рассказ
В ЕГО МОЛОДОЙ И ГОРЯЧЕЙ КРОВИ БРОДИЛИ НЕРЕАЛИЗОВАННЫЕ ГОРМОНЫ
И ВЫПЛЁСКИВАЛИСЬ ЧЕРЕЗ КРАЙ ЗАКИПАЮЩИЕ АМБИЦИИ.
Ляля сидела, уткнувшись в телевизор. Её мозги плавились от скуки, а тело стыло от
заброшенности. Глубоко ввинтив себя в кресло, она сосредоточилась на очередном русском сериале, где пожилой и обаятельный следователь боролся с преступным элементом. «Хорошо ещё, что не скатилась до бразильских шедевров», - подумала она вяло. Сидела так она уже часа четыре без перерыва. Но Лялю сегодня это, и всё остальное тоже, не волновало. Обставившись тарелками со всевозможной снедью, она незаметно набирала с трудом сброшенные килограммы и постепенно переставала понимать смысл происходящего на экране. Ближе к ночи, если не свершится что-нибудь, из ряда вон... разбитая и уставшая, с грузом вины и съеденного за день, она пойдёт спать. Шабат (а это был, именно, шабат) Ляля недолюбливала. Оставаясь с одиночеством на пару, свою непарность она ощущала ещё глубже. А сегодняшний выходной день, как раз, и был не самым приятным из всех.
В юности Лялина жизнь всегда была активна и насыщенна. Сейчас она часто «перелистывала старые страницы», вспоминала «сыгранные» романы и грустила. За долгие годы одиночества она научилась ждать. Ждать того единственного, который обязательно когда-нибудь найдёт её. Ждать сына: сначала его появления на свет, потом с вечеринок, сейчас из армии. Ждать ясного неба, не очень жаркого лета, освежающих душу и землю проливных дождей, повышения зарплаты, мира с арабами и во всё мире, опаздывающих к столу гостей...
Реальность, в которую, как в открытый космос, ежедневно выходила Ляля, последние несколько лет не сулила для неё разнообразия и выглядела бледнее, нежели она того желала... хотя на небо, птичек и цветы внимание она обращала всегда. К дефициту впечатлений, как к второсортному чаю сахар, она добавляла игры своего воображения, и тогда полученный «напиток» годился к употреблению. Если же отодвинуть в сторону воображение, то можно сказать, что Ляля вела образ жизни среднестатистической женщины, без партнёра и личного транспорта... с собакой, мамой и сыном, и, обладая, при этом, общительным нравом и хорошей фигурой.
Обычно, выходило так, что, выпив шабатнюю чашку утреннего кофе, Ляля делала несколько кругов с Сельвестром вокруг детской площадки, далее по дорожке, и обратно тем же маршрутом возвращалась домой. Сельвестром звали пса, крупной «дворянской» породы, с умными глазами и доброй, снисходительной улыбкой. Ещё в нежном возрасте, он был подобран Лялиной мамой на автобусной остановке. Впоследствии, Софья Яковлевна стала и его «личной мамой». После прогулки, чтобы не маяться дурью, Ляля предпочитала маяться с домашними делами, специально припасёнными для «развлечения» в течение недели.
Случалось, Ляля не могла справиться с захлёстывающей её, от макушки до кончиков пальцев, волной то ли слабости, то ли плохого настроения, а может, влияла скверная погода или еще, Бог знает, что... и устоявшийся и привычный уклад жизни последнего года давал сбой. Она усаживалась перед телевизором и проводила в таком положении весь шабат. Если это состояние ограничивалось одним днём, компанию ей составляли Сельвестр и «ящик». Пёс уютно пристраивался рядом, казалось, сочувствуя своей хозяйке, и клал морду ей на колени, изредка преданно засматривая в её глаза. А, уже много лет здравствующий телевизор, гипнотизировал Лялю, нахально уставившись ей прямо в лицо.
Обычно, ещё с вечера предчувствуя, как грозу, надвигающуюся на Лялю жестокую хандру, мама утром задерживалась в своей комнате дольше обычного: прихорашивалась перед зеркалом с особой тщательностью, просматривала свежие газеты, обзванивала подруг-знакомых – в шабат звонки дешевле, и переживала за Ляльку. Софья Яковлевна, пережившая к этому времени немало и напоминавшая своим характером стойкого оловянного солдатика, искренне не понимала Лялиного поведения, но, чтобы не докучать и, ненароком, не обидеть, уходила. Переехав на новую съемную квартиру, женщина быстро обжила близлежащую территорию и чувствовала себя на ней, без пяти минут, старожилом. Она знала, где можно посидеть с книжкой, или просто подумать, и не выглядеть при этом несчастной и одинокой. Она умела, как говорила сама, "держать удар". Поэтому Ляля, после маминого ухода лишённая остатков самоуважения, обречённо заваливалась в кресло, оставалась в нем надолго.
Иначе выглядела палитра Лялиной повседневности, когда её сынок сообщал, что на «шиши-шабат» приезжает домой. В этом случае, уборку Ляля проводила накануне, жарила-парила и садилась ждать сына из армии. Солдат Сашенька – русоволосый и зеленоглазый, симпатичный парень, ещё в школе «за особые боевые заслуги» получил прозвище Македонский. Открывая дверь, он кружил свою мамочку, как пушинку, по кухне и, приподымая, слышал: «поставь – уронишь!», и нежно целовал бабулю. Втроем они резво и весело поглощали приготовленные Лялей разносолы, после чего, дамы сосредотачивали своё внимание на рассказах воина об армейских буднях, командирах и товарищах по оружию.
Все скандалы, связанные с подростковым периодом взросления сына, как то: выяснения отношений «с местной командой», отдельные эпизоды употребления «травки», грубость учителям, синяки-ссадины-переломы... Это, и многое другое, подёрнулось лёгкой дымкой забвения. В семье воцарился долгожданный покой. Ляля стала спать по ночам. Тревожный взгляд обеспокоенной матери сменился томным, с поволокой, заинтересованным взором «женщины на охоте». Прогуливаясь по шуку (рынку) разбитых сердец, она приценивалась к мужчинам «в свободном полёте». Но чаще всего ей приходилось изучать банковские распечатки и, преследовавшие её даже во сне, счета. И ещё она поняла, что армия, со всех сторон, куда ни глянь, сыграла решающую роль в «становлении Александра на правильную дорогу». Сын повзрослел и успокоился... Ляля помолодела и тоже успокоилась... и начала гордиться Израильской Армией, её командным составом, сыном, как бойцом этой армии, и собой, как матерью, вырастившей ей этого бойца...
В день прибытия из родной армии в родной дом, покончив с разговорами и расправившись с многочисленными блюдами, Александр на правах мужчины, по собственной инициативе выискивавший неполадки на хозяйстве, обычно, разбирался с ними по-быстрому, и привозил свою очаровательную подружку Люсеньку. Галантно ухаживая за ней оставшиеся час-полтора, до выхода на дискотеку, радовал маму и бабушку хорошими манерами. В шабат, проведя за обеденным столом несколько приятных часов, все расходились по своим комнатам...
Поначалу, Ляля с Люсей долго кружили вокруг да около. Ляля присматривалась к «Сашкиной крале» и загадочно улыбалась. Расшифровать эту улыбку никто не брался: то ли патока, то ли отрава. Сашка извёлся, Люся явно побаивалась, что экзамен будет с позором провален. Софья Яковлевна однажды не выдержала и, призвав на помощь, неизвестно где приобретённые навыки «дипломатии на высочайшем уровне», обратилась к Ляле: «Корова старая, хватит обнюхивать несчастную девочку, я тебе сказала!». При этом, она употребила один, известный ей, приём – резкое движение правого локтя... и «намозолившая глаза своими придирками, паразитка» оказалась задвинутой в угол, как надоевший, забытый посреди кухни, стул. Ляля не успела даже ахнуть, а мама уже поинтересовалась, угомонилась ли та, или повторить просьбу? При помощи спущенных с цепи мер, процесс получил благоприятное развитие, и постепенно отношения в этой компании сложились легко и без фальши. Каждый был рад повидаться с каждым. А Ляля в очередной раз убедилась, «что маму надо слушать и, что пока она жива, глава семьи, уж во всяком случае, не Ляля".
Часто дочка делилась сокровенным с мамой: «Наш Сашка – мой идеал мужчины». И мама в этом Лялю поддерживала: «Кто лепил - то?» – тем самым давая высокую оценку дочкиных трудов, напрочь забыв, как выговаривала Ляле: «Это всё – плоды твоего воспитания. Мало мы с папой, царство ему небесное, от тебя натерпелись. Яблоко от яблони...».
***
... Познакомившись немного с Лялей, вернёмся вместе с нею в утренние часы шабата. Итак, Ляля выпила чашку кофе, прогулялась собакой и, оставшись одна, уже обставилась тарелками...
Зазвонил телефон, она не двинулась с места, не оторвала глаз от телевизора, а руку от тарелки – потрезвонит и успокоится. Телефон не сдавался. Как говорится, первым здоровается тот, у кого слабее нервы. Ляля, неохотно вырвав себя из кресла и по пути скинув на пол тарелку с чипсами, сняла трубку.
- Лялечка, это Кароль, - услышала она, словно перелетевший через океан времени, знакомый баритон. И сразу узнала его, хотя можно было предположить, что ей, скорее, позвонит сама Английская королева, нежели Алексей, по прошлой жизни именуемый Каролем. Ляля никогда о нём не вспоминала, и полагала, что, если кто-то выпал из её памяти, автоматически исчезала для него и она. И наоборот...
Ляля растерялась.
- Кто? - чтобы окончательно удостовериться, переспросила она.
- Ляля, Лялечка, это Кароль. Ты меня слышишь? Узнала? Как ты там? Слушай, моя девочка, жена уехала в Австралию, наша Ляля родила, и Зойка уехала нянчиться. Ну, так вот, надумал я, в конце-то концов, позвонить тебе... Хочу тебя пригласить...
«Ничего себе! С места – в каръер... Узнала... нянчиться... Дурдом какой-то», - возмутилась в душе Ляля. Но было странно – ведь она, действительно, узнала этот голос и без напряжения включилась и в Зою, и в Кароля, и в своё, дважды произнесённое им, имя... Но отметила, что по всей видимости, у него есть какие-то свои представления о её способностях к запоминанию – оказывается, по его мнению, она должна была узнать его голос. «С какой это радости, спрашивается? Паваротти выискался».
- Мне, конечно, приятно тебя слышать, но несколько неожиданно...
- Да оставь ты, пожалуйста. Приезжай и всё. Покажу тебе Ерушалайм, а там видно будет. Есть рестораны, бассейны, если захочешь. Всё, чего твоя душенька пожелает, будет исполнено. Прошу тебя, только приезжай.
Ляля прервала его.
- Подожди Кароль, расскажи, откуда ты взялся, а потом уже рассмотрим условия контракта.
- Ляля, кончай иронизировать. А взялся я из Ерушалайма. Ты не поняла ещё? Кстати, ты бывала в этом городе? Да? Ну, всё равно, я тебя встречу, как королеву.
«А как же, ты же у нас король», - мысленно съязвила Ляля. «Ерушалайм... грамотей-недоучка». Она была в этом вопросе принципиальна – или русский, или иврит, но никакой каши... И продолжила, пытаясь немного оживить разговор, пытаясь узнать побольше о причине столь неожиданного для неё звонка.
- А как ты нашёл мой номер телефона, откуда узнал, что я живу в Израиле?
- Да ерунда, это всё детали. Какая тебе разница? Хотел – так узнал. И вот, решился позвонить тебе... не тяни зря время – неизвестно, как там дальше всё сложится. Надо бы повидаться. Что скажешь? Приедешь, а?
«Решился он, видите ли. Жена за порог, так он и решился по-быстренькому. Конечно, дальше-то «неизвестно, как всё сложится», - повторила она его слова. А потом что?.. Знаем мы эти штучки, проходили», - рассерженная Ляля едва сдерживалась, чтобы, не высказаться вслух. «Сама в свое время исполняла обе роли – на кровати и под кроватью. Один раз с окошка так сиганула на каблуках, чуть ноги себе не повыламывала. А ещё раз было...». Но Ляля снова подключилась к разговору и отложила воспоминания про отдельные эпизоды своей биографии на другой, более подходящий, случай.
Кароль продолжал находить аргументы, чтобы убедить Лялю не отказываться от встречи, и она понимала по тону и по голосу, как он волнуется. Истосковавшейся по мужскому вниманию, ей было приятно чувствовать этот напор и, тем не менее, хотелось деталей. «Если объявился, пусть рассказывает, как долго он её искал и как много лет любит».
Кароль сменил тактику и стал более лаконичен.
- Ляль, давай там, собирайся. Когда ещё придётся увидеться?
- А что вдруг? Мы столько лет не виделись, всю жизнь прошагали разными дорогами и встреч не искали.
- Кто не искал, а некоторые искали. Ну, это не суть важно. Я всё-таки твоя первая любовь...
«Размечтался», - подумала Ляля, но продолжила разговор, направляя его таким образом, чтобы услышать побольше нежных слов и признаний.
Кароль настаивал на приезде. «Да чтобы я, ни с того ни с сего, помчалась, неизвестно куда и зачем? Что он думает, может я забыла последнюю встречу с ним и позор перед соседями?». Но, всё - таки, язычок прикусила. «Рванёшь сдуру, а он, поди-догадайся, куда надумает спать её положить, может, к себе под бочок? Воюй с ним тогда, да ещё, на чужой территории. Джентельмен джентельменом , а бережёного Бог бережёт. А с работы отпроситься – это, по вашему, так просто? А никайон (уборка), подработку свою, куда я дену? А какой же он был красавчик!».
Но Ляля чувствовала себя такой одинокой и ей так хотелось хотя бы маленького приключения. «А побывать в обществе влюблённого мужчины – это что вам, ничего не значит?». Иногда она говорила себе, что начала забывать, что является женщиной!
Таким образом, Ляля, выясняя отношения с собой, пришла к заключению, что она отказывается оставаться на положении бесполого существа...» и твёрдо ответила: «Нет, я не приеду». Хотела повесить трубку, но Кароль объявил, что завтра позвонит опять, а она пусть пока подумает.
Они попрощались, Ляля выключила телевизор, решив «развлечь» себя, какой-нибудь домашней работой, но это не помогало, в голове всё время прокручивался телефонный разговор. Она разрумянилась, глаза заблестетели. Подошла к зеркалу, покрутилась, подкрасила губы... Все, находившиеся вокруг тарелки с едой, мигом вернула в холодильник, потом встала на весы: «Не страшно, бывало и зашкаливало». К ночи решила, что не поедет, слишком много но...
Чего же, на самом деле, она боится? Ну что случится, если она поедет? Он же ни при каких обстоятельствах, не позволит себе лишнего – ей было доказано это, и не раз, и интуитивно она чувствовала, такому мужчине нет надобности брать женщину силой или обманом – хочешь, пожалуйста, не хочешь, тоже пожалуйста. Именно поэтому, он не стал преследовать и добиваться её, получив в молодости отставку. Тогда, молча, без лишних слов повернулся и уехал, прервав Лялин монолог на самом интересном месте. Вообще-то, Ляля готовилась к отпору, а напора не последовало.
Что будет, если она, увидев его, опять почувствует неприязнь последней встречи, или в его обществе ей станет нестерпимо скучно, да мало ли чего?.. Он приглашает её к себе на несколько дней в квартиру, где живёт с женой. «Хм... помню, как я одну заразу отделала, даже самой, жалко было потом эту дуру безмозглую. Что ж, мне теперь выступать в роли безмозглой?.. И другой женщине не хочется наносить такое оскорбление. Нечего тут раздумывать, не нужно мне всё это, и ему тоже... В конце концов, есть же и законы приличия.
На следующий день Ляля ждала звонка с нетерпением школьницы, идущей на первое свидание. Когда Кароль позвонил, она едва дышала. Они разговаривали долго и на высокой ноте. А голос его, глубокий, с приятной хрипотцой, растревожил её окончательно.
В юности на такие вещи она не обращала внимание, а сейчас, красивые мужские голоса, предпочтительно, баритоновых оттенков (что ещё бОльшая редкость, нежели красивый мужчина), волновали кровь. Именно таким голосом одарила природа Кароля, а по телефону, когда абонента не видно, этот дар особенно проявлялся. И, наделённая безудержной фантазией, Ляля представляла, что разговаривает с красавцем, в которого влюбилась в свои шестнадцать. Это про него она так лихо врала своим наивным и восхищённым его красотой подружкам: «Он такой красивый, потому что актёр, молодой, но уже, знаменитый, а если вы его не знаете, то это ваша проблема, - и заканчивала уверенно, не моргнув глазом: - его портрет в «Советском экране» был, - надо только найти журнал, не помню, куда положила».
... Алексей Корольков, в быту – Кароль, был невероятно хорош собой: фигура атлета, чернильные глаза, детская улыбка, заводила и душа любой компании. Со всеми этими и множеством других достоинств он был неотразим. Несколько месяцев назад (это было в конце семидесятых), за безобразное поведение и бесчисленные пропуски его выгнали из ВУЗа, где он учился на третьем курсе. После чего, Кароль распоясался окончательно, как говорила его мама. Она и отправила его подальше от зоркого глаза местной милиции и карающей руки своего супруга к сестре, в город, где жила и училась на первом курсе медицинского училища изнеженная и избалованная красавица Ляля. И... они встретились.
Кароль был старше Ляли лет на пять и не влюбиться в него в ту пору не представлялось возможным. Он носился с ней, как с хрустальной вазой. Ляля гордилась его красотой и любовью к себе, предъявляя налево и направо в качестве жениха. Она всецело ему доверяла, в отличие от ее родителей и всей многочисленной родни, не знающих, что этот «непредсказуемый» был всегда предсказуем по отношению к Ляле. Он берёг свою принцессу, вместе с её девичьей честью и хотел, когда принцесса подрастёт, жениться на ней. Он не берёг себя, потому что не знал, как это делается, и потому, что жил на полную катушку. Этот «умник» был, к тому же, отъявленным антисоветчиком, чем неоднократно пугал свою, идейно выдержанную невесту. Она, лишь изредка, вместе со своим красавцем, совершала хулиганские вылазки по мелочам: целовала его на глазах у всех желающих и нет, орала, как сумасшедшая, катаясь с ним на «чёртовом колесе», однажды залезла в работающий фонтан. А что уж тогда говорить о её родителях?.. Обессиленные в неравном поединке с единственной дочерью, они были прижаты к стенке её двумя сильными ручками. А Кароль? В его молодой и горячей крови бродили нереализованные гормоны, и выплёскивались через край закипающие амбиции. Переизбыток энергии, не нашедшей себе достойного применения, скоро привёл его за решётку. Государство не имело никакого желания приспосабливаться к излишне свободолюбивым гражданам с авантюрными наклонностями и предпочитало изолировать таковых.
... Неизвестно с чего начавшийся скандал в ресторане, с битьём посуды и мордобоем, прошёл по статье «злостное хулиганство, без отягчающих». Как только показались «милицейские фуражки», интеллигентная мамина дочка была, словно деревце, вырвана им из толпы разбушевавшихся потных мужиков, битой посуды и, уворачивающихся от летающих стульев, официантов, вместе с зажатым в её руке пучком чьих-то волос, и уже заплывшим правым глазом. Невзирая на оказанное ею сопротивление, Кароль удалил её с поля боя. В неразберихе событий, под прикрытием верного дружка, Кароль силой втолкнул упирающуюся Ляльку в подвернувшееся чудом такси, и её отправили домой к маме.
Влетев в подъезд и, на одном дыхании проскочив несколько лестничных маршей, она ввалилась в прихожую своей квартиры в крайне возбуждённом состоянии, с размазанной по всему лицу косметикой и растрёпанной причёской. И потребовала у остолбеневших родителей денег для уплаты за доставку, а после начала долго и громко рыдать. Повергнутые в тяжёлый шок родители были не в состоянии, даже, как говорится, взять у неё интервью по поводу... Мама тихо удивилась, обращаясь больше к себе, чем к присутствующим: «Боже, кого я вырастила?». На что папа охотно и уверенно ответил: «Маньку-облигацию, вот кого. Ты что, не видала, с какими компаниями твоя дочка водится? А сейчас, ты что, тоже не видишь этот, как его, бланш? Раскрой глаза. Я тебя умоляю, Софа, мы всё равно, рано или поздно, будем передачки носить». «Кстати, учти, - обратился он уже к дочери, - тебе, а не твоему принцу или, как его там... Будешь сидеть вместе со своей коронованной особой, только в разных казематах».
Уже из следственного изолятора, Кароль, через «преданных ребят», которыми обзавёлся в новом городе в течение месяца, и которых Софья Яковлевна ласково называла бандитами, запретил своей невесте быть свидетелем защиты. Что?.. Ляля же готовилась идти сдаваться, как соучастница! Но её возлюбленный дал указание: «Вообще не светиться и не показывать нос, куда не просят. Всё. Точка».
Этот королевский жест по отношению к «нашей» хулиганке, был по достоинству оценён Львом Семёновичем – Лялиным папой. Вместе с женой, «посочувствовав парню», они приняли у себя, приехавшую в город, «бедную маму» Кароля. Его папа, «популярным и доступным языком» втолковал своей жене, что «по младшенькому давно тюрьма плакала, два сынакаклюди, третийдурак», и отказался ехать со своей супругой, «в очередной раз позориться из-за паршивца перед всем светом. Это ж надо, довёл таки, нас с матерью до решётки, поганец».
Лев Семёнович сопровождал «несчастную женщину» по всем инстанциям, включая зал суда, и готов был усыновить и Кароля и его маму, или, в крайнем случае, сделать одного из них своим зятем, только, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился. Пока шёл процесс слушания, невеста, с «фонарём» под глазом, уже сидела... запертая в ванной комнате, под надзором мамы и, всё-таки, приехавшего, но принципиально не желающего появляться в зале суда, «смешить людей», отца Кароля. Когда наконец, всё закончилось, одни родители облегчённо вздохнули, другие обречённо выдохнули.
Но Ляля, всё равно перед судом улизнула из дому, сбегала к любимому в КПЗ и, перезнакомившись там со всей охраной, передала любимому незачтённую передачку – сигареты, печенье, мыло... А дальше... писала письма, когда он был выслан на вольное поселение, ждала и любила. Потом писала письма и ждала. Потом только писала письма.
Когда Кароль, по окончании срока, пришёл, заслав к ней в качестве курьера соседского мальчишку, Ляля, встретившись с ним два-три раза «для приличия», разочаровалась окончательно и не захотела больше видеть. Лев Семёнович сказал жене: «Ну, пигалица».
А у пигалицы давно была своя взрослая жизнь, другие тайны и похождения, и другая любовь. Кароль, его нежность и преданность ей были больше не нужны – «и без него хватало». Он не монтировался в её новое окружение – рядом с ней не было места новенькому шраму через всю щеку, приобретённой, конечно же, ненормативной лексике, и, вообще, Кароль уже не был для неё королём. Безбашенность и неординарность уже не производили на Лялю никакого впечатления, а, скорее, наоборот. В тот же самый день, когда мальчишка вызвал её на переговоры, она поставила для себя большую жирную точку в отношениях с Каролем, а через несколько дней, расставшись окончательно, с лёгкостью вычеркнула его из жизни и никогда не вспоминала. И больше уже никто не видел на её лице слёзы, сопли и косметику – одновременно.
Ляля расцвела, стала настоящей барышней, разборчивой и капризной, с множеством воздыхателей. Все её наивные восторги и шалости остались в быстро пролетевшей юности. Как любая из женщин, она прошла свою школу, но, в отличие от многих, хорошо усвоила поговорку про «те же грабли». Каждый раз Ляля наступала на новые. Доказательством служат несколько свадебных фотографий с однообразными декорациями, но сменой мужских персонажей...
А Кароль исчез. Порою, до Ляли доходили слухи о его буйной жизни, женитьбе, рождении дочери, названной её именем. Лишь это последнее заинтересовало Лялю. Еще она слышала, что Кароль будто бы переехал в Израиль. Всё. Далее их пути не пересекались.
...Пока Каролю «не вздумалось приехать» гостем на Родину из Израиля. В ближайшем будущем Ляля тоже собиралась перебраться на постоянное место жительства в эту страну. А к этому времени она побывала трижды замужем, пережила три развода, каждый раз, «отравляя жизнь родителям» – сначала пышными свадьбами, а потом громкими разводами. Похоронила обожаемого папу и, проживая в отдельной квартире, неподалёку от мамы, воспитывала пятилетнего сынишку.
Кароль обрушился внезапно, когда она по оплошности открыла дверь, предварительно не посмотрев в глазок...
Он прожил в её доме, «целых четверо суток и один день, пьянствуя», и, попутно решая какие-то свои дела, спал в зале на диване и тонул в воспоминаниях, связанных с Лялей. Однажды спросил, помнит ли она, как подписывала свои письма – «Газелла». «Газелла?!» - её не смутило то, что она не помнит этого, но возмутило само словцо! Даже неловко стало как-то за себя – это ж надо, какая малолетняя идиотка была. Наверное, имела очень ограниченный словарный запас. Подобрала бы, на худой конец, какую-нибудь собачью кличку, что ли. А может, имелось в виду – газель, в смысле оленёнок? И Ляля всё спрашивала себя: «Ну, почему он должен был свалиться, именно на мою голову? У него же здесь была когда-то, если я не ошибаюсь, двоюродная сестра? Нет, тетка!». И, тем не менее, Ляля кормила его завтраками, обедами и ужинами, которые ему были по-барабану. По вечерам они вместе смотрели телевизор, сидели, при этом, на приличном расстоянии друг от друга, и были натянуты, как две струны. Сашеньку забрала мама, выслушав дочкины откровенные причитания, и высказав такие же откровенные «соболезнования»...
Выходить с Каролем «в люди», под любыми предлогами, Ляля отказывалась. И, всё-таки, один раз согласилась отправиться вместе с ним к его друзьям, где он, весь вечер без перерыва, увлечённо рассказывал хозяевам перипетии их давнего романа, будто это было вчера, и сиял при этом, как полированный буфет. Ляля уже мало что помнила, но виду не показывала. Понимала, что выступает в роли возлюбленной, и не желала уронить его достоинство. На этой вечеринке, прямым текстом, он дал ей понять, как по-прежнему она дорога для него. «Дома ведь, даже не заикался». Ляля, по её собственному выражению, «не плюнула ему в лицо» и не обидела... Но она уже не видела, как красив этот мужчина, с его открытой детской улыбкой и, едва заметным, шрамом на левой стороне лица, как бережно, словно с хрустальной вазой, он обращается с ней... Кароль теперь вызывал жалость и был неприятен ей, а этот факт сам по себе, даже для её отзывчивого нрава, оказался испытанием. А соседи? Ей не хотелось, чтобы они видели в её доме постороннего мужчину, да ещё (стыд какой!) – вываливавшегося из подъезда в нетрезвом виде. «Да что он, в конце-то концов, пьянствовать сюда приехал?». Так что, при сложившихся обстоятельствах, получалась довольна неприятная картинка: Ляля вынуждена была терпеливо ждать, когда этот незванный-нежданный-негаданный покинет, наконец, её дом...
И тут этот звонок. Сколько лет прошло...
- Знаешь, Кароль, я подумаю до завтра и позвоню тебе сама, - желая держать ситуацию под контролем, предложила Ляля и добавила, вроде бы в шутку, но серьёзным тоном: -Хочу сразу же предупредить, если я решусь приехать, то должна быть уверена в своей безопасности.
- Хорошо, найму тебе охрану. Да ладно, чего ты начинаешься? Можешь не беспокоиться, я не знаю точно, что ты имеешь ввиду, но и это, и всё остальное, будет так, как ты захочешь, как было всегда. И не придуривайся, пожалуйста, не к чужому дяде едешь. Я постараюсь, чтобы ты была довольна.
- А что у тебя слышно насчёт... ну, как тебе сказать, в общем, как у тебя обстоят дела
с крепкими спиртными напитками? - подстраховаться никогда не лишнее.
- Лялечка, уже не те годы, родная. Как говорится, я своё и съел и выпил по полной программе. Кстати, если ты имеешь в виду конкретный случай, то скажу тебе по правде, была у меня тогда одна причина напиться, между прочим, уважительная. А, если тебя интересует, пожалуйста, скажу. Зойка, настрадавшись-нахлебавшись, - так она и сказала мне, хотела тогда развестись со мной. Собрала чемодан и вежливо предложила убираться, кстати сказать, к тебе.
«Нет, я не поеду, что я, сумасшедшая – ехать к этому ненормальному», - подумала... и открыла свой шкаф Ляля. На следующий день, после работы, она побежала в «супер-фарм» и купила чудесный мужской парфюм (на всякий случай!), и красивый халатик (пусть будет, приличная вещь лишней в женском гардеробе не бывает).
«Какой чудный халатик», - заметила, как бы невзначай, уже осведомлённая о телефонных переговорах, мама.
Вечером Ляля должна была позвонить Каролю и отказаться от встречи. Но... был куплен парфюм и халатик. Ведь жизнь уже давно её не баловала и не отличалась большим разнообразием: дом – работа, работа – дом; не очень здоровая мама; сын в армии – «не знаешь, что завтра выкинет»; постоянно приходящие счета, от которых «пухнет голова»... А те, редкие поклонники, которые появлялись, время от времени, на её горизонте, вынуждали бежать с первого же свидания и напоминали, в лучшем случае, ощипанных павлинов.
«Но мы же не на необитаемом острове, - рассуждали они вдвоём с мамой, - подождём. Да, и мужики пока не все повыводились».
- Мама, а ведь, Кароль – совсем другое дело, он оттуда, из молодости. Я ведь ждала кого-нибудь из прошлого. Да и любила я его, между прочим. Он – моя первая любовь, если ты это помнишь.
- Ну, раз так, если любила, так это совсем другое дело, дочка. А что? Ты, именно, его ждала? Ну ладно, ладно, я ничего не говорю. Но мне всегда казалось, что твоей первой любовью был Андрюша. Всё-всё-всё, замолкаю.
- Мама, если честно, я никогда не вспоминала Кароля, и поэтому тоже думала, что Андрюша... Оказывается, нет. Но, чтобы не лишать Андрюшу его титула, можно считать Кароля моей второй первой любовью.
Ляля представляла, как встретится с Каролем, как он скажет ей, что она, по-прежнему, хороша... Как он понравится ей. А потом, как ей захочется его поцеловать. А потом... что с ним она сделает потом?! У неё же полный шкаф обалденного белья и классных шмоток!
Сценарий был выписан до мельчайших деталей, с диалогами и светлым будущим в финале. Она забыла о всех страхах и опасениях, о жене, которую не хотела обижать: «Пусть сама о себе заботится, нефиг было уезжать, я - то тут, причём?». Кстати, в её сценарии «жена» вообще не фигурировала.
И вдруг ей подумалось... быть может, она сознательно когда-то не выставила Кароля из дома? Эта мысль промелькнула, но Ляля моментально отогнала её от себя, не заостряя «на этой глупости» внимания... Ах, в себе разобраться порою сложней, чем в ком-то. Глаза её сияли и она летала, словно птичка.
Он позвонил первый, невероятно обрадовав её этим.
- Кароль! Я приеду! - радостно выдохнула из себя счастливая Ляля.
- Нет, Ляля, не надо. Поздно. Сейчас уже ничего не построишь, а ломать я не хочу. Кто знает, чем может закончиться наша встреча, я же ненормальный. Зойка моя столько вынесла от меня... Ещё не хватало мне устроить ей подарок к рождению внучки. Она ведь, не просто жена, не просто мать моей дочери, она подруга моя, моя соратница. Ляля, если тебе кажется, что я говорю высокими словами... но это так и есть – Зоя заслуживает, чтобы я так говорил о ней. Ляля, а правильно, что ты за меня не вышла замуж, а то намучилась бы. Молчи. Не перебивай. Я тогда сделал над собой усилие и исчез из твоей жизни, понимая, что могу нечаянно испортить её... я же любил тебя, и соображал, где ты и где я. Богу – богово, кесарю – кесарево. Разделила нас тогда тюрьма, и оказались мы по разные стороны решётки. Я был королём, когда встретил тебя, а после разлуки вернулся нищим. Скажешь, не так? Молчишь? Меня Зойка тогда спасла, можно даже сказать, подобрала кусочки и сложила заново. И ты не думай, что я не любил её – ещё как любил и люблю. Она у меня и красивая, и хорошая, и хозяйственная. Надо ценить, что имеешь. А ты – память моя, молодость. Я бы сказал, ты была для меня тогда всем лучшим и прекрасным, что бывает в жизни. Молчи, Ляля. Молчи, бога ради. Может, и к лучшему, что не встретились. Значит, не судьба. Ну что ж, прощай. Вот теперь, уже точно, финита. Счастья тебе, Лялечка.
Этими словами Кароль закончил свой длинный монолог и повесил трубку.
Ляля задохнулась: «Кароль, я хочу приехать! Алёша!», - кричала она, но ответом ей были гудки. «Трус! Гад проклятый!», - продолжая орать, она пришла в себя только через несколько минут. Телефон молчал. Телевизор тоже. Алексей не дал ей возможности что-нибудь сказать в ответ, и как-то повлиять на его решение. Все-таки, Ляле думалось, что она смогла бы уговорить его. Только, «на что» уговорить? Бросить жену? Перевернуть вверх дном жизнь всех троих?
Ляля рыдала громко, отчаянно и долго. «О боже, подлец какой, зачем только объявился! Как теперь с этим справиться? Негодяй несчастный, он ещё посмел нагло бросить трубку!». Она металась по комнате, натыкаясь на мебель, пока перед ней не возникло её любимое, многострадальное зеркало. Тогда Ляля продолжила, обращаясь уже только к нему: «С чем ты собралось справляться, ненормальное? Ничего не было. Не-бы-ло. Ну, чего развылось? А побледнело-то как? А глаза-то, глаза, посмотрите-ка, люди добрые, глаза, как у девочки, которой пообещали конфетку, а потом не дали. Обидели бедную. Да, жаль конечно, что поездка не состоялась и не удалось повыпендриваться в красивых шмотках... А ты что, хотело, чтоб тебя жена с лестницы скинула? Всё, баста! Слёзы, сопли-и-и-и... утрись и брось, какие наши годы. А красавица я какая, ты посмотри, посмотри. Да, просто, редкая красота. Разве можно такую красотищу слезами уродовать?».
Закончив беседовать с зеркалом и успокоившись, она сказала себе тихо: «Cкоро подтяну глаза,сразу преображусь и помолодею, потом увидим, кто кого». Ляля умела договариваться с собой.
«Но, подумать только, как я раздухарилась, даже не ожидала от себя такого. А крылья-то, он мне, паразит, всё-таки подрезал. Но ведь, немногие нас любят на этой земле. Да ещё, столько лет. Спасибо тебе, Кароль, за любовь твою, за то, что не забыл меня. И я теперь тебя буду помнить, уж поверь мне. Будь счастлив и ты. Так, уж и быть, цени, что имеешь, и я научусь когда-нибудь, при условии, что найду, кого ценить».
Ляля умыла лицо, но ещё долго в глазах её стояли слёзы, ещё долго она смотрела в тёмное окно и гладила притихшую собаку. И думала, думала о чём-то. А потом, зеркало, в которое опять глянула, совсем случайно, и, которое, всё-таки любило Лялю, начало успокаиваться. Когда она подошла к нему близко, слёз в нём не было заметно. Из зеркала на Лялю смотрели глаза – сухие и грустные.
Ляля включила телевизор, начинался вечерний показ её любимого сериала. «Всё не так уж плохо, - сказала себе неисправимая, умеющая зализывать свои раны, оптимистка - я всё равно буду ждать свою любовь, неважно откуда она придёт: из прошлого, или из соседнего подъезда».
Она всё вспоминала, как Алексей был хорош собою, какие у него красивые, чернильного цвета, глаза и детская нежная улыбка. «А то, и правда, иди-знай, чем могла бы обернуться эта встреча». И всё-таки, Ляля была разочарована и обижена. И ей не пришла в голову мысль, что время не стояло на месте в ожидании их свидания с молодостью...
Вечер уже смотрел в окна, а по телевизору следователь догонял своих преступников. Любимый сынок служил в армии, а мама, «дай Бог ей здоровья на долгие годы», спала в своей комнате. У ног лежал преданный пес. На небе, как нарисованная, с ровненькими краями, висела одинокая луна.
-------------------
картинка взята из интернета