фото автора
Первый осколок
Agua alta! Гудок, дли-инный такой. Не понять спросонья, на пароходе что ль? Нет, на суше. Не качает, окно не круглое. Хотя, если оценить гудки и вопли за окном, суша тут очень и очень относительное понятие. Мокрая она, суша эта. В первый день солнышко радовало. Так всё и светилось, купола, окна *пылающей готики*. Даже лев на колонне выглядел добрым котом. И Егорий святой, как бы и кольнул змея пикой, но так, будто хотел сказать, - Слышь ты, вали отсюда по хорошему. Чего на дороге развалился?
Квадратный карандаш колокольни с четырёхгранной зелёной кровлей, аж на сто метров, никак не меньше, воткнулся в небо. Пишет на редких облачках - Привет! - Участникам! Тьфу ты, каким ещё участникам? Понесло куда-то.
С радости ли великой, с глупости ли обычной, поскакал Жих по улочкам, перво-наперво поесть. А как же? Народы сии будут познаны по кухне их! Пошёл познавать и в результате, в который раз нарвался. Итальянская кухня в исполнении , то ли филипинцев, то ли малайцев, ну совсем получилась не итальянская. А где было по другому? Что Париж, что Крит, всё, по первости, гадость какую съешь, потом начинаешь оглядываться. Куда мол, добрые люди поесть ходят?
И главное дело, ну хоть бы раз не со жратвы начал! Не всё ж желудком познаётся. Но, раз сказали дурню, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, так он и рад пользоваться. Не могу, говорит, я, сразу все местные красоты сердцем воспринимать. Потому как, беречь надо сердце. Надо мол, окольным способом. Как будто желудок не свой, а заёмный.
Жих, прекратил наконец свои самотерзания и сев на постели, стал нашаривать ногами тапки. Нашёл, встал, подошёл, наощупь, чтоб чего не своротить по дороге, к окну. Пришлось растворить сначала раму, а затем ставни. Под окошком какие-то, одинаково одетые мужики, расставляли помосты, подумал бы что трибуны для парада, только вот, что за умник станет парады в переулках устраивать. Потом, ещё раз помянув гудки и вопли, понял – наводнение! Вон, вода уж по щиколотки мужикам, сплошь обутым в болтные сапоги. Ишь ты!
Перед вылетом, Жих, наслушавшись доброхотов-советчиков, заскочил таки на работу и запихал в чемодан пару хороших, резиновых сапог, да с утеплённой подкладкой. Народ на службе покатывался со смеху, - Никак болота осушать поедешь?- ржали сослуживцы. Пускай бы поржали теперь, когда без такой нужной вещи и до магазина не дотопаешь. Умники. Смеётся тот, у кого сапоги!- ещё раз удовлетворённо подумал Жих и упал на койку, досыпать. Тут братцы Европа, ежели не бегут будить, не орут там, - пожар! - Потоп! - то и нечего суетиться, до завтрака ещё далеко.
Вчера похуже стало. Тума-ан. Нет, конечно и у нас туманы бывают и холод и всё такое. Особенно по зимнему-то времени. Ну так и тут север! Не северный север, а север Итальянский. Он же должен быть теплее? Должен! По всему так. Ещё про Чиполино когда читал, так там понятно было, что в Итальянской земле тепло-о. А тут? Ну, земля стало быть самая, что ни на есть итальянская , а холод собачачий . Жих по улицам-то бродил, бродил. Ворот куртки поднял до ушей, все отверстия доступные воздуху законопатил, беретку по самые опять же уши натянул. Ещё и брови насупил. Всё одно холодно! Все кости свои Жих наперечёт почувствовал, так они гремели внутри организма от холода. На набережной , по приезду, подумал ещё (надо ж такому случится, как за границу поедешь, так и думать начинаешь) подумал, - шарфики повсеместно продают и красивые и недорого, а зачем? Зимы-то никакой. Теперь понял. Про одно только не понял, какого ж пряника себе не купил?! Сей же час шею обмотал бы и нос спрятал. А то и не купил, что хотел приглядеться, где подешевле будет. Вот и ходил, ёжился да кукожился, на витрины поглядывал. Углядел мужичков, не туристов явное дело. Ныряли мужички в какую-то невзрачную дверку, после оттуда выныривали уже бодрее. Совершенно справедливо рассудив, что местный контингент лучше знает, как с холодом бороться, Жих тоже сноровился в эту дверку шмыгнуть. Мышка тоже, понимаешь. Ну не мышка, а норка оказалась по нему! Вглубь всё столики понаставлены, прилавок длинный, вдоль прилавка мужики в очередь, явно что не за сахаром. Жих тоже присоседился. Стоит , слушает, на ус мороженый мотает. За прилавком мадам, возраста вполне бальзамовского. Самое её дело, бальзамы всякие наливать. Мужики всё больше винцо брали, но один Жиха порадовал,-
Una grappa.- говорит. И после этих слов подаёт ему дама аккуратный бокальчик. Сразу видно граммов сто! И прозрачное оно. Мужик тихонько отхлебнул и на глазах у Жиха порозовел. После того уже и Жих сподобился в первые ряды и тоже смело так, - Уна граппа, - говорит. Тётенька на него глянула и уже другой бокальчик наплёскивает, поболее. Жих ещё, для порядку, ткнул в ближайшую к нему закуску. Подали, пирожок какой-то, с виду невзрачный, но на запах приятный. Как и граппа эта самая. Жих бокальчик взял, аккуратно, не расплёскивая жадной рукой, до места доставил, принял внутрь, подождал....Да-а! Эффект получился нужный, тепло побежало от желудка во все стороны, колотун отпустил. Нос у Жиха и шмыгать перестал и цвет свой нормальный обрёл. Закрепив лечение пирожком, Жих поклонился хозяйке, расплатился и вышел, экскурсию продолжать. Ничего! И в Италии жить можно!
второй осколок
Покойный Иосиф Александрович, называл этот город, городом рыб. Монтескьё, упоминал в этой связи , бобров. Жих, гуляя третий день под дождём, думал, что скорее всего это город улиток. Вон, как все медленно ползут от витрины к витрине. И зонты, как улиточьи домики. Ну, может те, которые за витринами устроились, они рыбы. Сидят в своих сухих аквариумах, на несчастных улиток лениво посматривают. Ждут. Заползёт какая-нибудь любопытная . Тут её сейчас из скорлупки вынут и пока она, улитка эта, в себя приходит, ну ей чего-нибудь продавать. Или маску пострашней, или рюмку поцветней, или вообще, вещь какую-нибудь непонятную но страшно завлекательную.
Дёрнется улитка назад шмыгнуть, под зонт да на улицу, но куда ей мягкотелой и размокшей против скользких, хитрых, улыбчиво-зубастых рыб. Глядишь купит чего, потом дома порадуется, когда обсохнет.
Может конечно, при Монтескьё, тут и бобры водились. Всётаки триста лет прошло, кто знает? Теперь тут точно рыбы заправляют. А улитки что же? Ползут дальше, из-под зонтов глазеют. По улочкам, по мостикам. И всё пешком! По каналам, оно конечно, лодки, катера, гондолы. На самом большом Канале так и вовсе параходы народ катают, по делам да на работу возят. А в глубине города, в глухих, полуслепых, мокрых лабиринтах – шлёп-шлёп по лужам, скрип-скрип сапогами.
Да, дворцы-палаццо, виллы, величественные храмы, плетение решёток, мерцание света в венецианских окнах – всё здесь. Но есть ли другой город? Где живут, где не музей? Или все тут, так и живут в музеях? Но рыбы в музеях не живут. Рыбы там работают экспонатами.
Вода. И жизнь и смерть этого города вода. Город, под лучами солнца, казавшийся яркой, живой картиной, теперь, под нескончаемым дождём, походит на труп. Труп громадной рыбы. И ползут по её хребтам-мостам, по скелету улиц тысячи улиток. Смотрят, где ещё, что живое осталось. Отщипывают кусочки, с собой волокут...
Лев, что на колонне, тоже вымок и обозлился. В лапы лучше не попадаться. Витязь, на другой колонне, продолжает пронзать копьём вредного дракона. И уже безо всякого сожаления.
Нет, это всё вода! Со всех возможных сторон вода. Она льёт с неба, она наступает из лагуны, она внутри всех здешних и приезжих рыб-улиток и ещё какой ни попадя живности. Кажется она уже бежит по венам и артериям, по малым и большим сосудам. Ещё немного и останется только она. Вода. Нужно как-то её отoгнать, выжать, осушить !
- Уна граппа! Пер фаворе.
- Prego! Signore
- Полегчало? Синьёр?
- Ага любезный, Gracie mille.
Осколок третий
Ко всему привыкаешь. Три дня мокрой жизни и уже сам, как рыба в этой воде, то есть в этих переулках. Уже что-то кажется давно знакомым, своим. Уже точно знаешь, что если свернёшь направо от гостиницы, то через пару мостов будешь на Сан-Марко. А если налево пойдёшь, то коня потеряешь. Вот же фольклор приставучий! Нету тут коней! Нет, правда парочку дядек на конях видел, ну да это же скульптуры. Памятники известным кондотьерам. Чего-то они там, где-то отвоевали для тогдашней республики. Урвали ещё кусок суши. А то все острова и островки на которых расположился город, постоянно подъедало море. Кое-где приходилось засыпать землёй каналы. Интересный вопрос возникает, а где же брали для этого землю? Вот, например, остров Джудекка со временем даже увеличил свою площадь! Но надо заметить, что этот случай единственный.
А основную живность, проживающую на стенах, балконах, колоннах, панно – составляют львы. Их великое множество, маленьких и больших, злых и не очень. Многие с крыльями. На карнизе крыши отеля, где поселился Жих, наискосок от окошка, тоже обосновался один лев. Мафусаилом звать. Сам как-то представился. Ну, конечно не вслух, но так он на Жиха поглядел, что тот сразу и услышал в голове,
- Привет! Я Мафусаил, будем знакомы.
- Очень приятно! – ответил мысленно Жих, - всегда рад новому приятельству.
- Ну как тут у вас, на карнизе, не дует?
- Дует братец, да я привык уж. Не первый год сижу.
- А что, по какой надобности сидите? Для красоты, или для охраны?
- Больше-то для красоты, но и для охраны. Вот ежли , к примеру, полезет к тебе какая нечисть, я глядишь и пригожусь, пугну.
- Дело хорошее, значит могу спокойно спать.
- Ты б спал-то поменьше, походил бы, поинтересовался, пока погода ещё есть.
- Так какая ж погода, мокро всё?
- Ну, это братец ещё не мокро. Гуляй да радуйся.
- Ну тогда пойду, до вечера что ль?
- Ага. Чао!
Ну вот и пошёл Жих гулять. А погода всё же не очень была. Хороший хозяин, как говорится, собаку со двора не выпустит. Ну а если выпустит, то уж только для того, чтоб самому куда с ней прогуляться. Скажем в тратторию или там в пиццерию. Жих такую картину наблюдал. Нашёл он приличное заведение для пропитания. Самое что ни есть местное! Случайно его туда дождь загнал. Ну совершенно уже было не в моготу мокнуть. Тут он и увидал надпись знакомую – Pizza! Обрадовался, тут дескать, языков знание не нужно. Скажешь только – Пицца! И голодный не останешься. Сказано- сделано! Зашёл, куртку мокрую на крюк повесил, место свободное углядел, пристроился. Греется, официанта ждёт, чтоб заказ сделать. Уж раза три про себя повторил – Пицца пер фаворе! Уна граппа, два раза. Подошёл к нему персонал местный, глаза внимательные с под очков нацелил, поздоровался – Буоно джорно, синьор!
- Жих, заготовочку домашнюю выдал,- Пицца, граппа, всё такое.
Официант кивнул и полетел на кухню. Быстро вернулся, руками развёл огорчительно. Сказал много чего. Одно только Жих понял, пиццы не будет. И что теперь делать? Но официант ему меню с картинками выдал и пальчиком потыкал, есть, мол, вот это и вот это. Вот это, оказалось разнообразными макаронами под названием паста, да спагетти. Надо сказать, что Жих макароны не любил. Ну вот не любил и всё! А тут капризничать же не станешь. Подавайте, говорит, ваши спагетти кон фунги, по нашему это с грибами. И главное говорит, - граппу не забудьте. Надо было бы конечно, кон карно брать, это хоть с мясом, но, первое слово дороже второго. С тем и остался. А макароны оказались по – домашнему вкусными, горячими, вот только что с плиты! Жих так увлёкся процессом, что и не слышал соседней шумной компании, впрочем шумели дружелюбно и весело, поедая при этом те же спагетти с громадной сковороды, стоящей прямо на столе. Вот только трудновато было мотать спагетти на вилку. Жих, как мог, помогал себе ножом, чтоб не опозориться перед Европой. Но как раз тут-то и опозорился. Кто-то, довольно бесцеремонно выхватил у него из руки нож и так же бесцеремонно воткнул ложку. Жих увидел невысокого, плотного дядьку в засаленном фартуке. Лысого и в очках. Очень похожего на давешнего официанта, только постарше. Дядька завладел Жиховскими столовыми приборами и стал наворачивать спагетти на вилку помогая себе при этом ложкой! Так получалось намного ловчей и аккуратней. Потом он вопросительно поглядел на Жиха, мол, понял ли? Жих благодарно покивал и тут же произвёл пробное наматывание – получилось! Дядька одобрительно погладил Жиха по голове и довольный удалился. Главный повар местный, - догадался Жих. Соседняя компания похлопала в ладоши. Жих поклонился, компания покатилась со смеху, впрочем ничего обидного для себя Жих не усмотрел и с ещё большим аппетитом принялся за еду.
А чего это про собак вспоминали? Ну так в этой ресторации их аж три штуки обретались, с хозяевами конечно. И обслуживающий персонал относился к псам вполне дружественно, как к давно знакомым, постоянным клиентам.
Осколок четвёртый.
Подвела Жиха книжка, как всегда. Уж очень он любопытный. Любое печатное слово, у него не то чтоб доверие вызывает, но интерес уж точно. А кто там был,- если про места разные пишут, - а как это далеко? В этом случае, книжка попалась пронзительная.* Нет, она не вышибала слезу, не лезла в душу, не пинала под дых разными фактами. Она зажила в унисон с Жихом. Ну как так? Семнадцать лет человек ездил в один город, зимой ездил, хотя и здоровья ему это стоило не дай и не приведи. И Жих решил – поеду! Что за город такой, что за место такое? Упёрся, напрягся и поехал. Но билет однако, взял туда и обратно. Впрочем, тот писатель тоже, жил сколько мог и уезжал. Один раз только остался , на острове Сан-Микеле.* Самый зелёный остров в архипелаге, в смысле растений. Там и покоится.
Всего, в книге, Жих понять не смог, может ума не хватило, может терпения. Но во всяком случае очень ему хотелось побывать там, где бывал этот писатель, посмотреть своими глазами. Нет, не для сравнения, чтобы попробовать понять. Зачем? Зачем столько раз возвращаться, что же тут такого замечательного. Что за набережная такая – Инкурабили*?
И вот ходит теперь, проникается. Но видит совсем другое, своё. Может и правильно. Сущность хорошей книги выражается не в том чтобы похоже получилось, а в том, чтобы на этой базе родилось своё. Своё видение, свои образы, своё понимание. Что уж там за пять дней поймёшь да осмыслишь? Промокнуть успеешь и оттого заболеешь какой меланхоличной болезнью, особенно ежели при наличии такой сырости, да ещё склонность к ипохондрии имеется. А раз заболеешь, то прямая тебе дорога на Набережную Неисцелимых.
Бродило когда-то по Европе страшилище. Чума. Бродило, да и набрело на острова в море. Острова оказались полны жизни. Самое любимое лакомство у чумы, жизнь. И стала она жрать всё и всех. И стали люди скучны да заброшены друг дружкой. От страха дома заколачивали с ещё живыми соплеменниками. Многих сгоняли на мыс одного из островов. Пусть мол, сами, как хотят. А мы,- говорят, - церковь построим, ежли что. Ну, в смысле ежели чума уйдёт, не заберёт всех. Вот и появилась такая набережная – Неисцелимых. Для тех, кого лишили надежды.
Чума ушла. Церковь построили, как обещали. Набережная осталась. Остался небольшой клочок суши. Нет, там нет следов крови, не валяются забытые кости. Тоска там осталась, чумовая тоска.
А ещё, если стоя на этой набережной, посмотреть на соседний остров, то покажется вдруг, что смотришь ты совсем на другой город. Город, который на севере, на настоящем, не итальянском. И не канал это перед тобой, а река. И не набережная Неисцелимых под ногами, а скажем Университетская набережная. Когда туман и гудки, то нет-нет да и покажется на той стороне знакомый шпиль с корабликом. Только покажется. А ты здесь неисцелённый, неисцелимый...
Зачем приезжал сюда писатель семнадцать лет подряд? Не было ответа в той книжке. И Жих ответа не узнал.
А знаете зачем у львов в этом городе крылья? Это чтобы улететь, если уж совсем мокро станет.
21.10./01.11.2009.
*книжка – Watermark. Joseph Brodsky.
Или – Набережная Неисцелимых. Иосиф Бродский.