Пьянка, всем известно, до добра не доводит. Тут уж спорь-не спорь, приводи пословицы и поговорки - пьяный проспится, дурак никогда, пьяному море по колено - толку то. На утро башка от знания фольклора не станет раскалываться меньше.
Вот я напился в один непонятный и загадочный день до того, что до сих пор до звона в ушах ломаю голову. А что было то? Что было? До "кровавых пацанов" в глазах интересно - как я изловчился и удержался тогда на ошметках карниза. И не разбился в "яичницу". Но выпитое в тот день не дает возможности вспомнить и разрешить загадку. Так бы разбился - и все ясно. Из-за выпитой же водки приходится без толку ломать извилины. Ладно, поломаю еще. Значит так...
Выпили мы с другом основательно - по случаю дня независимости братской прибалтийской республики. То-ли Эстонии, то-ли Литвы. Решили проявить лояльность - и отметить спущенную сверху знаменательную дату.
Бухали прямо на квартире у друга. Последний, шестой этаж довоенного дома. До потолка, если только Сабонис да Ульяна Семенова дотянутся. На цыпочках, стоя на табурете. Так что - с шестого этажа такого дома лучше не выпадать... На спор, что не разобьешь себе ничего такого.
Мы с дружком не то чтобы забулдыги-алкоголики, а так - любители. Просто необходимо поддержать уверенность, что ты художник, творческая натура, тем более, если действительно в душе ты такой и есть.
Только вот, непруха замучила - не сочиняется, не придумывается ничего путного. Так, бредовые мысли иногда посещают. Вроде того, чтобы устроить выставку со всякими приколами. Огрызок "тыблока" в виде экспоната - на блюдо, и рядом табличку "Доешь меня". И все остальное в таком роде.
Вот и остается пить по крупному, чем и занимаются настоящие художники-писатели. В свободное, а также забитое творчеством время.
Поначалу комплексовали мы с Костиком. Дружка так зовут. Пьем - как лошади, как неистовые жрецы искусства, а в послужном списке - ни стишка, ни картинки. Как подумаешь, какие титаны духа до тебя малевали-творили, так и опускаются все руки.
Но не долго мы пили безо всякой радости. Как-то нарисовался дружок на пороге. Улыбается - как ТВ-ведущий с новостью об очередной чернухе. Вместо обычного "щета", пластмассовой башки чертенка, на груди у него - медный пацифик. "Пацифик" - значит, в "завязке" приятель, а иначе сказать - на мели, без "капусты" - как фарфоровый заяц. Улыбается, и журналом, свернурнутым в трубку, мне - в рыло. - Слушай сюда, Гоша, - заявляет, - зря мы с тобой грустим и думаем, что мы одни такие. Здесь вот, в этом журнале, знатная статейка о забавных ребятах из прошлого века. Поэты такие, "ничевоки". Ни фига не писали, но никакого напряга не испытывали, потому что понимали... Все высказанное вслух - испражнение мозга, не более. Еще они просекли, что само по себе чувство, которое ты ярко пережил - уже произведение, шедевр, и переносить его на бумагу, подгонять под рифму - еще то преступление.
- Да, "ничевоки" - это вещь, - согласился я... С тех пор мы продолжали крепко дружить с Бахусом, но уже не комплексуя насчет художественной несостоятельности.
Пили мы так, пили. Раз в неделю - железно, по-черному,чувствуя себя Шекспирами и, понятное дело, Петровыми-Водкиными. Приятно так травились, пока не наступил загадочный день, о котором я заикнулся в начале...
На этот раз я сам заявился в гости к приятелю. Шестой этаж, уже упомянутая комната с высотным потолком. Войдя, я опешил и чуть было не прослезился - две бутылки "Спрайта" на столе обреченно зеленеют перед шестью прозрачными снарядами "Московской", постороенными в шеренгу.
- Как тебе экспозиция? - поинтересовался Костик. - Я бы добавил два яблока, парочку шпротных консервов и половинку черного "кирпичика", - с этими словами я выложил все пречисленное из холщовой сумки на стол. - Так лучше, - согласился корешок.
Я заметил - на груди у Костика болтается плоская голова сувенирного чертенка. Верный признак - приятель ударно настроен и готов засадить в себя, сколько влезет огненной воды.
- Слушай, Гоша, - у Костика поэтично затуманился взор, - ты обращал вообще внимание, как заразительно и вкусно выпивают в наших любимых филмах... Как Верещагин с Петрухой... Как в "Закате до рассвета", кабачок "Крученые сиськи", братья Гекко...
- Да, не говори, - поддержал я товарища. - Э, да тебя трясет всего, - обратил я внимание на друга. Костян напоминал дрожащий отбойный молоток в детских руках.
- Это я от предвкушения, - Костик дернул подбородком в сторону водки... - Чуть не забыл, конечно, - обрадовался я, - давай хряпнем. Только не просто так...
- Как так - не просто так? - насторожился собутыльник. - Мы же с тобой "ничевоки", - напомнил я ему, - то есть из "ничаво", из любой байды способны сделать марципан в шоколаде, а простую нажираловку превратить в нечто оригинальное. Что, если нам поиграть в трезвенников. Пить - и не пьянеть. То есть пьянеть конечно, но не показывая вида. Буто мы не водку вкушаем, а "мангальскую" там воду минеральную. Интересно, кто из нас первым сорвется - и покажет себя бухим.
- По идее, тут третий лишний нужен, натурально трезвый, - резонно заметил Костя, разливая горючее по стаканам. - Ведь мы от такого количества "кривоты" не поймем, когда проколемся. - Где ты такого лишнего возьмешь, чтобы не пил и вот так следил за нами бескорыстно, - еще более здраво заявил я.
В итоге - решили обойтись без лишнего. - Поехали. - Поехали, Гагарин, - улыбнулся я.
Беспорядочно болтая о фильмах Балабанова, местных педофилах и проблемах с гражданством, без которого не получить легальную "пушку", мы быстро доехали до третьей бутылки.
- Надо нам совершить провокацию, - сказал Костя, - а то добро пропадает, а мы трезвые сидим - как слепые котята... Ты, вот, от какой песни заводишься, когда пьяный? Я, к примеру, от Игги Поппа. Его "Пассажир" мощно пробивает, до кончиков костей... - А мне "Мост Калиновый" очень нравится. Особенно "Родная", такая песня, - признался я - и выпил примерную, на глаз, "сотку", закусил тусклой шпротиной.
Костик долго рылся в ворохе кассет, наваленных по дивану. На пол летели пустые подкассетники и разные кислотно-щелочные земфиры с мумий-троллями.
Когда зазвучала "Родная", Костян запрыгнул на упругий диван - и давай исполнять на нем танец "Пьяный америкос на луне". При этом он дирижировал дымящейся сигаретой.
Не помню, в каком месте комнаты находился и чем размахивал я на тот момент. Ощутил я себя, когды хлынули мощные ритмы Игги Поппа. Сижу - на еще вздрагивающей от костиной пляски кровати. Диваны-кровати - какая разница... Сижу, а Костя, смотрю, ко мне - передом, к небу - задом, расселся на подоконнике.
- Ты в женщинах - что больше любишь? - спрашивает. - Мозги, наверное. - А я печенку, - подмигнул мне Костик, - на вкус - настояшая печенка.
- Вот ты и прокололся, пьяная твоя физия, - по доброму так говорю, - сразу видно, что ты под градусом. Какой же ей еще быть, как ни настоящей.
- А, ты про игру в трезвость эту, - сообразил дружбан, - да ну ее. Зацени лучше свободу, которая плещется, ощущение космического разлива - "все могу". Состояние какое - "горы сверну и любую "крышу" уголовную на уши поставлю".
Кажется, в замогильном молчании добрались мы до шестой. Последняя "Московская".
Костик продолжал сидеть на подоконнике, но уже ко мне боком, с поджатыми коленями... Указывая пустой бутылкой вниз, он причитал - Гошка, Гошка... Кто бы мог подумать... Как же тебя, дурака, жалко...
- Ты чего, совсем что-ли, - удивился я, мигом оказался у окна.
Внизу расплывчато серели кособокие сараи. Немного поодаль маячило зеленое большое пятно мусорного контейнера. В нем копошилась какая-то мутная фигура, чуть ли не с башкой нырнувшая в разные там отбросы.
- Эх, Гошка, - не унимался приятель, - как тебя угораздило... До ручки такой скатиться... Чтобы мой, можно сказать, брат - вот так... Кто бы мог подумать...
- Ты с кем это? Здесь я, здесь. Эй, - окликнул я этого артиста.
- Ты и там, - он повторно указал бутылкой в глубину двора, - и здесь...
Я не сомневался - дружок разыгрывает белую горячку. Как поддаст, вечно откалывает номера. А я - чем хуже...
Размякшее, от выпитого, братское тело я стащил с подоконника и поместил в кресло... - Смотри, - говорю, - сейчас будет настоящий смертельный номер. Не то, что твои дурачества. Называется - "разбиваться - так с музыкой"...
С помощью седьмого или шестого, какая разница, чувства я отыскал кассету с песенкой "Родная". Нажал клавишу.
- "Вместе мы с тобой, родная,
Вместе помирать..."
- "Кто поставит крест на могилы нам -
Инок да шаман..."
Слова и точная, родная, музыка к ним - толкали на подвиги.
Я мог, конечно, поспорить с Костиком. Сорвусь - не сорвусь. На нечто сильнее "Фауста" - поспорить. Вроде ящика с пивом "Ригас пилзенис". Выкурить сигарету, пару раз плюнуть на головы озабоченных рижан - и все это, стоя на ржавом и узком карнизе... Это вам не в "Чапаева", щелкая по шашкам, валять дурака.
Какой там спор? О чем я? Внезапно меня озарило предчувствие победы. Причем, победы в любом случае. Сорвусь - и фиг с ним. Главное, чтобы наверняка - к праотцам, на вечное поселение.
Если не сорвусь... Нет, так нет. Судьба, значит, незавидная - пропадать. От пьянки до пьянки, на исходе третьего десятка оставаясь полным "ничевоком".
Напоследок, перед решительным шагом наружу, я основательно тяпнул. Как полагается - на посошок. Чем и вызвал очередной провал в памяти.
Очнулся в положении - "дистрофик на турнике". Пальцы стальными "кошками" впиваются в жестяной козырек, прямо под окном, сомнительное подобие перекладины.
Наверху нервничает, перемещается туда-сюда рубаха товарища в черно-красную клетку.
- Что делать, Гошка?! Что делать?! Скорую?! Пожарных?! - баламутит он атмосферу вопросами.
Чувствую - пальцы потихоньку сползают с козырька. Тут я замечаю горшок с геранью за нераспахнутой оконной половиной. Листья герани уступают по величине, но все-равно напоминают листья озерных кувшинок.
Раздается плеск от весла, квакают невидимые и оттого милые лягушки... Как здорово, на лодке, по озеру, окруженному лесом...
А вдруг, не окажется ничего равноценного - там, на невидимых дорожках бестелесного бытия, ничего не окажется... Пробил таки меня животный испуг.
- Вливай, - кричу, - Костян, в меня водяру, пока не началось... Пока я от страха живой еще..
Задираю подбородок, распахиваю глотку... По усам, конечно, текло больше, но в рот попало достаточно. Так что от страха или от очередной порции "отравы" я вырубился по новой.
Проснулся в целости и сохранности, но от похмелья никакой. Валяюсь на дохлом матрасе. Под носом, на полу, пузатая бутыль из под виски - с чужеродной бесцветной жидкостью на донышке. необязательно принюхиваться - "крутка".
По всему видно, нахожусь на кухне. На бельевой тумбочке, заменяющей стол, - электоплитка, поварешка и тарелка с горбушкой белого хлеба. Огородный рукомойник над раковиной. Под ней - пластиковое ведро с шапкой картофельных очистков.
Лишний раз остановиться на мелочах и деталях - полезно. Успокаивает, вселяет уверенность, что мозги еще не засохли окончательно.
Значит так, продолжим... Никаких окон, но две двери. Одна напротив другой. Сквозь одну слышу детский смех, реплику "эх, ты, мудила", топанье по лестнице, массивно хлопает дверь - наверняка подъезда... Другая дверь - в комнату. Оттуда раздается профессионально озабоченный голос - зачитывают новости...
Звук телевизора становится громче - открывается дверь, появляется женщина... Как поется в ресторанной песне - "Некрасивых женщин не бывает". Так что описание ее внешности пропущу. Не бывает, так не бывает.
Махом прикончив мнимое виски и заглотив кусок от горбушки, она пошла тараторить - Ну ты, Игорешка, совсем... Нинка из "пятой" рассказала, как тебя видела вчера. Смотрю, говорит, со всей башкой в "мусорку" залез, копается там... Не стыдно тебе... Мы же с тобой не синегалы конченые... Нормальные мужики, вот, металл цветной на сдачу несут - себе и жене на радость... А ты все по мусоркам да по свалкам, как больной... Теперь скажи, Игорь батькович, с каких таких "бабок" ты вчера нажрался, почему не поделился? Пачку баксов нашел в "мусорке"? Кстати, вчера, Нинка говорит, в том дворе, где ты шарился, парень какой-то выбросился с верхнего этажа. Псих, наверно, самоубийца...
Долго я привыкал к новому существованию... Женщина эта на поверку оказалась доброй и не особо драчливой. Вместе с ней, бывает, ходим по электричкам - газеты толкаем. Правда, достает непонятная тяга бродить по свалкам - в поисках чего-либо путного. Частенько срываюсь...
Как-то, на улице, встретил Костика, "ничевока" своего. Не узнал - шуганулся, а я к нему с объятьями. Конечно, изменился я капитально. С бородой, под старовера, которая и не росла толком никогда. Зубов нет...
Но ерунда все - по сравнению с тем, что живой остался...
Единственный вопрос, проклятый, покоя не дает... А хоронили то кого?