Посвящаю Бельчуне.
Открыв дверь, я увидел перед собой куполообразное помещение, хаотично заставленное овальными столиками – м-м-м: кафэшка? Вроде – да: столики и несколько странных кривоногих низеньких детских стульчиков вокруг них…
Стены были расписаны витиеватыми узорами, плавно огибающие овальные низенькие оконца, из которых лился тусклый свет. Вообще помещение было освещено лишь несколькими маленькими плафонами, в основном сгруппированными над барменом и его владениями. Пол был выложен крупным плохо обработанным рыжим камнем, кое-где покрытым странными пятнами подозрительно бурого цвета. Вообще – здесь преобладали терракотовые и землистые цвета. Негромко гудела о чём-то валторна, ей подсвистывала флейта-пикколо, и непрерывным гулом завершал музыкальный фон басом там-там. Это играл маленький оркестр в дальнем конце зала. Музыканты были размыты сгустившимся в углу сумраком. В нос шибануло смесью приправ, напоминающих аджику.
За блестящей отполированной стойкой протирал оранжевым полотенцем внушительные кружки неопределённого возраста дядька, с короткой неряшливой бородкой и маленькими очками, смотрящий хмуро поверх них прямо мне в переносицу. На голове у него красовалась маленькая островерхая шапочка на завязочках, напоминающая миниатюрный колпак астрологов средневековья. Посетителей было всего трое – толстенный круглый мужик в цветастом банном халате и шлёпанцах, жующий чего-то напоминающее длинные хлебные палочки. Лицо его лоснилось от пота, хотя было совсем и не жарко, живот поддерживал широченный ремень, украшенный непонятными спиралеобразными символами. Столик перед ним был заставлен уже знакомыми мне кружками, из которых толстяк поочерёдно отхлёбывал разных цветов какие-то напитки. И двое маргинального вида парней у оркестра – ну, натуральные громилы, в чёрных костюмах, повернувшие на моё появление головы и с мрачным недовольством взглянувшие на меня. Перед каждым стояло всего по одной кружке, в которых угадывалось светлое пиво.
Я пару секунд оглядывал помещение, не решаясь переступить порог. Затем всё-таки вошёл и уселся за ближайший низенький столик, повесив свою сумку на спинку стульчика. Но потом понял, что выгляжу как-то глупо – бармен продолжал полупрезрительно меня разглядывать, не переставая начищать кружки, никто ко мне не подходил с меню, и мне ничего не оставалось сделать, как встать и самому заговорить с барменом.
– Здравствуйте, – вежливо начал я, подойдя к стойке. – А что у вас можно покушать?
Вопрос был глупее некуда, (кстати, голода я не ощущал ни на грош!) но меню я не видел, официантов не наблюдалось, да и вообще, казалось, что я здесь не более чем – объект интерьера.
– Картапуль по-масцарийски с соусом дяди Со или без соуса дяди Со, выштампуль по-гылджубарски с соусом дяди Со или без соуса дяди Со и рыштумпуль по-худалльбубски с соусом дяди Со или без соуса дяди Со. Если господин не торопится, то через четверть снихейской луны будут готовы рёбрышки неогратля по-ксифыутски. – без запинки выдал мне ожидаемым гундосым голосом бармен. Я вскинул брови, чмокнул губами, прикусил нижнюю, издал задумчиво-сосущий звук и сказал, мало надеясь попасть туда, куда надо:
– А соус? К рёбрышкам не полагается соус дяди Со?
Бармен в точности скопировал мою мимику, в том числе мой характерный задумчиво-сосущий звук губами (передразнивает, что ли?) и выдал:
– Нет.
– А… – я не знал, чего сказать, к тому же почти мгновенно забыв странные названия блюд здешней кухни. Впрочем, – пожалуй, раз не гонят, надо остаться подольше и оглядеться. Правда, что это за снихейская луна и сколько длится её четверть, я и представить не мог, но и кроме слова «рёбрышки» я уже ничего вразумительного повторить был не в силах.
– Рёбрышки. Я не тороплюсь. Э-э, и пива. Кружку.
– Какого?
– А какое есть?
– Всякое… – прекрасный ответ! Главное – исчерпывающий в своей информативности. Честно говоря, меня эта ситуация начала уже потихоньку злить и я решил отплатить той же монетой этому очень умному бармену, у которого нет обыкновенного меню, зато есть блюда на тарабарском языке.
– Пол-литра «Пражички», пожалуйста. – бармен лишь с невозмутимым видом кивнул и пробурчал:
– Присаживайтесь. Илистинда сейчас вас обслужит.
Что за странное имя? Ну ладно, посмотрим. Я опять уселся за столик, правда, за другой – гораздо ближе к стойке. Подвинул ноги под стул и опёрся локтями, обхватив ладонями плечи. Все четверо – бармен и посетители, нагло пялились на меня. Я машинально стал рисовать пальцем какой-то узор на столике. Сказать, что я чувствовал себя не в своей тарелке – пожалуй, можно было бы с очень большой натяжкой со знаком «минус» – а кому понравится, скажите мне, в незнакомом месте и в незнакомой компании быть предметом всеобщего пристального внимания? Минимум это грозит вопросом о «закурить не найдётся»?
Так, надо посмотреть, что у меня в сумке, авось, будет что-то полезное.
В сумке было всё то, что и находилось в ней в момент моего выхода из дома: а именно – карточка на метро, паспорт, автоправа, пара презервативов, пакетик суррогатного кофе «три в одном», деньги (рублей семьсот), две ручки, блокнот с началом нового романа, записная книжка, кое-какие лекарства, трубка с причиндалами и табаком, эм-пэ-три плеер на шее, телефон на ремне и фотоаппарат, флешка на четыре гига, флакон клея для сборки пластмассовых моделей и, самое главное – баллончик с перцовкой! Я почувствовал себя гораздо увереннее – по крайней мере, пару возможных нападений я смогу отбить. Так! Стоп! А чего это я думаю, что кто-то возжелает на меня напасть?
Моя интуиция… Ощущение надвигающейся опасности – вот что преследовало меня с момента моего появления здесь, и поделать я с этим ничего не мог! Ладно, баллончик хоть не забыл, а то как в прошлый раз… Да, неприятная история приключилась…
– Вы рёбрышки неогратля по-ксифыутски заказывали? – я поднял глаза и увидел перед собой… Боже, кто это? Передо мной стояла… Белка! Ну, не совсем белка: человеческое тело, даже очень и очень симпатичной и хорошо сложенной девушки, а лицо (мордочка?) беличье. И ушки кисточками. И – хвост!!! Пушистый и колечком! Туда-сюда медленно помахивающий! И круглые тёмные глаза с огромными ресницами…
На ней был коричневый передник, под горло серое платье с длинными рукавами. Белка держала поднос с кастрюлей, от которой шёл вкуснейший аромат и рядом кружка с пивом.
– А… Да… Заказывал! – она с готовностью поставила поднос на столик и стала расставлять тарелки. – А вы и есть Илистинда?
– Нет, я Бельчуня. А Илистинда чешет хвосты брумзикам.
– Брумзикам… – час от часу не легче, голова моя уже пошла кругом от всё непрекращающегося потока неожиданностей! – Хвосты брумзикам, – повторил я в замешательстве. – Ну, и как – они?
– Волнуются. – доверительно сообщила мне Бельчуня, я понимающе поднял брови.
– Угу. Да, ведь такое дело…
– Да-да! – с волнением подхватила Бельчуня, её ловкие лапки (язык не поворачивался назвать эти покрытые шёлковой светло-коричневой шёрсткой ручки – руками), замелькали перед носом, мгновения ока заправляя мне белый платок под воротник и вытирая лицо слегка пахнущим лимоном влажным полотенцем, – Илистинда так изнервничалась со вчерашней четвёртой прыхейской луны, с того момента, как брумзики начали карашырыться на полцикла раньше Его Восходяще-Звенящего… Да тут ещё баричубли с позавчерашних торгов прискакали, обнадёжившись гороскопом на осень, а ведь кроме них, господин, масса желающих получить и возлюбить брумзиков! Счастье ведь – хвост чесать!
– Д-да…Да-да-да… – я мелко-мелко затряс головой, подняв брови и растянув к ушам губы. – Cч-щастье, ага... И как же вы? Такое ведь, прямо скажем, нешуточное дело…
А в ответ Бельчуня, взмахнув ресницами, замерла с половником в лапках. Её губы чуть вытянулись вперёд, как для поцелуя, глазки наполнились слезами, она вдруг неожиданно порывисто наклонилась и, расплескав бульон мне на грудь и колени, уткнулась мордочкой (а может, всё-таки – лицом?) мне в плечо, сильно и жарко выдохнув куда-то под шею.
– Ах, господин!.. Я знала, всегда знала!.. Мама мне говорила, и я верила, пусть все остальные надо мной смеялись, куручубли неблагодарные!
Я посмотрел поверх её плеча на разглядывающего нас дядю-бармена. Он всё так же меланхолично вытирал кружки, и его лицо не выражало ровным счётом ни-че-го, как будто девушка-официантка, да к тому же ещё натуральная белка, как само собой разумеющееся, может утыкаться мордочкой клиенту в плечо. Ладно, чужой монастырь, промолчу.
– Так э-э, что мама-то говорила вам. – решил я как-то разрулить возникшую неловкость. – И потом, уважаемая Бельчуня, не надо называть меня господином, а то неловко как-то… Можно мне полотенце или салфеток? – добавил я. – Вы немножко суп пролили.
– Ах, извините! Извините меня, господин, я такая неряшливая! – она вдруг стала вылизывать мою рубашку, как вылизывает кошка своих котят, полагаю, что и белки также обходятся со своими бельчатами.
– Что вы, что вы! Не надо так! – попытался я отпихнуть её.
Она поднялась передо мною и тихо заплакала, опустив вдоль тела руки и половник. Заплакала так горько и безутешно, что я совсем смутился.
– Ну что вы, Бельчуня. – пробормотал я.
– Эй, ты, мохнатая! – вдруг грубо крикнул один из парней у оркестра. – Пива неси, да поживей!
И тут меня прорвало! Уж не знаю, что у меня в голове повернулось, но я встал, удержал уже обернувшуюся к парням Бельчуню, рывком сорвал с шеи платок и решительно зашагал к хаму! Парни же вскочили со стульев и выхватили короткие ножи из-за поясов! Их лица не обещали ничего хорошего. Оркестр замолчал, смешав ноты и сфальшивив.
Проходя мимо столика толстяка, я подхватил у него пару пустых кружек и с размаху с ходу бросил в одного из громил! Так я когда-то в студенческие годы видел в одной знаменитой на всю Москву пивнушке, как один из выпивающих повздорил с соседом и, в пьяном угаре, пырнул того ножиком, а мужики таким способом успокоили его пыл. Штук шесть-семь кружек полетело тогда в хулигана, и приехавшие по вызову врачи в конечном итоге были вынуждены забрать обоих. Одного с порезами, а другого с разбитой попавшей кружкой мордой.
Громила увернулся, но вторая точно легла ему в правый висок. Парень, вскинув руки, рухнул на пол и через мгновение второй отправился туда же, получив аналогично кружкой по лбу – это толстяк из-за моего плеча метнул её с хриплым горловым выдохом!
Я остановился. Толстяк поднялся из-за стола, подошёл к валяющимся парням и ловко застегнул на их запястьях пару наручников, выудив их из кармана халата: «Попались, молодчики!». Затем повернулся ко мне и протянул руку:
– Инспектор Холофайберс, полиция Фигливамтауна, к вашим услугам!
– Здрасьте. – ответил я, пожимаю его пухлую ладонь. – Э-э, Эрикссон Виолетт, сержант полиции нравов Майами.
– О, так мы коллеги! Тогда всё понятно – как вы ловко управились с этим голубком! И так хитро придумали и неожиданно! Раз! И в дам-ках! Кружкой, ха-ха! Присаживайтесь ко мне – девушка, несите еду сержанта сюда! Ребята, сыграйте Мунную сонату Тебховена, да по-весе-лей!!!
Вообще-то я не сержант, да и Майами видел только по телевизору в сериале про полицию нравов с хулиганистым Доном Джонсоном, но раз в этом мире белки работают в баре, инспектор непонятно что за города называет себя именем наполнителя для одеял, счастливый народ чешет наперебой хвосты брумзикам, то почему бы мне не быть Эрикссоном Виолеттом – назвать себя первым детским прозвищем – согласитесь, и в этом есть своя логика.
Бельчуня, улыбаясь и поглядывая с удовольствием на меня, быстренько перенесла мои приборы на стол к инспектору, я уселся рядом с ним, вооружился длинной двузубой вилкой и закруглённым ножом и принялся за рёбрышки неогратля по-ксифыутски, запивая их ледяной «Пражичкой» (а то, что это была именно «Пражичка» я убедился с первого же глотка)! Холофайберс же махом выдул очередную кружку, запрокинув её к потолку, смачно чмокнул губами, пригладил тройной подбородок рукой, икнул, и, привалившись на стол всем весом, с довольным видом воззрился на меня:
– Итак, коллега, вот вы и здесь!
Я с набитым ртом лишь неопределённо мотнул головой в ответ, что в равной степени могло либо подтверждать, либо не подтверждать сказанное.
– До этих снобов в Канцелярии Порядка и Отдыха, видимо, наконец, дошло, что мне тут одному не управиться, злодеи! – продолжал воодушевлённо и радостно инспектор. – Сколько лет я им долдонил, маковки, небось, в плешь проел своими рапортами, что о-дин в по-ле не во-ин! – Его толстый указательный палец каждым слогом наглядно впечатывал в столик его возмущение и правоту. – А тем более, в таком месте, как Фигливамсити!
Рядом с нами бесшумно появился дядя-бармен с приклеенной к губам услужливой улыбкой и поставил на столик четыре кружки. В одной, судя по цвету, было пиво, а в других – яркие цветные напитки, напоминающие подкрашенную лично Гауди – фанту.
– А, Борян Три Семёрки, погодь… – Холофайберс выполз из-за столика и, нисколько не смутившись, выпотрошил карманы валяющихся на полу громил. Один из них зашевелился было, но инспектор пнул того в бок, и бандит тут же притворился глубоко спящим.
– Вот, держи в счёт кредита. – Проговорил инспектор, суя в руки бармену пачку цветастых банкнот – судя по всему, в любых мирах деньги стремятся к одному образу и подобию. – Что там у тебя сержант заказал? Давай, мечи и мне! А то я от этих твоих закорюлей по-пиглийски дуба дам с голодухи!
– Это не мои закорюли, то есть мои – но приготовлены для вас! – сварливо, но не меняя маски с лица, проворчал бармен Борян Три Семёрки (ну и имечко, однако). – Лекарь Балдакуй строго прописал вам постную пищу!
– Всё, иди! – махнул рукой инспектор. – Если бы я пива попросил у тебя, другое дело! А так мясца пожевать… И слушать не буду!
Борян Три Семёрки скривил губы и повернулся к стойке. Холофайберс схватил одну из цветных кружек и чуть ли не залпом заглотил её содержимое! Его обширнейший живот мощно колыхнулся, выдавив изо рта водохлёба грозный рык. – Эх, хорошо!
Потом он развернулся (и откуда в таком огромном теле столько тигриной лёгкости?) и взмахнул свободной пятернёй – оркестрик тягуче затянул вяло переливающиеся ноты, в которых я к недоумению своему учуял начало какой-то до боли знакомой песни…
Из-за сцены, видимо там была скрытая полумраком дверь, появилась девушка. Над ней загорелся тускло плафон, но и его слабого света было достаточно, чтобы понять – это была получеловек-полукошка! Интересно – а обыкновенные, человечьи, девушки вообще тут присутствуют?
– Оркестр «Аки-Даки» представляет уважаемым гостям, – манерно и в нос сказал поднявшийся со своего стульчика валторнист, – Мунную сонату господина маэстро Тебховена. Часть первая – «Вступление». Партию Лапыцьки исполняет Лапыцька.
– Ах, Лапыцька! – вдруг заорал один из арестованных. – Я это сделал ради тебя-а-а!!!
Бац! Кружка, пущенная меткой рукой инспектора, приложила крикуна по затылку, тот дёрнулся и затих.
Лапыцька нервно поправила на себе тёмно-вишнёвое по щиколотки платье (оно, как и у Бельчуни, было под горло и с длинными рукавами – такой фасон был, видимо, в моде у местных девушек, причём – на их платьях отсутствовали вообще какие-либо украшения), затем взяла поданный ей кем-то из музыкантов микрофон-палочку, и запела низким томным контральто, сильно растягивая гласные:
– Са-а-а-а-а-а-а-ан-н-н-н-нд-э-э-э-э-э-э!.. О-о-о-у-у-у-у-е-е-е! Са-а-а-а-а-а-а-ан-н-н-н-нд-э-э-э-э-э-э!..
У меня отвалилась челюсть: я, наконец, узнал ужасно растянутую, но, тем не менее, узнаваемую мелодию хита группы AC/DC «Thunderstruck»!
Скрипнула входная дверь, я повернулся и увидел… Да-а, удивляться надо как можно меньше в этом мире, иначе психушка станет родным домом – сказал я сам себе.
На пороге стоял, нервно потряхивая кудлатой головой, непрестанно то ли жуя, то ли почёсывая язык о зубы, прищуривая с подозрением маленькие глазки и теребя себя пальцами по одежде, как бы стряхивая невидимые крошки – сам маэстро Людвиг Ван Бетховен! И явился он именно точно таким, словно сошедшим с известного портрета неизвестного художника – передо мной стоял гениальный глухой безумец…
Правда, я не знал ничего по поводу роста композитора, появившийся перед нами человек был, как говорится – «метр с кепкой»: сто пятьдесят пять, сто шестьдесят сантиметров в холке максимум. Он был одет в сильно потёртый пиджак, обтягивающий круглый пивной животик и растянутые на коленях брюки – всё в мелкую серо-белую клеточку.
– Маэстро, маэстро! – это навстречу гостю уже спешил Борян Три Семёрки, выскочивший бодро из-за своей стойки. Подбежав к композитору, он нагнулся к его уху и что-то зашептал, пару раз обернувшись и быстро кидая подозрительный взгляд в мою сторону. Похоже, у вновь прибывшего посетителя со слухом было всё в порядке.
– Так, ага! Я понял! Разберёмся! – громко, нисколько не смущаясь и прямо глядя на меня, проговорил маэстро. Затем он отодвинул бармена властным движением руки, выпятив нижнюю губу, широкими шагами подошёл к нам.
– Инспектор… – поднёс он к седым кудрям сжатый кулак, наклонив голову.
– Маэстро! – Холофайберс слегка приподнял зад от стульчика и пожал протянутую ему руку.
Композитор перевёл взгляд на меня:
– Молодой человек, приятно познакомится. Инспектор, представьте нас!
– Это сержант Эрикссон Виолетт, с Майами! – с видимым удовольствием сказал Холофайберс, причём именно «с Майами», а не «из Майами». – Прислали мне, наконец, подкрепление, а то, сами знаете – я многое могу, но не всесилен. Так что скоро мы всех бандитов, фальшивомонетчиков, спекулянтов брумзиков и сутенёров бабочек Вуду выведем на чистую воду и направим на путь исправления! Потому как посмотрите – не успел сержант появиться, как с его помощью мне удалось, наконец, арестовать обоих братьев Бонд – Джеймс Бонд!
– Это не важно! Дальше! – быстро заговорил коротышка, нервно поднимаясь на носках и странно скрючивая пальцы на манер птичьей лапки. – Пред-став-ляйте…
– Так я вас знаю, уважаемый композитор! – решил проявить я свою эрудицию, Людвиг же Ван Бетховен едва не взмыл к потолку от распиравшей его гордости!
– Да-а, да-а… – пробормотал он, заводясь, быстро кивая мне и подмигивая.
– Вы известнейший композитор (ещё десять подмигиваний и семь кивков), которого знает каждый уважающий себя меломан (пятнадцать подмигиваний, девять кивков и буря на трясущейся голове!), музыка которого пронизывает века (сбился со счёта подмигиваний, удивляюсь крепости шейных позвонков, волосы, как мочалка в разные стороны, струи пота по лицу, пальцы, переплетающиеся в экстазе, зубы, грызущие судорожно ногти, огонь бешеного творчества в выпученных глазах!!!), знаменитый…
– Дюльвиг Бан Тебховен!!! – как послав в атаку полки, прорычал инспектор Холофайберс, и стукнул с широкого размаху кулачищем по столику, разваливая его на мелкие кусочки со страшным грохотом!! Посуда, напитки и еда дружно рухнули на пол!
А все присутствующие приветствовали маэстро восторженными криками и рукоплесканиями, даже арестованные братья Бонд – Джеймс Бонд – заливисто свистели и воодушевлённо молотили ногами по полу (руки-то их, напомню, были скованы), Лапыцька подвывала в микрофон, валторнист строил глазки и кивал, там-тамщик выбивал глухую дробь, флейтист не сбился ни на мгновение, продолжая свою партию, Борян Три Семёрки щёлкал счётами, видимо, подсчитывая ущерб от удара инспектора, а Бельчуня, улыбаясь, от души колотила половником по крышке кастрюли. В общем, никто не заметил и не услышал, как я закашлялся…
Дюльвиг же Бан Тебховен расшаркивался перед присутствующими,
напряжённый и страшно ответственный. Это были мгновения его триумфа…
– Однако, какая ломкая у тебя мебель, – произнёс бармену жизнерадостный инспектор, когда овации утихли. – Вечно тут у тебя невозможно выразить радость по поводу и без повода. Смени поставщика! – и он, махнув мне, пересел за другой столик.
Бельчуня собирала на широкий поднос разбитую посуду.
– Да как я его сменю, если вы арестовали три месяца назад несчастного Крыжопля! – проворчал в ответ Борян Три Семёрки. – Он же единственный, кто занимался мебелью в нашем Фигливамграде.
– Ага, мебелью, щаз! – Холофайберс развернулся ко мне, – Крыжопель, между прочим, баловался бабочками Вуду, фарцовал подгузниками для куручублей и безбожно обкрадывал неогратлей, впаривая им собственные перья под видом модных украшений! Вот тебе и мебель! Лапыцька! – он уже махал музыкантам. – Давай нашу, любимую! Маэстро, не стойте столбом, рукоплескания закончились, присаживайтесь и слушайте собственные гениальные творения; ребята, начинай!
– А что, – осторожно начал я, чувствуя неприятный холодок в животе, – неогратли – они-и… разумные?
– Ага, – простодушно ответил инспектор, – их едят, они глядят… Бельчуня, пива тащи сержанту, холодненького, чего-то он побледнел, душно, наверно.
Бельчуня засуетилась у стойки, Борян Три Семёрки чего-то ей выговаривал, растягивая назидательно губы и грозя пальцем, Бельчуня скромно тупила глаза долу и косилась на меня.
Маэстро уселся рядом с нами, и, воодушевлённо подняв глаза к потолку и приоткрыв рот, приготовился слушать свои бессмертные композиции, а Лапыцька, сделав шаг и закрутив грациозно тонкий хвост вокруг осиной талии, произнесла торжественно в микрофон следующий спич:
– По просьбе нашего досточтимого инспектора Холофайберса: залюбителя ласковых брумзиков и наказателя обнаглевших бромганлетиков, справедливого отбирателя излишков у сутенёров бабочек Вуду и проводника по тёмным улицам нашего любимого Фигливамсоусити глазастых растопырчиков и милых сердцу нежных упырьчиков, доброго поводыря гостеприимышей, товарищ сержант – это к вам, и вообще – мужчины хоть куда! Незабываемая с первого прослушивания, непередаваемая с первого числа, неотвратимая в своей гениальной экспрессии – пестня «Цупродница»!!! В коей рассказывается про Его Величайшее Чудо Явления – Стройной Девушки в синем форменном кителе с золотыми пуговицами и с чашкой Божественного пакетика в кипятке внутри шатающегося ритмично аквариуме – аплодисме-е-е-енты!!! Сочинитель – присутствующий сегодня здесь за столиком нумер восемь сам маэстро Дюльвиг Бан Тебховен – аплодисме-е-е-енты!!!
¬– А-а-а-а-а-а-а-а!!!
Блин, ну откуда столько народу набежало в бар за считанные секунды!?
С первыми гулкими ударами там-тамщика в кафэшку ввалилось не менее трёх дюжин самого разномастного народу, причём, некоторые личности настолько отличались от гуманоидного типа, что одно перечисление их особенностей заняло бы не одну страницу. Некоторые подошли к нашему столику и, поздоровавшись, уселись с нами.
А вот пестню я приведу полностью, потому, как это была адаптированная под местные условия переделка знаменитой песни группы «Машина времени» – «Проводница». Итак, Лапыцька медленно затянула (такой темп, видимо, был вообще визитной карточкой Дюльвига Бан Тебховена), а собравшийся народ подхватил на разные голоса:
Когда над нашим городом Фигливам ночь.
Счастливым брумзикам чешут хвосту.
Не ковыряйся в носу и воду в ступе толочь,
А помашите на хвостами Луну!
(Ну, по крайней мере, в этом мире тоже есть Луна! На стилистические ошибки не обращаем внимания: местный колорит.)
Она стоит королевой, машет ручкою левой
В синем кителе она хороша!
Её важное дело, её нежное тело,
И до ужаса большая душа!
(Этот куплет местные умельцы-графоманы менять не стали – согласитесь, всё по делу и так!)
Если ты не Мудо,
И умеешь заплетать хвосту.
Ты во чтобы-то ни стало, познакомишься с ней,
И на ухо пропоёшь пестнЮ!
(Мудо – именно с большой буквы! Как мне потом объяснили, это такой глупый зверёк. Иногда заходит к Боряну Три Семёрки и все над ним смеются.)
Припев:
Какой это кайф-кайф, майф-майф, шлайф-шлайф, лайф-лайф!
Цупродница! Рупцодница! Чарцодница! Процудница!
Пручодница! Допуприца! Родупница! Цупродница!!!
(Припев орали все разом, деря глотки и молотя кружками в такт по столикам. Нескольких расколотили вдрызг вслед за инспектором! Бармен щёлкал в такт счётами. Пестню он не пел, но был чему-то жутко доволен…)
Тарья-тарья, тарь-ю, тарь-ю, тарья, тарья, тарью-та!
Официантка была от её вида пьяна,
И тайно холила осадный таран!
Её дед был с мамашей Дерсу Узала,
Её прадед был Сусанин Иван!
Она проводит тебя по скалистым горам,
И не оступится на горной тропе.
Затем насильно вольёт в себя водки стакан
И затащит в своё купе!
(На мой взгляд – наиболее удачная переделка: тайные страсти всегда вызывают интерес слушателей.)
Если ты не Мудо,
И умеешь заплетать хвосту.
Ты во чтобы-то ни стало, познакомишься с ней,
И на ухо пропоёшь пестнЮ!
Припев:
Какой это кайф-кайф, майф-майф, шлайф-шлайф, лайф-лайф!
Цупродница! Рупцодница! Чарцодница! Процудница!
Пручодница! Допуприца! Родупница! Цупродница!!!
Практически вся кафешка была разнесена на клочки и закоулочки пляшущими задорно посетителями!
Инспектор в пестне развалил и этот столик.
Братья Бонд – Джеймс Бонд на манер гусениц пытались скрыться под шумок.
Борян Три Семёрки раздавал счета на оплату ущерба.
Валторнист благодарно целовался с маэстро. Тот отпихивался, тряся кудлатой головой. Лапыцька пыталась его спасти.
Народ же подхватил друг друга на руки и лапы и восторженно подбрасывал сам себя к потолку! Некоторые улетели за стойку бара и вдребезги, в лучших традициях вестернов, звонко разбили бутылки и бокалы! Бармен подзадоривал летунов, не забывая щёлкать счётами.
Я сидел столбом на стульчике, уворачиваясь от летающих обломков, кружек и местного люда. Кто-то тихонько подёргал меня за штанину.
Я опустил взгляд и увидел Бельчуню, лежащую на полу. Она выглядывала из-под подноса, который прикрывал только её голову и верхнюю часть тела. Хвост же, нервно мелькающий туда-сюда, и ножки были открыты. Какие-то местные детские игры – решил я.
– Товарищ сержант! – громко зашептала она, – лезьте ко мне, я вас отсюда выведу.
– Куда?! – также громко прошептал я.
– Сюда-а! – она махнула к груди себе лапкой.
– Прям – сюда?
– Да! Не бойтесь, всё будет хорошо! Лезьте…
Я опустился к Бельчуне на пол и улёгся рядом. Она сразу же надвинула мне на голову часть подноса. Звуки бара стали доноситься глухо, как будто мы находились уже в соседнем помещении. И Бельчуня, сдвинув в сторону поднос, открыла мне совершенно другой вид! Мы находились на полу в кухне!
– Прибыли! – заявила радостно белка, поднимаясь и помогая мне. – Вот дверь чёрного входа, она выведет вас на задний двор, товарищ сержант.
– Спасибо, Бельчуня. – ответил я, – как я могу отблагодарить тебя?
– Просто приходите завтра после дежурства. Я вам приготовлю скурудули по-агрылыйски с терпким соусом дядюшки Со – это моё фирменное блюдо.
– Да, обязательно, – ответил я, обнял белку и поцеловал в мохнатую щёчку. – Скурудули – моё любимое кушанье.
Бельчуня стояла на пороге и махала мне лапкой. Я последний раз посмотрел на неё и вышел из узкого прохода на центральную улицу.
Я был на Фортунатовской, в Москве.
Эрнест Катаев - eryk@inbox.ru