Дорога домой

               


               … Ну, во-от, это по-нашему, по-русски, я бы даже не побоялся такого слова, как по демократически, - свобода! Делают что хотят, а люди должны страдать!... Нет, главное, когда дозвонился до справочной, сказали, что всё по расписанию… Сажусь в машину… Тридцать минут – я на месте… Ставлю машину на стоянку… Захожу… И… Вместо того, чтобы услышать «Совершил посадку…», слышу, что рейс из Кулулумпура, или как там его, по метеоусловиям задерживается на два часа… И объявили это два раза на трёх языках… Был бы я на их месте, постеснялся бы и на одном такое говорить, ну, а уж если приспичило, сказал бы только по-русски, для своих, свои – привыкшие, свои – поймут, и то шёпотом, чтоб и свои не все поняли… Нет, ну правда, такое ощущение, что этот чёртов самолёт летит не из этого самого «…пура», а с Войковской,и когда пришло время его сажать, все с удивлением заметили, что он ещё и не вылетал…
     Вот так, или приблизительно так, думал я, шатаясь по Шереметьеву2, ища способ убить два часа. Было три часа ночи, в машине полный бак бензина, в кармане смятая пачка с тремя сигаретами и какая-то мелочь, которой бы хватило на маленькую бутылку минералки… без газа…
     Я встречал сестру. Тогда она была стюардессой на международных линиях, вот и летала по таким местам, от названия которых можно язык сломать. Вообще-то её, как правило, всегда встречает муж, но в этот раз его не было в Москве, и сия почётная обязанность легла, а точнее сказать, свалилась на мои плечи.
Приезжаю домой после удачно сыгранного спектакля, а жена ехидно и говорит: «Тебе к трём часам в Шереметьево.»...
     Вот так. Настроение было заводное, какой-то нервный подъём. Такое бывает, когда спектакль отыграли удачно… Ничего, думаю, - прорвёмся!
     «На прилёте» - толчея и суета. Встречающие выстраиваются в живой коридор и выхватывают из толпы полусонных прилетевших,своих и чужих… Чуть поодаль стоят частники-таксисты, заговорческим шёпотом повторяя, «Такси, такси…» А над всем этим сумашедшим домом возвышаются две фигуры милиционеров, которые тщательно блюдут порядок, покуривая Мальборо… Тогда в Шарике2 ещё можно было курить,…Короче говоря, обстановочка интересная для наблюдения, но не располагающая к ожиданию...
     Поднимаюсь на второй этаж, как говорят «На вылет»… Земля и небо.… Всё тихо, всё спокойно, всё размеренно.… Совсем другие люди.… Такое ощущение, что они сбросили все свои московские замашки, как протёртые джинсы, на первом этаже, а здесь, на втором, натянули на себя смокинги, фраки и вечерние платья с вырезом до пят… Правда встречаются и исключения, которые уже далеко не трезвым взглядом пытаются увеличить эти разрезы ещё на «пяисяшечку». Но исключение, только подтверждает правило. Некоторые здесь даже стесняются разговаривать по-русски, впрочем, может быть они просто иностранцы… Вообщем второй этаж по сравнению с первым – филиал рая.… Один только недостаток был в то время, на втором этаже, не знаю по какой причине, не было ни одного кресла или скамейки.… Хотя в этом был спрятан, правда очень глубоко, определённый смысл: собрался лететь, так лети, а проводил, так отвали, и нечего околачиваться у воздушной границы нашей родной и любимой…
     Сел на пол, благо полы там раньше мыли практически непрерывно, и на нём  всегда восседал изнурённый экскурсиями, русскими традициями и алкоголем – интурист.
     Сижу – жду. Разглядываю снизу вверх проплывающих на посадку, которые в свою очередь, сверху вниз, разглядывают сидящих на полу…
     Вдруг вижу до боли знакомое лицо, только возмужавшее… Витька? «Кисель!» и с ним две дамы. Одна, молодая, держала «Киселя» под руку, другая, постарше, шла чуть поодаль от них, всем своим видом показывая, что они вместе…
     Я не удержался! Кричу: «Витька! Кисель!»… Он обернулся.… И я, как спринтер, с низкого старта, к нему. Хорошо я был в кроссовках! Издав ими на безукоризненно гладком и ещё влажном граните визг, испугав при этом взрослую даму, я всё-таки успел вовремя затормозить, а то бы сшиб Витька с ног, от избытка нахлынувших чувств, как когда-то звуча на перемене, в школе.
     Мы тогда учились в восьмом классе. Я учился – так себе, а Витька был в первых рядах, был комсоргом, хотя комсомольцев в классе тогда было человек пять. Ну, а в пятнадцать лет, даже если ты комсорг, хочется побесится, поиграть в футбол, к тому же на дворе весна…
     Но из школы во время перемены нас не выпускали. То ли боялись, что мы не вернёмся на следующий урок, то ли ещё почему – не знаю.… Вот мы и придумали общими усилиями одну игру, этакий симбиоз салочек и футбола. Только "салить" надо было ногой по «самой мягкой» части тела товарища. Если тебе кто-то дал пинка, то ты начинал водить и должен был угостить пинком другого игрока, тогда водить начинал он. Но задача водящего осложнялась тем, что бегать было нельзя и всё это он должен был проделать перед носом дежурных учителей, которые дерзостно блюли порядок на своих этажах, что придавало нашей игре некую остроту, азарт и даже адреналин. Одноклассницы, как и учителя, наше изобретение не одобряли, но тайком посматривали как мы друг-друга угощали «отвесистыми пендалями». Конечно, смысла в нашей игре было не много, да мы к этому и не стремились, за то энергии, скопившейся за предыдущий урок, к концу перемены – как не бывало!
     Я водил, когда в коридоре появилась завуч, ещё не пожилая, но уже довольно грузная женщина, страдающая отдышкой…
     Игра была в самом разгаре… Я гнался за Витькой, но об этом знали только он, я и ещё те, кто учавствовал в игре. Для несведущих, мы как-то странно передвигались друг за другом вдоль стены. Я был почти у цели, когда Витька пошёл на выполнение смелой и головокружительной комбинации… Он, поздоровавшись с завучем, не привлекая к себе внимания, обогнул её сзади, встал рядом и о чём-то её спросил. Завуч заулыбалась, Витька был у неё в любимчиках, и стала ему что-то объяснять. Я раскусил его дерзкий манёвр и пошёл на не менее дерзкий ответ… Я нацелился левым боковым, навесным ударом через завуча, предварительно поздоровавшись с ней. И когда я стал выполнять этот сложнейший элемент, который никто и никогда не исполнял за всё время существования нашей игры, Витька сделал то чего я не ожидал, но что не противоречило правилам… Он сделал шаг вперёд! И мой уникальный, по замыслу, и головокружительный, по исполнению, удар, достиг долгожданной цели, обговорённой в правилах игры. Но человеком, полностью прочувствовавшим моё мастерство оказался не «Кисель», а завуч, что было грубейшим нарушением правил, как игры, так и школьного поведения…
     Реакция была молниеносная и однозначная.… За нарушение правил мне был назначен пенальти в пустые ворота, в кабинете директора, в присутствии завуча, как пострадавшей стороны, мамы, как доверенного лица ответчика, директора, как третейского судьи и «Киселя», как общественного обвинителя…
     Я молчал, так как факт был, если так можно сказать, на лицо. Пенальти, как и следовало, было ожидать, был реализован с блеском.
     Это был конец года, а потому меня не удалили с поля, но показали красную карточку и дали доучиться до конца года. Но «неуд» за второе полугодие и за год не оставляли никаких надежд на девятый класс, что и было заверено подписью директора школы.
     Витька окончил университет и, как рассказывали ребята, работал где-то в дипкорпусе. Я, опуская все, через что я прошёл, окончил театральный институт и играл в театре. И вот мы встретились спустя столько лет.
     - Витька, привет! Как дела? – спросил я, но уже чуть сдержаннее, чтоб опять не напугать сопровождающих его дам, а за одно поймав ногами свой центр тяжести. – Ты чего здесь так поздно?
Но Витька моего щенячьего восторга, от нашей встречи, видимо не разделил. Выглядел он потрясающе: шикарный костюм, дорогой галстук, небрежно накинутый на руку плащ из под-под которого, при моём стремительном приближении, выскользнула рука его молоденькой попутчицы.
     - Привет. Улетаю. – несколько растерянно ответил он и, видимо, от этого не представил меня своим дамам. Тогда я просто кивнул им головой, чмокнув пятками кроссовок друг о друга, для пущей торжественности происходящего. Вид у меня, видимо, был идиотский, но меня просто распирало от радости.
     - Далеко, надолго? – продолжал я, не замечая Витькиного замешательства.
     - Далеко, надолго … - как-то озадаченно ответил он, оглянувшись на своих дам, - А ты чего здесь? Таксуешь? – Витька смотрел на мою ладонь в которой, в очередной раз, звякнув, исчезли ключи от машины.
     - Ага, - неожиданно для себя сказал я, тупо уставясь на выглядывающий между пальцев кончик ключа, и, думая, что за идиотская привычка, крутить в руке ключи от машины…
     - Жить-то как-то надо, - продолжал я.
     - Надо. Надо. – понимающе поддержал Витька. – Слушай, а может, довезёшь тёщу до дома? – сказал он, кивнув головой в сторону пожилой дамы. Меня «понесло».
     - А тариф знаешь? – заговорил я, изображая таксиста, который по ночам околачивается у аэропортов, объявляя баснословные цены и сшибает валюту. – Полтинник зеленью до кольцевой. Витька заискивающе улыбнулся:
     - Ну, а по старой дружбе? – и тут я увидел перед собой того самого Витьку, с которым просидел восемь лет за одной партой, последней у окна, который не хотел, что бы директор школы узнал про эту глупую мальчишескую игру, и что в этой игре учавствовал он, мой друг, комсорг класса – Виктор Киселёв…
     - По старой дружбе – тариф особый, - сказал я, злясь на себя, что затеял дурную комедию… Кураж исчез, оставив после себя какую-то пустоту.
     - Не понял. – настороженно сказал он.
     - И не надо.… Извините, мне пора. – Я снова кивнул попутчицам Виктора, но уже не так торжественно и спустился на первый этаж.
     Толчея, которая там бушевала, несколько поутихла, словно схлынувшая волна, которая копит силы для очередного штурма чужого берега. Я почувствовал жуткую усталость, от которой, с каждой минутой, становилось тяжело дышать.
Наконец-то объявили посадку самолёта, которого я так долго ждал, наверное, слишком долго.
     Когда я увидел сестру в створках дверей служебного входа, я бросился к ней, обнял её, что снами бывает довольно редко, как правило, мы обходимся дежурным «Привет!». Этим я её, видимо, насторожил:
     - Что-то случилось? – настороженно спросила она.
     - Нет.
     - Точно?
     - Да, точно, точно. – сказал я, и, взяв её сумку, пошёл к машине.
     Мы ехали по утреннему городу. Он нехотя пробуждался, протягивая к нам с просонья ладони своих улиц.
     - Так как всё-таки называется то, от, куда ты прилетела, - нарушил я молчанье, в котором слышался приглушённый гул двигателя. – Кулулумпур?
     - Ку-а-ла-лум-пур! – по слогам произнесла она, и за моей спиной раздался всплеск усталого и родного смеха.