Ненормальный!
Солнечный свет заливал утренний Иркутск. Юрий Васильевич не торопясь покинул павильон пригородной кассы, и, выйдя на крыльцо, полной грудью вдохнул морозного октябрьского воздуха. Красота! В выходные дни народу на вокзале толкается гораздо меньше, чем в суматошные будни. Юрий Васильевич по привычке глянул на большое табло, машинально отметил температуру воздуха и двинулся вдоль трамвайных путей в сторону кинотеатра «Чайка».
На деревянных подмостках привокзального киоска спал человек. Грязный, одетый в лохмотья бомж, неопределенного возраста. Пригревшись на солнце, он живо напоминал бездомную собаку, только выглядел менее привлекательно. В изголовье бродяги, в рваном полиэтиленовом пакете лежали надкусанные куски хлеба - объедки из мусорных баков близлежащего кафе. Жалкое зрелище! И, увы, обыденное.
Юрий Васильевич на мгновение остановился. Две недели назад он присутствовал на отчетной тусовке одной общероссийской партии. На этом эпатажном мероприятии уважаемые партийные лидеры всенародно гордились своими успехами в обустройстве современной России. Крамольная мысль мелькнула в голове:
«Сфотографировать бы этого бедолагу, да еще десяток таких же, убогих. А потом попросить уважаемых господ прокомментировать эти снимки. Интересно, что будут говорить, как изворачиваться?»
Раздраженный женский голос за спиной заставил оглянуться. Опрятная пожилая женщина лет шестидесяти стояла рядом и с нескрываемым отвращением смотрела на бомжа.
- Ну, зачем такая жизнь? Сами не живут и другим жизнь отравляют, заразу переносят. Будь моя воля, я бы их катком в асфальт закатывала! Или как собак бешенных стрихнином травила!
Юрий Васильевич поморщился. Выпад этой миловидной, ухоженной женщины огорчил и обозлил его. Он пристально посмотрел женщине прямо в глаза и задал вопрос, которого она никак не ожидала:
- А что Вы, сударыня, знаете об этом человеке?
Женщина растерялась. Она надеялась встретить поддержку, понимание. А тут какая-то непонятная двусмысленность. Ледяным голосом Юрий Васильевич продолжил:
- Я знаю одного вот такого же бродягу. В 80-х Родина, наградила его орденом Красной Звезды. А в 90-х, как помои «слила в канализацию». Как Вам такой сюжет, уважаемая?
Не ожидая ответа и не желая продолжать бесполезный разговор, Юрий Васильевич резко повернулся. Вслед он услышал всего одно слово: «Ненормальный!»
Нечаянная сцена мысленно вернула Юрия Васильевича в лето 2002 года.
Народу на перроне было не много. В ожидании своего поезда Юрий Васильевич сидел на скамейке и откровенно скучал. Хорошей книги он в дорогу не взял, а чтение дешевых романов любовно-криминальной тематики никогда его не прельщало. От безделья Юрий Васильевич с интересом наблюдал за стайкой голубей, пытавшихся расклевать основательно засохшую буханку хлеба, оставленную кем-то на соседней лавке. Голуби очень старались, но хлебный кирпич ни как не поддавался. Мало того, один жадный голубь, время от времени, пытался отгонять своих сородичей от еды. Это выглядело комично.
- Браток, дай закурить? – неожиданно раздалось рядом.
Юрий Васильевич живо обернулся. Он обладал хорошим слухом, но не слышал шагов незнакомца. Возле него стоял невысокий худощавый мужчина лет сорока в изрядно поношенной куртке-ветровке и мятых брюках военного покроя. Видавшие виды кроссовки, прошитые в нескольких местах, выдавали статус хозяина. Нотки заискивания явно звучали в голосе просителя.
- Да не курю я, … браток! В армии пробовал, не пристрастился.
Юрий Васильевич поднял глаза и встретился с незнакомцем взглядом. Было в этом взгляде что-то такое, что заставило его встрепенуться. Юрий Васильевич полез в карман и достал портмоне:
- Звать-то тебя как, браток?
- Так же как генерала Ермолова. Алексей Петрович.
Юрий Васильевич оживился:
- Ух, ты! Здорово! Держи двадцатку, Алексей Петрович. Иди, купи себе сигарет. Хотя … подожди. Ты сегодня ел чего-нибудь?
Тезка Ермолова неловко улыбнулся и отрицательно покачал головой. Юрий Васильевич, почему-то ожидал именно этого ответа.
- Держи полтинник. Извини, больше не могу. Беляши в буфете не бери. И мяса с гулькин нос и масло прогорклое, изжога потом замучает. Хотя … если ты местный, то здешнюю кухню лучше меня знаешь. Удачи тебе, Алексей Петрович. Бывай!
- Спасибо, браток. Уж и не знаю, как мне тебя благодарить. Храни тебя Господь!
Незнакомец помялся, видимо, собираясь сказать еще что-то, но потом медленно повернулся и пошел в сторону ближайшего киоска. Юрий Васильевич проводил его взглядом и сразу заметил, что мужчина волочет левую ногу.
«На лицо все признаки частичной парализации» - мысленно отметил Юрий Васильевич. – «Где же тебя так угораздило, Алексей Петрович?»
Голуби на соседней лавке разодрались не на шутку и своей возней снова привлекли к себе внимание.
«Все как у людей» - наблюдая за птицами, размышлял Юрий Васильевич - «Естественный отбор, выживает сильнейший».
Голуби увлекли.
- Браток, орден купи?
Неожиданный вопрос ошарашил. Во-первых, Юрий Васильевич снова не услышал его шагов. Во-вторых, Алексей Петрович предлагал не совсем обычную сделку. Орден это не буханка хлеба, не какая-то безделица. Орден это орден!
Тезка Ермолова стоял рядом и бережно держал в грязной ладони орден Красной Звезды. Юрий Васильевич смутился:
- Ты вот что, Петрович, иди-ка своей дорогой. Я не знаю, где ты взял эту награду, но боевые ордена на дороге не валяются. Я краденого не покупаю.
Петрович криво улыбнулся. Оправдываясь, он залез в карман куртки и дрожащими руками достал красную орденскую книжку.
- Зачем обижаешь, браток?! Он не краденный. Вот, сам смотри. - Он протянул Юрию Васильевичу маленькую изрядно истрепанную фотографию – Тот, что справа, молодой и безусый - я.
Юрий Васильевич глянул на снимок. На фоне горного пейзажа красовалась БМП. На башне боевой машины сидели трое в форме, которую в советской армии называли «афганкой». Справа, обнимая ствол пушки, умостился молодой лейтенант. На груди офицера красовались орден Красной Звезды и медаль. Какая именно, Юрий Васильевич не разобрал, но мог предположить только два варианта: либо «За Отвагу», либо «За боевые заслуги». Юрий Васильевич пристально посмотрел Петровичу в лицо. Действительно, это он! Постарел, не бритый, … но это он. Петрович нервно трепал в руках орденскую книжку. Юрий Васильевич перевернул фотографию и прочел на обороте: «1986 год, ДРА, провинция Кандагар». Рука машинально потянулась к документу.
- Ты вот что, … ты садись рядом, Петрович.
Юрий Васильевич раскрыл орденскую книжку, быстро пробежал по строчкам глазами:
«Ермолин Алексей Петрович. Дата награждения – 17 августа 1986 года».
- Однако!!! – не зная, что еще можно сказать в такой ситуации, выдавил Юрий Васильевич.
- Браток, а мне тебя как величать? Неудобно, как-то разговаривать, не зная собеседника.
- Юрий Васильевич, можно просто Юрий. Ты, Петрович, меня постарше будешь, лет на пять-шесть. Зови просто по имени.
Юрий Васильевич изучающее посмотрел Петровичу прямо в глаза. Теперь в его взгляде не осталось и следа от былого заискивания. Перед ним сидел волевой, уверенный в себе человек. Перемена удивляла.
Разговор завязался сам собой.
- Медаль какая … была? – поинтересовался Юрий Васильевич.
- «За Отвагу».
- За что дали, … если не секрет?
Петрович оживился, его лицо просветлело, морщины заметно разгладились:
- Раненого бойца к своим вытащил. Живого. Трое суток от «духов» оторваться не могли. По пятам шли, как волков на номера гнали. Если бы на блокпост десантуры случайно не набрели, хана! Захомутали бы нас моджахеды. Раздолбали «духи» нашу колонну! И бензовозы пожгли, и весь взвод сопровождения положили. Ты, Василич, когда-нибудь видел, как взрывом с БМП башню срывает? Жуткое зрелище. Нас тогда только двое и осталось. Я, да сержант-связист. Только ему в бою правую ногу в трех местах раздробило, сам идти не мог. Пришлось тащить. Но, молодец, парняга, стойко держался. Нам обоим тогда «За Отвагу» дали. Его, сержанта этого, после госпиталя сразу в Союз отправили. Мне потом мать его полгода писала, все за сына благодарила.
Юрий Васильевич вернул Петровича в настоящее:
- Медаль-то где? Продал уже или … утратил по неосторожности?
Петрович нахмурился:
- Продал. А куда деваться?! Жрать-то хочется! Да и что с нее толку? Сейчас советские награды не в чести. Меня что, в автобусе за нее бесплатно провезут? Или в привокзальный душ помыться без денег пустят? Хрена лысого!
Юрий Васильевич заметил, что у Петровича начали синеть губы и решил плавно перевести разговор:
- Петрович, а с ногой у тебя что? Из Афгана, … довесок к наградам?
- Да, нет, это уже другая война. Это из Приднестровья. - Петрович с силой хлопнул себя по ноге. – Не слушается, будь она не ладна! Защемление нерва, паралич, инвалидность. Из-за нее, собственно, комиссовали из рабоче-крестьянской. В Афгане у меня два осколочных ранения были, но они без последствий обошлись. Так, два шрама в районе ключицы. Швы наложили и порядок. А вот нога подкачала.
Юрий Васильевич закрыл орденскую книжку и протянул ее Петровичу:
- А Звезду эту за что дали?
Петрович скривился:
- За тот самый бой, в котором я кровь пролил. Я ведь в Афгане полтора года отслужил, командиром взвода сопровождения. Мы в тот день продукты и боезапас на блокпост подвезли. Там нас «духи» и прихватили, вместе с гарнизоном. Командира их, прапора, в самом начале боя снайпер снял. Вот и пришлось мне возглавить оборону опорного пункта. Ничего, устояли, дождались подмоги. Половину личного состава потеряли, но дождались. Я тогда много крови потерял, раны глубокие, рваные. В Кабуле полтора месяца в госпитале отвалялся. Потом штабные еще месяц решали, что со мной делать. Решили, что для меня война кончилась, в Союз спровадили. Перед отправкой на родину эту Звезду и получил. Аккурат в тот самый день и фотографировался.
- И куда тебя спровадили?
- На курорт, в четырнадцатую армию.
Сердитый женский голос объявил прибытие на станцию электрички и на перрон вывалились два молодца из местного ЛОВД. Они вальяжно, как и подобает стражам порядка, двинулись по перрону, всем своим видом показывая, кто здесь главный. Один – здоровенный детина с круглым лицом в звании сержанта – одаривал прохожих милейшей улыбкой. Второй – невысокий и грузный, с погонами прапорщика – лениво помахивал штатной резиновой дубинкой. Завидев наряд, Петрович засуетился. Он снова преобразился. В доли секунд его фигура наполнилась заискивающим раболепием. Юрий Васильевич сделал вывод, что Петрович хорошо знаком и с этими бравыми хлопцами, и с их убедительным аргументом. Он незаметно перехватил Петровича за локоть и тихо произнес:
- Сиди спокойно, не ерзай. Все будет хорошо.
Не доходя до скамейки семи-восьми шагов, прапорщик «приветливо» окликнул Петровича:
- Эй, фельдмаршал! Ты снова на вокзале трешься, покоя людям не даешь?! Я тебе в прошлый раз что говорил? Если еще раз …
Юрий Васильевич не дал ему договорить:
- Да все нормально, командир. Не надо шуметь. Вот, сослуживца по Афгану встретил. Почти двадцать лет не виделись.
Сотрудники растерялись. Незнакомец говорил тихо, но очень уверенно. Добры молодцы оценили Юрия Васильевича испытывающим взглядом и, заслышав вползающую на станцию электричку, повернули в обратную сторону. Просить гражданина предъявить документы, они почему-то постеснялись. Петрович облегченно выдохнул:
- Достали, опричники! Житья от них нет. Проституток почто не гоняют? Вон, у киоска, три мурки хвостами крутят, поезда ждут. Командировочного какого триппером осчастливить. Гоняли бы их. Ан нет, куда там! Мурки им денежку платят. А с меня чего взять?! Мочу на сахар?! Вот и тиранят, козлы, забавы ради.
Юрий Васильевич глянул на часы – до поезда более часа. Он проводил взглядом уходивший на запад электропоезд, и обратился к осмелевшему Петровичу:
- Ну, давай, рассказывай, как до такой жизни докатился? Как в Сибири оказался? И почему ты, боевой офицер, живешь как бездомная собака, чужой милостью?
Петрович снова преобразился. Сначала он вспыхнул, глаза засверкали гневом. На скулах заиграли желваки. Но уже через мгновение взгляд потух, и Петрович снова стал заурядным уличным попрошайкой. Он говорил тихо, сбиваясь в голосе:
- Как докатился, говоришь? … А как люди на «дно» опускаются? С помощью власти и молчаливого согласия окружающих! Вот как! Пока ты нужен, тебя холят и лелеют, а как не нужен станешь – пинка под зад. Я ведь когда из Афгана вернулся, сразу к матери в Томск поехал. Она меня одна растила. Мы в центре жили, в старом купеческом доме. Дом добротный, венец к венцу, потолки трехметровые. А теплый! Его после революции на шесть квартир перестроили, наша на втором этаже располагалась. Полтора месяца, пока дома жил, каждый день мама уговаривала, чтобы я ближе к дому служить просился. Все причитала, что чует сердечко неладное. Сто раз уже пожалел, что не послушал ее тогда. Да что говорить, былого не вернуть.
Петрович сглотнул слюну и продолжил:
- Пока Союз не развалился, все было гладко. Уехал я к новому месту службы в Молдавию. В восемьдесят восьмом женился. Татьяна в Тирасполе жила, на телеграфе оператором работала. Наш роман бурно развивался. Через два месяца свадьбу сыграли. Правда, личная жизнь как-то не заладилась. У нас с женой резус-фактор был разный, врачи убедили, что детей рожать нам не стоит. Вот мы и не стали судьбу искушать. Жена страдала шибко, что детишек нет, но мирилась. До поры до времени. Я дослужился до капитана, получил должность начштаба батальона охраны. Наш батальон охранял гарнизонные склады. Обычная карьера военного, ничего особенного. Потом невзгоды посыпались одна за другой. В январе девяносто второго сгорел наш дом в Томске. Ночью загорелся, когда все спали. Только из одной квартиры на первом этаже жильцы выскочить успели. В чем мать родила. У мамы шансов не было. Я об этом только в феврале узнал, аккурат 23 числа. Она меня всегда с праздником поздравляла, а тут молчание. Звоню соседям, тишина. Чую, не к добру это. Звоню однокласснику, с которым за одной партой сидели. Он и рассказал о пожаре. Причину пожара так и не установили. Или проводка где заискрила, или уголек из печи вывалился …. Или подожгли наш дом специально, ради земли под строительство. А потом началось. Беловежское соглашение, развал Союза, разложение армии, локальные войны на всем постсоветском пространстве. С зимы девяносто третьего наши склады стали подвергаться нападениям. Пришлось перейти на казарменное положение, усиливать караулы. А стрелять на поражение комдив категорически запретил. Дабы не провоцировать в местном населении антироссийские настроения. Местные об этом приказе быстро прознали. И обнаглели окончательно, среди белого дня на посты нападать стали. А чего бояться, если солдатам стрелять запрещено? А нам-то что делать? Устав караульной службы никто не отменял. В конце концов, произошло то, что и должно было произойти. Это уже в апреле было. Я накануне начальником караула по охране арсенала заступил. Ночь спокойно прошла, а утром к воротам ограждения подъехала колонна из шести грузовиков. Хорошо часовой сообразил, что склады громить будут, сразу в караулку позвонил. Дал он очередь в воздух, чтобы образумить. А по нему из кузова, … картечью … дуплетом. Хорошо хоть живой остался, по конечностям дробины попали. Мы на подмогу вовремя подоспели, лиходеи уже замки сбили и ворота распахивали. А пацан в луже крови лежит, и что делать не знает. И патроны есть, да стрелять нельзя. У меня шесть бойцов, а этих – человек двадцать. Я всю обойму Макарова в небо выпустил, а они идут себе, как ни в чем не бывало. Скалятся и на ходу топоры, да железяки всякие из под одежды вынимают. Понял я, что без жестких мер и ребят потеряю, и склады не удержу. А там оружия стрелкового! Две дивизии вооружить можно. Загнал я в пистолет вторую обойму, присел в положение «стрельба с колена» и давай, от безысходности, по ногам стрелять. Четверых успел обезножить, пока до наглецов дошло, что шутки кончились.
Юрий Васильевич слушал не перебивая. Рассказ Петровича захватил все его мысли.
- Отстояли мы склады. Да только мне эта стрельба боком вышла. Утащили лиходеи всех своих раненных, а я не стал препятствовать. Чтобы ситуацию не усложнять. А потом они жалобу в военную прокуратуру на меня накатали. Дескать, мимо проезжали, машина сломалась, помощи попросить пошли. А им вместо помощи … В общем виновником беспричинной стрельбы меня и назначили. Бойцов моих в прокуратуре даже слушать не стали. Незачем. Часового, что ранение получил сразу после медсанбата домой отпустили, а меня … А меня за нарушение приказа командования от службы отстранили. Взяли подписку о невыезде и в бессрочный отпуск. Пистолет, естественно, отобрали. Наш дом недалеко от базы находился. Недолго я в качестве безработного пробыл. Вычислили лиходеи мой адрес, засаду устроили. Пошел вечером мусор выносить, они и подкараулили. Дали сзади по голове трубой … а потом … кто во что горазд. На смерть бы забили, да, видно, помешал кто-то. Очнулся в медсанбате, на четвертый день. Тяжелейшее сотрясение мозга, перелом ребер, множественные гематомы и … защемление нерва. Из больнички вышел через два месяца инвалидом. Я тогда без сознания лежал, когда ко мне в палату военный прокурор приходил, с конвоем. Под стражу брать. Уже и дело состряпали о нанесении мирным гражданам тяжких телесных повреждений. Со всеми вытекающими последствиями. Корячился мне срок … лет на семь. Реально. Но … Дело в итоге закрыли, а меня поперли из вооруженных сил, как говорится, без выходного пособия. В медицинском заключении так и значилось: травмы получены на бытовой почве в результате пьяной драки. Травма позвоночника сказалась и на других органах. Парализовало не только ногу. Как мужчина я стал никакой. Инвалид, одно слово. С женой итак проблемы были, а тут еще и это. Ни денег, ни постели. Не нужен я ей стал, совсем не нужен … А затем был вывод российских войск с территории суверенного государства. Через два месяца оказался я в России. Жены нет, дома нет, прописки нет, пенсии нет. Гражданства российского, и того нет! Инвалидность есть! … А еще две награды и «волчий билет». А на дворе лихие девяностые.
Петрович сглотнул подступивший к горлу комок:
- Вот так, Василич, служил родине верой и правдой, а она меня мордой в дерьмо, в благодарность. Ты сам-то Василич, где служил?
- Сержантом в Монголии. Сто тридцать второй отдельный разведывательный батальон двенадцатой мотострелковой дивизии. Как раз в то время, когда ты в Афгане воевал.
Петрович мимикой выразил удовлетворение и продолжил:
- Вернулся в Томск. Да что толку?! Кому такая обуза нужна? Ни одна нормальная баба на импотента не позарится. Родственников нет, друзей настоящих тоже успел растерять, пока родине служил. С работой совсем беда, здоровым-то найти трудно. Сам, поди, помнишь, каково было. Обратился в военкомат за помощью. Так эти крысы, когда узнали, какие мне бумаги выписали, даже разговаривать не стали. Мол, моли Бога, что легко отделался. А то бы сейчас на нарах парился. И плевать они хотели на мои награды, да ранения. Помыкался я в родном городе, пережил зиму у одноклассника на даче, а потом … а потом в СИЗО угодил. По весне на соседской даче - через два огорода - взломали замки и из погреба все запасы вытащили. Хозяева милицию вызвали да на меня указали. Мол, спросите увечного, может, видел чего. Оперативник деловой оказался, на месте разговаривать не стал, до отделения повезли. Ну, а там … Я на себя вину брать не стал и меня в камеру затолкнули, посидеть-подумать. Полтора года думал, пока тех взломщиков на очередной даче не повязали. Выпустили из СИЗО поздней осенью. Приехал я на ту дачу, а у нее другие хозяева. Люди добрые оказались, вещи из тайника забрать позволили. Так награды и сохранились. Приодели они меня из жалости, куртку эту дали. Шестой год ношу, добрым словом людей поминаю. Хозяин в Чехословакии служил, в шестьдесят восьмом, «пражскую весну» видел. Знает, что такое толпа и беспорядки. Потому и посочувствовал. Сунул мне денег и посоветовал ехать в деревню или малый город. Там, дескать, прожить легче. Так я и оказался в местном захолустье. … Правда, особого облегчения пока не заметил.
Петрович огляделся по сторонам и замолчал. Юрий Васильевич достал из саквояжа початую бутылку «Хан-Куля», отпил из горла несколько глотков и протянул минералку Петровичу:
- На, смочи горло! Хорошая водичка! Что останется, себе забери. У меня еще бутылка есть.
Жадными глотками Петрович допил воду. Разглядывая пустую бутылку, он неожиданно выдал:
- Да-а, жаль у нас в Афгане такой тары не было! Сколько бы проблем решала простая пластиковая бутылка?! И вместимость большая и форму менять может, и не жалко, если в бою пробьют. Функциональная вещь! Современному солдату в походной жизни куда как легче быт устраивать. Не то, что нам.
Юрия Васильевича эта тирада несколько удивила. Человека, который по всем канонам должен ненавидеть армию, радуют изменения, облегчающие жизнь солдата.
Бутылка опустилась в урну, Петрович продолжил рассказ:
- Здесь я к одной старушке на постой напросился. Ее несчастье моего почище будет: родные дети из собственной квартиры в Новосибирске в эту дыру вывезли. В избушку на курьих ножках жить определили. Она ведь меня тоже из нужды приютила. Я, хоть и калека, а воды натаскать, да дров наколоть еще в состоянии. Зимой снег чищу, в погреб за овощами лазаю. В общем, по мере сил, какую-никакую работу делаю. А главное, бабулька успокоилась, что помереть теперь без опаски может. Есть кому похоронить по-человечески. Пенсия у нее крохотная, в основном на лекарства и уходит. Я в детском саду дворником тоже гроши получаю. Так и перебиваемся с хлеба на картошку. Даже на баню денег не хватает…
Объявили о прибытии на станцию скорого поезда. Юрий Васильевич глянул на часы: действительно, время! Он машинально посмотрел в сторону, откуда с минуты на минуту должен втянуться состав и полез в карман летней куртки:
- Значит так, Петрович! Вот тебе еще сотня. Дай слово, что сходишь в городскую баню и напаришься в свое удовольствие. А это моя визитка. Здесь мои телефоны, домашний и рабочий. Если решишь сменить это захолустье на иркутскую суету, звони. У нас сильная ветеранская организация. Там и однорукие и одноногие есть, и совсем слепые. Всяких хватает. Я мужиков знают, помогут. Работу и койку в общаге мы тебе найдем. В общем, решишься на переезд – звони. Ну, все, бывай здоров, мне пора.
Поезд прибыл. Стоянка всего две минуты. Юрий Васильевич пожал Петровичу руку и поспешил к своему вагону. Уже на площадке вагона он обернулся. Петрович стоял у скамейки, и смотрел ему в след. Юрий Васильевич ясно понял: Петрович не приедет. Ну не сможет он оставить свою старушку, не сможет!
Петрович так и не позвонил.
Весь день Юрий Васильевич мучился одним вопросом: «Что же случилось с нашим многострадальным народом, если человека, неравнодушного к чужому горю считают ненормальным?»