненым. Мечи мелко дрожат…
Распихиваю скользкие тела…
Белая ладошка спокойно лежит на чьих-то латах, полуобняв в супружеском сне. Скидываю поперёк упавшее навзнич сверху на неё тело. Шевелишься?.. Хватаешь, прыская кровью, воздух? Ступнёй на горло и всем весом… Сойдёшь за пуфик, благодарю.
Молчание. Ветер свистит, оказывается, так тоненько. Замерли. Смотрят. Дирижёр обернувшись, ждёт, застыв. Комментатор проглотил микрофон.
В чём дело: у вас кончились стрелы? Село горло?.. А, вы наслаждаетесь… Герой прощается с любимой. Суки…
Дирижёр взмахивает палочкой. Звучит тихая печальная музыка… Антураж и декорации. Шоу продолжается…
Её глаза пусты и стеклянны, как у куклы. Тело ещё мелко сотрясается конвульсиями, оно ещё в сражении… Агония.
– Фр-р… – слетает со склееных кровью губ выдавленным воздухом из лёгких, когда она немного сгибается на моих руках. Её же руки безвольно торчат в разные стороны, повиснув.
Почему у тебя такая красная кровь? У всех тёмная, почти бурая, а то и чёрная. А у тебя ярко-красная…
Наконечники режут мне ладонь и наша кровь смешивается совсем не так, как мечтали мы когда-то…
Нет оправдания только одному…
Всему есть, а этому – нет.
Даже если есть тысячи оправдывающих тебя причин. Даже если сотни доводов поступить именно так, отступив. Ведь в этот момент это будет единственно правильным решением.
Ты предал любовь. Любовь, понял? А, значит – убил. И нет тебе прощения…
Но ты простила меня. И была со мной до конца и в битве, и в славе, и в любви. И сколько бы мне не отпустило Провидение минут или лет, до самого конца будет на мне эта ноша. Непосильная. Незаметная. Неосязаемая. Неизмеримая. И неотплатная.
Я едва прикасаюсь губами к её губам и чувствую острый вкус соли. Теперь понятно, почему я так часто ощущал его все эти годы. Ты вспоминала меня, думала, помнила, может – мечтала…
Я держу на руках лёгкое тело, ветер треплет её волосы, густая алая кровь нитями растворяется в сухом, безвкусном и холодном воздухе. Под нами далеко-далеко прекрасный город, побережье дугой и изумрудное море. В городе живут люди, ходят на работу и любят друг друга, на побережье играют дети, удят рыбу и ныряют за крабами, в море живут осьминоги и парусники.
Тебя не сволокут в кучу железными крючьями, как кусок мяса, как остальных убитых, когда закончится это шоу. И не бросят бессловесно бесформенным валом в пучину. Я отказался когда-то из-за дурацких теперь причин, а, скорее всего, просто от трусости, видеть твою улыбку каждое утро, но именно я и отпущу тебя на волю. Оленька…
Я прижимаю тело, ещё тёплое, как прижималась ты ко мне сама когда-то, вдыхаю такой трепетно-знакомый запах волос, пытаясь, безнадёжно пытаясь сохранить в памяти овал лица, линию шеи, тонкость и изящество рук, неповторимую нежность груди…
Я не смотрю, как её тело, медленно вращаясь, исчезает на фоне неподвижного с такой высоты моря: экраны напротив и так показывают это со всех ракурсов. Я не желаю смотреть, но они со всей своей безжалостностью лезут мне в глаза. И я не могу их закрыть…
– Господин.
Я медленно оборачиваюсь.
Воин вытаскивает со звоном меч из ножен и, склоня голову, встаёт на одно колено. Меч он протягивает мне, держа его в обеих руках.
– Для меня великая честь… – призносит он с трепетом.
Я беру в ладонь ледяную рукоять, обтянутую полосками чёрной кожи. Девственное лезвие искрится холодно синью. Моё дыхание оставляет на нём быстро исчезающие пятнышки росы. В отражении металла я вижу…
Каждый сам решает за себя. Каждый сам определяет свой путь. То, что было – невозможно вернуть и нет смысла об этом жалеть. Главное – быть честным перед самим собой. Главное – не лгать самому себе. И тогда жизнь не будет безвкусной.
А что же я себе скажу сейчас?
Я не сдамся.
Я – не – сдамся!
Я не с
3
Она поднимается и, повернувшись, целует меня. Её губы тёплые, как и эта ночь. Как и это спокойное чёрное море.
Она удаляется, ничего не произнося, лишь, иногда обернувшись, глядит с тихой улыбкой. Короткие рыжие волосы слегка шевелятся набежавшим бризом.
Я сижу на бетонном кубе, нагретом за день солнцем, не двигаясь, молча. Просто смотрю на неё. Она что-то держит, прижав к животу, но из-за темноты я уже не различаю – чего именно.
Всё сказано.
Ничего не сказано.
Слова – всё.
Слова – ничто.
Кораблик медленно отходит от причала.
Она смотрит на меня, стоя у борта.
Просто смотрит. Как и я.
И я вижу её силуэт в свете тусклых габаритных огней.
В свете равнодушных звёзд.
Видевших это миллионы раз.
4
Ultra.
18-23 февраля 2007 года. Новый Городок – Москва – Новый Городок.
Эрнест Катаев - eryk@inbox.ru