Глава 9
Нам пришлось буквально тащить Мону по улицам Французского квартала. Она впадала в восторг, созерцая радужно переливавшиеся пятна бензина в грязных лужах, замирала при виде экзотической мебели в витрине Хервитс Минц, любовалась выставленными в антикварных магазинах поношенными стульями с позолотой. Не могла отвести взгляда от огромных квадратных лакированных фортепьяно или от лениво проезжавших грузовиков, выпускавших белые струйки пара из изогнутых кверху труб, рассматривала смеющихся смертных, шагавших по узким тротуарам с обожаемыми младенцами на руках, которые крутили головами, пялясь на нас. Заглядывалась на старых черных мужчин, ради денег игравших на тенор-саксофонах. Мы в избытке насыпали им мелочи, а она остановилась перед автоматом с хот догами, которые ей больше были не нужны, но на которые она могла глазеть, нюхать, чтобы потом, ненадолго остановившись, швырнуть один из них в мусорную корзину. И, конечно же, всюду мы притягивали внимание, в несвойственной вампирам манере. Квинн, который был выше всех, мимо кого мы проходили, и, возможно, раза в четыре красивее, с его изящным лицом и всем прочим, что я уже описывал, и Мона с волосами, летевшими перед нами, торопливо убегавшая вперед. Ленивые вечерние толпы расступались перед ней и смыкались после нее, будто она была посланницей небес. Она оборачивалась к нам, пританцовывала, стучала каблучками и притопывала, как танцор фламенко; позволяла воротнику из перьев распахиваться, сползать вниз, чтобы снова натянуть его на плечи. А затем, ловя свое изображение в окнах витрин, сбегала на боковые улочки, пока мы не схватили ее, не взяли под свою опеку и больше уже не выпускали.
Когда мы добрались до моего особняка, я дал двести долларов смертным телохранителям, потерявшим дар речи от счастья, но, сойдя с Квинном с проезжей части дороги, мы обнаружили, что Мона ускользнула. Мы не замечали этого пока не дошли до сада во внутреннем дворике, и я уже готовился разразиться восторженной речью по поводу фонтана с херувимами и всевозможными тропическими чудесами, расцветшими в окружении ухоженных кирпичных стен.
Я почувствовал, что она далеко. Дело представлялось непростым. Я не могу читать мысли своих творений, но ведь я чувствую бога, разве нет?
- Мы должны найти ее, - сказал Квинн.
Он тут же приготовился ее защищать.
- Ерунда, - сказал я. – Она знает, где мы. Она хочет побыть одна. Оставь ее. Пошли. Поднимемся наверх. У меня больше нет сил. Мне следовало найти жертву. И теперь у меня нет никакого желания разбираться с этой дурацкой ситуацией. Мне необходимо отдохнуть.
- Ты серьезно? – спросил он, проследовав за мной вверх по железной лестнице. – А что если с ней что-нибудь случится?
- Нет. Она знает, что делает. Говорю тебе. Мне необходимо отоспаться. Это не из эгоизма, братишка. Я совершил Темный обряд этой ночью и позабыл подкрепиться. Я устал.
- Ты действительно думаешь, что с ней все в порядке? – вопрошал он. – Я не понимал, что ты устал. Я должен был понять. Я схожу, поищу ее.
- Нет, не надо. Пошли со мной.
Квартира была пуста. Никаких таинственных существ. И никаких призраков.
В гостиной было чисто, вся пыль вытерта, я чувствовал запах духов убиравшей здесь женщины. Я мог ощутить даже запах ее крови. Конечно же, я никогда не видел ее. Она приходила при свете солнца и делала свою работу достаточно хорошо, чтобы я оставлял для нее большие суммы денег. Мне нравится платить. Именно для этого я держу наличные. Я положил для нее на стол сотню.
В этой квартире полно столов, подумал я. Они повсюду. Наверное, в каждой спальне имеется по маленькому столику. Зачем так много?
Квинн был здесь только раз. И при довольно прискорбных обстоятельствах. Теперь его внезапно поразили картины импрессионистов, которые действительно были божественны.
Это был недавно приобретенный мною и весьма мрачный Гоген, как-то попавшийся мне на глаза. Мне прислали картину буквально несколько дней назад. Квинна она зацепила тоже.
Как обычно я прошелся по верхнему фойе, заглядывая по пути в каждую спальню, как будто действительно видел в этом необходимость, как бы с намерением убедиться, что никого нет дома. Здесь слишком много мебели. И недостаточно картин. Очень много книг. Чего действительно не хватало в коридоре, так это Эмиля Нольде. Когда бы мне добраться до немецких экспрессионистов?
- Я думаю, мне следует сходить за ней, - сказал Квинн. Он следовал за мной, благоговейно оглядываясь, но думая только о Моне, без сомнения отслеживая каждое ее движение.
Передняя гостиная. Фортепьяно. Теперь здесь нет фортепьяно. Должно быть, я велел его убрать. Но разве мы не прошли мимо отражения старинного фортепьяно в окне? Внезапно мне безумно захотелось сыграть на фортепьяно, воспользоваться своим вампирским даром и вонзиться в клавиши. Это все отзвуки концерта Бартика насиловали мой мозг, и преследовало воспоминание о жутких танцорах, двигавшихся под музыку.
Ах, пусть же все будет по-человечески.
- Мне кажется, я должен привести ее, - сказал Квинн.
- Послушай, я не тот, кто любит обсуждать все эти гендерные штуки, - сказал я, падая в свое любимое кресло с вельветовыми подлокотниками и закидывая ногу на стул у стола. – Но ты должен понять, что она наслаждается той свободой, которую мы, будучи мужчинами, не ценим. Она бредет в темноте и ничего не боится, и ей это нравится. И может быть, может быть… она хочет попробовать немного смертной крови и слегка рискнуть.
- Она, как магнит, - прошептал он. Он стоял у окна, бережно держась за штору. – Она не знает, что я слежу за ней. Она не так и далеко. Она наслаждается собой. Я слышу ее неторопливые мысли. Она так быстро продвигается. Кто-нибудь может заметить…
- Почему ты страдаешь, братишка? – спросил я. – Ты ненавидишь меня за то, что я втянул ее во все это? Жалеешь о том, что случилось?
Он резко обернулся и так посмотрел на меня, будто я схватил его за руку.
- Нет, - сказал он, отходя от окна. Он рухнул в кресло, стоявшее напротив меня в дальнем углу, как раз по диагонали. Неуверенно вытянул длинные ноги, как будто не знал, что с ними делать.
- Если бы ты не пришел, я бы попытался сделать это сам, - признался он. – Я не мог смотреть, как она умирает. Во всяком случае, я тебя не виню. Но я страдаю, ты прав. Лестат, ты не можешь покинуть нас. Лестат, зачем охрана сторожит дом снаружи?
- Я разве сказал, что покину вас? – отбился я.
- Я нанял охрану после того, как сюда заявился Стирлинг, - сказал я. – Нет, я, конечно же, не думаю, что кто-нибудь из Таламаски снова сюда придет. Просто если сюда с легкостью вошел Стирлинг, значит, любой сможет зайти.
(К сведению: Таламаска – орден паранормальных детективов. Его истоков я не знаю. Существуют где-то тысячу лет, может, намного дольше. Делают записи обо всех сверхъестественных явлениях. Держат связь при помощи телепатии, ведут изолированный образ жизни. Знают о нас).
Квинн и я встречались со Стирлингом в Обители ордена Таламаски сразу после изгнания Гоблина и жертвоприношения Меррик Мэйфейр. Меррик Мэйфейр начинала свой путь в Таламаске. Стирлинг имел право узнать, что ее больше нет (вздох) среди Бессмертных. Обитель Таламаски занимает огромную квадратную площадь сразу за городом по Речной дороге.
Оливер Стирлинг не только был другом Квинна в его смертной жизни, но был также и другом Моны. В Таламаске знают все о семействе Мэйфейров, значительно больше, чем они знают обо мне.
Мне не доставляло никакого удовольствия думать сейчас о Стирлинге, хотя он и был мне приятен и симпатичен.
Стирлингу около шестидесяти пяти лет, и он верен высоким принципам ордена, которые, несмотря на провозглашенную светскость, напоминают католические в том, что выступают против вмешательства в мировые события, а также использования в личных целей сверхъестественных существ и энергий.
Если бы Орден не был настолько потрясающе, мистически, невыносимо силен, я бы мог взять его под свою опеку.
(Я тоже потрясающе, мистически, невыносимо силен, но кому есть до этого дело?)
Наверное, мне бы следовало отправиться в Таламаску и рассказать Стирлингу о том, что случилось с Моной. Но зачем?
Стирлинг не был папой Григорием Великим, хвала небу, а я не был святым Лестатом. Мне не нужно было идти виниться перед ним в том, что я сделал с Моной.
Но ужасное раскаяние нахлынуло на меня - всепоглощающее осознание того, что все мои силы – темные силы, все мои таланты - недобрые таланты и все, что бы я ни делал – ведет к злу.
Впрочем, разве прошлой ночью Стирлинг не сказал Квинну, что Мона умирает? Какой был смысл в этой информации? Могло ли оказаться так, что он каким-то образом тоже замешан в то, что случилось? Нет. Не могло. Квинн не выбежал от него, чтобы разыскать Мону. Мона явилась на ферму Блэквуд сама.
- Рано или поздно я все объясню Стирлингу, - негромко сказал я. – Стирлинг оправдает меня, но не в этом дело.
Я взглянул на Квинна.
- Ты все еще слышишь ее?
Квинн кивнул.
- Она просто идет, смотрит по сторонам, - сказал он. Он был расстроен, зрачки его глаз пульсировали. – Зачем говорить Стирлингу? – спросил он. – Стирлинг не скажет Мэйфейрам. Зачем обременять его секретом?
Он выпрямился.
- Она идет по площади Джексона. Мужчина следом. Она ведет его. Он чувствует, что с ней что-то не так. У нее есть на него виды. Она знает, что он хочет. Она заманивает его. Она, бесспорно, хорошо проводит время в туфлях тетушки Куин.
- Перестань следить за ней, - сказал я. – Я серьезно. Мне нужно кое-что рассказать тебе о твоей маленькой девочке. Она хочет дать о себе знать Мэйфейрам. Ничто ее не остановит. Есть вещи, которые ей необходимо узнать от них. Кое-что я почувствовал, когда…
Комната была пуста. Квинна не было. Я разговаривал с мебелью.
Я услышал, как открылась и закрылась задняя дверь. Все произошло очень быстро.
Я вытянулся, со крипом раздвинув мебель, откинул назад голову и «поплыл», едва закрыв глаза. Я впал в полудрему. Какого дьявола я не нашел жертву? Конечно, мне больше не нужно питаться каждую ночь, даже каждый месяц, но когда вы совершаете Темный обряд, неважно, кто вы – вам необходимо подкрепить силы, потому что вы позволяете испить из самых истоков своей жизни. Суета сует. Все ничтожно и под солнцем, и под луной.
Я уже был ослаблен, когда отправился общаться с Ровен Мэйфейр, это было моей проблемой и причиной, почему меня преследовал дух. Неважно.
Кто-то скинул мою ногу со стула. Я услышал пронзительный женский смех. Потом смех множества людей. Тяжелый запах сигар. Звон бокалов. Я открыл глаза. Оказалось, что в квартире полно людей!
Обе двери на балкон были распахнуты, и там теснились люди: женщины в длинных сверкающих платьях с глубоким декольте, мужчины в легких черных смокингах с блестящими атласными лацканами. Почти оглушительный гул болтовни и громогласные всплески веселья, но оглушительные и громогласные для кого? Проплыл поднос в руках облаченного в белый пиджак официанта, который прошел сквозь мои ноги, а на столе перед собой я увидел дитя, румяное дитя, уставившееся на меня. Это была очаровательная девочка с быстрыми черными глазами и красиво завитыми черными волосами, лет семи-восьми, прехорошенькая, просто прелестная.
- Душка, мне очень жаль, - сказала она, - но ты теперь в нашем мире. Мне тяжело говорить об этом, но ты попался.
Она имитировала британский акцент. На ней было маленькое платьице, как у морячки, белое с голубыми полосками, длинные белые гольфики и крошечные черные туфельки с ремешками. Она обхватила руками колени.
- Лестат, - рассмеялась она и показала на меня пальчиком.
Затем за стол - на стул, развернутый ко мне, - спустился дядюшка Джуллиан, принаряженный, как на прием: белый галстук, белые манжеты, белые волосы. На него наплывала толпа. Кто-то кричал на балконе.
- Она права, Лестат, - сказал дядюшка Джуллиан на безупречном французском. – Теперь ты принадлежишь нашему миру. И я должен сказать, твои апартаменты божественны, я также в восхищении от картин только что прибывших из Парижа, а твои друзья так умны, а мебель – ее так много, кажется, ты забил ею все углы и закоулки, дальше придется приглашать кричного мастера.
- Но я думала, мы на него сердиты, дядюшка Джулиан, - сказала девочка по-английски.
- И это так, Стелла, - сказал он по-французски. – Но мы в доме Лестата, и не важно сердиты мы или нет – прежде всего, мы были и остаемся Мэйфейрами. А Мэйфейры всегда вежливы.
Это заявление заставило ее снова рассмеяться, и она приподняла свои мягкие нежные щечки, одежку под морячку, носочки, блестящие туфельки и шумно плюхнулась со стола прямо ко мне на колени.
- Я так рада, - сказала она, - потому что ты совершенный денди. Тебе не кажется дядюшка Джуллиан, что он слишком красив для мужчины? Ах, я знаю, Лестат, ты не тот, кто любит обсуждать всякие гендерные штуки…
- Довольно! – взревел я.
Из меня вырвалась, ударившись о стены, ослепляющая очищающая вспышка силы.
Повисла мертвая тишина.
Передо мной стояла Мона, глядя на меня безумными глазами, без накидки, в гладком шелке, сразу за ней – Квинн, нависающий над ней, с лицом, исполненным сочувствия.
- Лестат, что случилось? – спросила Мона.
Я вскочил, прихрамывая, выбежал в коридор. Почему я так двигаюсь? Я заглянул обратно в комнату. Вся мебель была немного сдвинута. Беспорядочно расставлена! Двери на балкон открыты.
- Посмотрите на дым, - прошептал я.
- Дым от сигар, - вопросительно произнес Квинн.
- Что случилось, босс? – снова удивленно спросила Мона. Она подошла ко мне, обняла и поцеловала в щеку. Я поцеловал ее в лоб, убрав с лица волосы.
Я не ответил ей. Я не стал им рассказывать. Почему я не рассказал им?
Я показал им спальню, где окна заменяли изображения окон. Продемонстрировал облицованные стальными листами двери и надежный замок. Объяснил, что дом охраняется смертными охранниками двадцать четыре часа в сутки. Сказал, что им следует опустить плотный полог и спать в объятиях друг друга. Ни один луч солнца, никто – ни смертный, ни бессмертный – не побеспокоит их. И в их распоряжении будет предостаточно времени до восхода. Можно разговаривать, сколько заблагорассудится. Можно прохаживаться, да. Но ни в коем случае не шпионить за Мэйфейрами. Никаких попыток проникнуть в тайны. Не искать потерянную дочь - пока. Не возвращаться в Блэквуд Мэнор. Я сказал им, что мы встретимся завтра, когда настанут сумерки.
Теперь мне необходимо было уйти. Необходимо.
Я испытывал потребности уйти отсюда. Уйти отсюда. Уйти отовсюду. Вырваться за город.
Отправиться в окрестности обители Таламаски.
Отдаленный грохот грузовиков со стороны речной дороги. Запах травы. Я шагаю пешком. Трава мокрая. Холм в окружении дубов. Отделанный белыми обшивочными досками дом, кажется, вот-вот рассыплется. Так у них идут дела в Луизиане. Кривые стены, покосившаяся крыша, с которой свисает вьюн.
Я иду.
Оборачиваюсь.
Он был здесь. Яркий дух в черном фраке, идущий, как и я, по траве, покрытой каплями, как брызгами шампанского. Шел. Остановился. Я рванул к нему, схватил, пока он не успел исчезнуть, за горло. Вонзил пальцы в плоть, которая была невидима, причиняя боль тому, что было нематериально. Да! Я поймал тебя! Дерзкий фантом. Взгляни на меня!
- Думал, что можешь меня преследовать! – прорычал я. – Думал, тебе удастся вытворять такое со мной!
- Думаю, да! – сказал он язвительно по-английски. – Ты забрал ее, мое дитя, мою Мону!
Он сделал попытку вырваться. – Ты знал, что я ее жду. Ты должен был отпустить ее ко мне.
- И из какой же ты ненормальной полупрозрачной «Жизни после»? – поинтересовался я. – Что значат твои слабоумные мистические обещания? Ну же, из какого потустороннего мира ты лопочешь? Давай, рассказывай. Послушаем о солнечной стране Джулиана! Свидетельствуй, как много эктоплазматических ангелов спешат к тебе на помощь, опиши изумительные картины своего классного, чертова, самим же выдуманного, самим же обожаемого бытия в астрале! Куда, дьявол тебя дери, ты хотел ее забрать? Будешь мне рассказывать, что Лорд Вселенной посылает приведений, вроде тебя, провожать маленьких девочек в рай?
Я сжимал пустоту.
Я был один.
Меня окутала томная теплота, от вибрирующего в отдалении рокота грузовиков здесь, вокруг меня, тишина казалась завораживающей, а свет мерцающих фар - прекрасным.
Кто станет жалеть о глубоком безмолвии ночей, минувших столетия назад? Кто станет поминать беспросветную тьму, не знавшую электрических огней? Не я.
Когда я добрался до обители Таламаски, Стирлинг стоял на террасе.
Растрепанные серые волосы, хлопковая пижама, небрежно подпоясанный халат, босые ноги… Смертный никогда бы не заметил его, притаившегося здесь, в тени.
Его лицо выдает человека, способного сопереживать; он вежлив, терпелив и насторожен.
- Я забрал ее к нам, - сказал я.
- Я знаю, - ответил он.
- Я поцеловал Ровен Мэйфейр, - сказал я.
- Ты сделал «что»? – спросил он.
- Они открыли на меня охоту, духи Мэйфейров.
Он не ответил, только слегка нахмурился, непритворно удивившись.
Я бросил взгляд на обитель. Пусто. Бедная родственница, пристроившаяся среди отдаленных коттеджей. Какая-то новенькая последовательница пишет в блокноте при свете лампы, похожей на вытянувшего шею гуся. Я любуюсь ее сосредоточенностью. Я жажду ее. Нет, я не собираюсь пить ее кровь. Нелепая идея. Абсолютно недопустимо.
- У тебя не найдется для меня спальни? Пожалуйста, – прошу я. – Просто комнаты, в которой можно плотно задернуть шторы?
- Да, конечно, - отвечает он.
- О, Таламаска вновь готова положиться на мою честь!
- Но я же могу на нее рассчитывать, разве нет?
Я проследовал за ним в передний коридор, затем мы стали подниматься по широкой квадратной лестнице.
Это было так удивительно - быть его гостем, ступать по шерстяному ковру, будто бы я - смертный.
Спать под крышей, которая не была моей крышей. В следующий раз я сделаю то же в Блэквуд Мэнор. Это может выйти из-под контроля. Пожалуйста, пусть это выйдет из-под контроля!
И вот мы в благоухающей уютной спальне, такой, какой ей и положено быть.
Столбики кровати украшает резьба, полог соткан из кружева и сквозь него можно рассматривать застывшие водные разводы на потолке, уютное, успокаивающее переплетение мягкого света и легкой тени, ласковое сияние лампы, темные пятнышки по краям старых зеркал, стулья на тонких ножках.
- Почему тебя преследуют духи Мэйфейров? – мягко спрашивает он. Его манера обращаться ко мне исполнена уважения. – Что ты видел?
И, когда я не ответил:
- Что они сделали?
- Мона, давно, родила дочь, - прошептал я. Да, он все знает, разве нет? - Но ты же не можешь рассказать мне подробности? Нет?
- Нет, не могу, - ответил он.
- Она хочет найти ребенка, - сказал я.
- Правда? – отозвался он вежливо. Он испугался.
- Спокойной ночи, - сказал я и повернулся к кровати.
Он покинул меня. Но имя ребенка ему было известно.
Вот и все, чего я от него добился. Он знал имя и природу существа, но не мог мне рассказать.