Несъестный хлебушек
В небольшом частном доме, старой постройки, на краю глухой, приволжской деревни, было темно и мрачно.
Светлана Григорьевна пребывала в тревожном полузабытье, ни то сна, ни то яви, и мерный стук настольных часов, к которому она уже привыкла, – убаюкивал.
Припав к высокой спинке не разложенного пока ещё дивана и подложив под щёку подушку, женщина устало покачивала маленькую детскую кроватку на деревянных полозьях, напоминая безмолвного человекоподобного робота с механической рукою.
Скрип, скрип, – тихо поскрипывала старая кроватка, усыпляя женщину не хуже монотонного тиканья стрелок настольных часов. Кругом было необычайно тихо, а за окном не лаяли даже собаки. Одинокая берёза, росшая прямо под окнами дома, ласково шуршала листвой по стеклу крайнего окошка, словно бы просясь внутрь. Один-единственный фонарь на конечной улице, светил где-то далеко и совсем не ярко. Время в доме Светланы Григорьевны тянулось медленно-медленно, и Светлана Григорьевна сама не поняла, как уснула…
Снилась какая-то чушь, ничего не значащие вещи, и туманные проулки неизвестного ей го-рода.
Вдруг она услышала лай собак и увидела большую, злобную свору из трёх-четырёх псов, чёрного окраса. Все они быстро пролетели мимо неё, огрызаясь на кого-то из прохожих, и, с лаем кинулись за кем-то вдогонку, растворившись в тумане. Женщина решила, что они уже не вернутся, но на всякий случай перешла на другую сторону дороги. Неяркий свет тусклого фонаря едва разгонял тьму спящего в ночи города и навевал тревогу. Светлана Григорьевна с опаской озиралась по сторонам, ожидая увидеть кого-нибудь из прохожих, но ничего кроме мелькающих во мгле теней, почему-то не было видно; город казался пустым, но, в тоже время, оживлённым. Куда бы она не пошла, всюду её встречал редкий свет полу затемнённых окон и абсолютная безлюдность дворов и переулков.
Вот пустынная улица превратилась в необъятную городскую площадь с неясными очертаниями тонувших в тумане домов, и забытая уже собачья свора появились снова.
Один из псов решительно направился прямо к ней, но она крикнула ему: «Пошёл прочь» – и тот удалился. Тут же на площади заморосил худой, мелкий дождь, и туман в проулках – сгустился. Откуда-то из переулка к ней выбежал небольшой, серенький пёсик (совсем ещё щеночек, с грустными, смышлёными глазами), и, подбежав к её ногам, печально спросил, виляя хвостиком: «Хлебушка дай. Хлебушка очень надо».
Светлана Григорьевна в ужасе всплеснула руками и виновато затараторила, сказав, что у неё нет хлебушка и дать ей нечего.
– Иди, иди псинка, – не зная, что ещё придумать и как выйти из положения, молвила Светлана Григорьевна, чувствуя, что краснеет от стыда. – Некогда мне теперь, потом придёшь, – И, сказав это, она неожиданно оказалась у себя дома и тотчас же проснулась…
Первое, что она услышала, был привычный стук настольных часов.
Женщина с изумлением потрясла сонной головой, всё ещё находясь под впечатлением странного сна, и протёрла веки. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло её сердце, заставив вздрогнуть. В окно заглядывала большая полная луна. В комнате царил неестественно-завораживающий, серебристый полумрак, с непроницаемыми тенями по углам стен. Младенец мирно посапывал в своей кровати-качалке. Занавески тихо трепетали. Из чуть приоткрытого окна внутрь проникал лёгкий ветерок, летней ночи.
Инстинктивно посмотрев в открытую дверь, ведущую в маленькую кухоньку дома, Светла-на Григорьевна зачем-то перекрестилась и с облегчением вздохнула.
Неожиданно от тени в углу отделилась чья-то фигура, и послышался негромкий, жалобный голос:
– Хлебушка дай. Хлебушка очень надо, – попросила у Светланы Григорьевны загадочная фигура, глядя на неё холодными, печальными глазами. Серебристая, полная луна осветила её красивое женское лицо, покрытое влажными каплями, и длинные, нечёсаные волосы.
Светлана Григорьевна медленно поднялась с дивана и, быстро выхватив из кроватки спящего ребёнка, зачем-то придвинулась к одному из окошек. Её тёплые руки заботливо прижали малютку к груди, и младенец даже не проснулся. Уткнувшись в знакомую, мягкую грудь, он сладостно засопел, причмокивая пухлыми губками.
Странная гостья с усилием проглотила комок, стоявший у неё в горле, и с тоской посмотрела на ребёнка.
– Хлебушка дай. Хлебушка очень надо, – вновь повторила она, почему-то покачиваясь всем телом.
– Там…на кухне, – нетвёрдым, дрожащим голосом тихо произнесла Светлана Григорьевна, кивнув головой в сторону открытой двери. Складывалось такое впечатление, будто бы она знает эту девушку и отчего-то её боится.
Девица громко вздохнула, и, пошатываясь, побрела к двери. На кухне она отломила себе небольшой кусок «хлебушка», и, молча, вышла из дома. Громко заскрипела массивная, тяжёлая дверь, затем стукнула деревянная калитка.
Светлана Григорьевна аккуратно уложила ребёнка в кроватку и опрометью кинулась в тёмную прихожку к раскрытой двери.
– Как она её открыла? – в пол голоса пробурчала себе под нос встревоженная женщина, запирая дверь на ключ и вставляя в упор железный засов. Руки её тихо дрожали, а по спине пробегал холодок.
Светлана Григорьевна поспешно вернулась к себе в комнату и, поправив на окнах все занавески, устало опустилась на диван. (Дом её состоял из одной комнаты, маленькой кухни и летней террасы, с чуланчиком. На дворе было несколько полуразвалившихся сараев, в одном из которых находился погреб, и летняя кухня. Ничего лишнего ни в доме, ни во дворе не было. И даже телевизор у Светланы Григорьевны был устаревшей модели).
– Теперь не придёт, – с явным облегчением, сказала сама себе, чуть успокоившаяся женщина, всё ещё подрагивая от лёгкого шока и волнения. Затем посмотрела на спящую в кроватке малышку, и, ласково добавила:
– Спи маленькая, спи. Тётя ушла… Тётя больше не придёт…
Глаза сомкнули отяжелевшие от волнения веки, и Светлана Григорьевна быстро уснула.
Проснулась она оттого, что ребёнок заплакал. В комнате горел яркий свет электрической лампы, а у стола, держа на руках ребёнка, сидела незваная гостья в грязно-белом одеянии. Левая грудь её была обнажена, а руки черны от грязи. По волосам стекали струйки мутной воды, и всё тело её источало нехороший, смрадный запах.
Светлана Григорьевна как ошпаренная соскочила с дивана, и, в один присест, оказавшись у грязной самозванки, довольно ловко выхватила у неё дитя, и довольно проворно оттолкнула не-знакомку в сторону.
Зловещая гостья растерянно закатила кверху глаза, и, гремя табуретом, повалилась на пол.
Когда же она упала, то от её падения содрогнулся весь дом. Деревянные половицы под ней жалобно заскрипели, а с потолка посыпалась известковая побелка. Она беспокойно посмотрела на ребёнка, и, совершенно не обращая внимания на то, что её толкнули, ужасным, душераздирающим голосом, нет, даже не простонала, а взмолилась:
– Дай мне покормить моего ребёнка! Дай мне мою лялячку! Не видишь – мои груди полны!
И действительно, груди её в этот момент неожиданно взбухли, и жирное молоко её по капле за сочилось из большого, толстого соска левой груди.
Светлана Григорьевна страшно побледнела, но, тем не менее, нашла в себе силы совладать со своим страхом и собрать волю в кулак. Глядя на нее, могло показаться, что она ничего не боится и полностью контролирует ситуацию. Однако ощущение это было обманчивым, а сама Светла-на Григорьевна уже практически не чувствовала своих ног.
– Зачем ты пришла? – не без труда, спросила она у незнакомки, практически не слыша собственных слов, так как гул от падения самозванки до сих пор стоял у неё в ушах. – Что тебе нужно от меня? Зачем тебе мой ребёнок? – делая ударение на слове «мой», продолжала спрашивать Наталья Григорьевна, чувствуя, как пол буквально уходит у неё из-под ног.
Чужачка с секунду смотрела на неё своими пронзительными, огненными глазами, и вдруг мгновенно поднявшись с пола и встав на ноги, неимоверно страшно закричала, меняясь в лице:
– Она ни твоя! Она – моя! Отдай мне её! Отдай, и уйди!
Тело её в этот момент неестественным образом сильно вытянулось к верху, голова упёрлась в потолок, а шея скривилась на бок. Незнакомка зачем-то развела руки в стороны и чуть приподняла потолочные доски острыми локтями. Пальцы её дрожали, по лицу струилась чёрная влага, а громадные ноги её медленно продавливали деревянные доски пола.
Несчастная женщина покрепче прижала к груди разбуженного чудовищной самозванкой ребёнка и, не оборачиваясь, попятилась в угол. Весь ужас её положения заключался в том, что не-знакомка перегородила собой всю маленькую дверь, и бежать было некуда!
Вот великанша сделала по направлению к ней один шаг и расширила свои страшные, длинные руки ещё сильнее. Грязно-белые одежды на ней зловеще зашуршали, а из волос посыпались мокрые ошмётки грязи. Только теперь Светлана Григорьевна поняла, кто же перед ней стоит, шевеля длинными, тонкими пальцами, на удлинённых, словно бы расплющенных, кистях рук!
Назвать это существо живым человеком не поворачивался язык; сказать, что это был просто мертвец, так же было нельзя. Когда-то Светлана Григорьевна слышала от своей бабки, что подобных мертвецов называют навскими упырями или мавками; а ещё она слышала от старых людей, что некоторые умершие матери, у которых после смерти оставались грудные дети, приходят к своим малышам, чтобы покормить их молоком или побаловать гостинцем…
Метнувшись было сначала в одну, затем в другую сторону, Светлана Григорьевна попыталась, тем не менее, проскользнуть из комнаты на кухню, но так ничего и не добилась. Ребёнок на-чал беспокойно сучить ручками, но, по-прежнему, вёл себя смирно и только учащённо дышал.
Тут в правое крайнее окно, что-то с силой бухнуло, и в комнату полетели осколки разбито-го стекла.
Светлана Григорьевна в испуге присела на корточки и зажмурилась.
Тяжёлая ветка близстоящей берёзы с шумом проникла внутрь комнаты, и под потолком здания устрашающе загудел, ворвавшийся в дом ветер; лёгкий, воздушный абажур был свёрнут на сторону, лампочка тут же погасла, а по стёклам остальных окон пошли тонкие трещины.
Через мгновение – все стёкла начали лопаться… Несколько капель дождя упали на грубый напольный ковёр, и всё внутри тотчас же наполнилось сыростью и влагой.
Зловредная упырица с размаху хлопнула над головою жертвы своими огромными, чёрными ладонями и незамедлительно «перешла в атаку».
Отбросив стоявший у неё на пути старый деревянный стол, она низко склонила свою шею к самому лицу несчастной женщины, и, схватив Светлана Григорьевну за волосы, поволокла за со-бой на кухню. Мимо Светланы Григорьевны словно бы проплыли длиннорогие олени настенного ковра, измятый, не разобранный диван и потемневшие вдруг обои; напольный ковёр под её телом собрался в гармошку. Несчастная женщина с трудом удерживала в руках малыша и молча истекала слезами, так как свирепая великанша вцепилась в неё мёртвой хваткой, и боль была невыносимой.
– Боже! Боже, Ты мой! – сквозь слёзы взмолилась обречённая на смерть женщина, находясь уже на грани обморока. – Молю Тебя – не погуби моего дитя! Возьми меня, а ни моего ребёнка! Оставь её жить и смилуйся над нею! Лена! Леночка! – уже ни сдерживая горьких слёз, за-рыдала несчастная мать, чувствуя, что не может более держать в руках своего ребёнка. Страшные картины, одна хуже другой, вставали у неё в глазах, рисуя в уме самые невероятные сцены младенческой смерти от рук чудовища. Казалось, ещё немного и им – конец.
Но, вдруг упырица неожиданно пошатнулась, ударилась головой прямо о наддверный ко-сяк, и левая нога её по самое колено провалилась в подпол.
Господи – как же она рычала! как она вопила! Если бы кто-нибудь это слышал! Дом ходил ходуном, а на пол летело всё, что только можно.
Светлана Григорьевна оттолкнула ребёнка подальше от себя, и, схватив валявшиеся на полу ножницы, с ненавистью зажала их в кулаке.
(Совсем недавно ножницы эти аккуратно лежали у неё на столе, и, казалось, никому небыли нужны; а вот теперь ими можно было нанести рану врагу, воткнуть их остриё в руку великанши или, ещё лучше, обрезать ими волосы). Последний вариант подходил Светлане Григорьевне лучше остальных, и, хотя пальцы её дрожали, а руки не слушались, в конце концов, ей удалось обрезать клок волос и высвободиться от цепких пальцев чудовищной исполинши.
Увы, но так просто от такого чудовища не уйдёшь, его ярость не знает границ!
Едва Светлана Григорьевна потянулась к своему малышу, как тут же над нею занёсся огромный кулак зловредного монстра. Воздух над её головой рассёк резкий, свистящий звук, и страшный удар потряс стоящий в углу шифоньер, практически разбив его вдребезги. В глазах рез-ко потемнело, в спину кольнуло, что-то небольшое, но острое, но, слава Богу, удар грязной упырицы пришёлся мимо, и не задел голову. Ещё мгновение и Светлане Григорьевне всё-таки удалось подхватить на руки свою малютку и выскочить на кухоньку. Отсюда до спасительной двери оставалось несколько метров, и мир для уставшей от страха и ужаса матери сузился до размеров дверного проёма.
– Беги, беги! – только и прорычала ей в след, угодившая в самопроизвольный «капкан» великанша, погрозив Светлане Григорьевне кулаком. – Здесь всё под моею властью, и Навьи на моей стороне!
Но, на сей раз навьи почему-то не помогли угрюмой великанше высвободиться из ловушки и настигнуть убегающую женщину. Светлана Григорьевна вырвалась-таки из дома во двор, и, держа на руках ребёнка, стояла теперь посреди выложенной деревянными колодами тропинки, рыдая от ужаса.
– Беги, беги! – вновь донеслись до её слуха зловещие слова упырицы, пронимая до самых костей. Шёл мелкий дождь, по небу пробегали густые, тёмные тучи, а малютка немилосердно кричала, держась за свою маму с невиданной для младенца силой. Это была беспокойная минута. Нужно было как можно скорее, что-то решать и делать. Им надо было, как можно быстрее куда-нибудь спрятаться…
Несчастная покрутила головой вправо-влево, и, выбрав для укрытия самый ближайший от себя сарай, (тот самый в котором был вырыт глубокий, земляной погреб), быстро побежала туда, прихватив по дороге тяжёлый топор и маленький ножик. Совсем скоро крышка погреба сомкнулась над её головой и Светлана Григорьевна очутилась в полной темноте и сырости.
– Только не плачь…Только потерпи немножко… – как к вполне взрослому, всё понимающему человеку, обратилась она к ребёнку, целуя дочку в лобик. Малютка не унималась, хваталась за мать ручками, но плачь её, тем не менее, становился всё тише и тише, и, в конце концов, прекратился совсем, так как несчастная мама дала малютке свою грудь и та, наконец, успокоилась.
Меж тем, в доме в этот момент творилось, что-то ужасное и невообразимое!
Вопли и рёв не прекращались, стены сотрясались от чудовищных ударов, а внутри, кажется, скрипела каждая половица, разрушаемого зловещей упырицей пола.
Неожиданно в дверном проёме появилась гигантская тень вампирши, и совсем скоро огромная фигура её стояла уже посреди двора, на обломках разбитого дверного косяка и развороченной двери. Мёртвая водила глазами то в одну, то в другую сторону и всё чаще бросила свой огненный взгляд на старый полуразвалившийся сарай.
Прошла какая-то минута, и Светлана Григорьевна услышала её тяжёлые, исполинские шаги совсем близко от сарая.
– Где ты?! – страшным, чудовищным голосом прокричала великанша, в ярости саданув кулаком по стенке сарая. – Ну, где ты?! Отзовись! Выйди! Покажи себя! – не унималась злобная мертвячка, вся содрогаясь от злобы и бессилия. Капли дождя громко барабанили по крыше сарая, проникая внутрь помещения сразу в трёх местах. Светлана Григорьевна понимала, что мёртвая, судя по всему, нашла их убежище, и они раскрыты. Оставалось ещё немного, и им конец. Отсюда ей с ребёнком не уйти, а отдать свою крохотную малютку на кормление этой волчице она не сможет.
Но, мёртвая почему-то не спешила; её глухое рычание и тяжёлые шаги то приближались к сараю, то удалялись. Светлана Григорьевна даже смогла представить себе, как чёрные, босые ступни великанши вдавливают в землю деревянные колоды тропинки и уродуют дорожку.
Вот где-то за домом словно бы проломили забор, и Светлана Григорьевна вновь услышала её страшный, скрежещущий голос:
– Ты ещё отдашь мне моего ребёнка! – прогромыхала чудовищная покойница, уже где-то далеко отсюда, видимо направляясь в сторону леса. – Всё равно я найду тебя… Жди меня в глухую полночь, с дорогими гостями!.. – донеслись до Светланы Григорьевны последние слова зловредного чудовища, в то время как страшная фигура его, скрылась в сумерках покрытого лесом Гуляй-оврага.
***
На утро, едва только первые лучи солнца проникли в сарай, Светлана Григорьевна осторожно выбралась из погреба и так, как была – в одной ночнушке, с нечесаными волосами и вся в крови, не выпуская из рук ребёнка, – прямиком отправилась на другой конец деревни к бабке Варваре, которую все в деревне называли ворожеей…
***
– Это мавка, утопленница, – сходу заявила бабка ворожея, поджидая Светлану Григорьевну стоя у калитки собственного забора. Было достаточно тепло, но на голове у старухи был тёплый чёрный платок, а на ногах серые башмаки из войлока. Одета бабка Варвара была в толстую, стёганую фуфайку и длинную, до пят юбку, такого же тёмного, как платок и фуфайка цвета. По-лицу ворожеи Светлана Григорьевна сразу же догадалась, что та встревожена не на шутку, но ни страха, ни паники в глазах старухи не было.
Она заговорщически посмотрела куда-то за левое плечё Светланы Григорьевны и тихо сказала, что почувствовала беду ещё ночью, в полночь, когда ей приснился странный сон про девушку с хлебом, и что она сильно переживала за ребёнка и Светлану Григорьевну, так как ничем не могла помочь им кроме своих молитв.
– Однако, – продолжала бабка ворожея, беря Светлану Григорьевну под руки и увлекая за собой во двор, – молитвы мои, как видно, возымели своё действие, раз ты и твоя дочка, ни смотря ни на что, живы. Сила Христова – подковы гнёт, а мертвецам с нею не тягаться.
Старуха неожиданно несколько раз перекрестилась, зачем-то плюнула сначала в левую сторону, затем – в правую, а потом спокойно, как ни в чём не бывало, молвила далее:
– Скажу сразу – тихо начала она, подводя Светлану Григорьевну к покосившемуся крыльцу низенького дома, – я знаю, кто это была и как с нею бороться. Но зачем она к тебе при-ходила – мне неизвестно. С этим ты должна разобраться сама. Я же, только научу тебя, что нужно делать… И помогу…
Затем она провела несчастную к себе в дом, напоила водкой и чаем, укутала Светлану Григорьевну в тёплый плед, а её малютку уложила в кровать.
Когда прошло три с небольшим часа, Светлана Григорьевна вышла от бабки Варвары уже причёсанная и одетая, но без ребёнка. Дочку бабка Варвара велела оставить пока у себя, а затем «схоронить» у отца Михаила, жившего здесь же, по соседству. Самое главное, на чём настаивала и что требовала от Светланы Григорьевны мудрая ворожея, так это ни кому не рассказывать о том, что у неё случилось дома и «вести себя так, как будто бы ничего не произошло».
«Сама знаешь, – ненавязчиво и, вместе с тем, достаточно наставительно, поясняла свои требования бабка ворожея, – у нас в деревне ни от кого ничего не скроишь, но если ты, не приведи Господи, начнёшь болтать людям о мавке или оправдываться – тебя просто заклюют».
Светлана Григорьевна подозрительно огляделась по сторонам, невольно почувствовав на себе чей-то недобрый взгляд, но в это время на улице никого не было, и женщина вздохнула с облегчением.
Следующее о чём подумала Светлана Григорьевна – было: как оставить отцу Михаилу свою малютку?
Представив, как это будет выглядеть, Светлана Григорьевна впервые за сегодняшний день улыбнулась и чуточку повеселела.
Сразу же вспомнились хитромудрые наставления бабки Варвары, и её несколько самонадеянный, плутоватый вид, полностью уверенного в своих словах человека.
«Придёшь ко мне вечером, как стемнеет, – не советовала, а прямо научала Светлану Григорьевну мудрая бабка, – Возьмёшь дочку – и прямиком к отцу Михаилу. Отцу Михаилу скажешь, что тебе нес кем оставить ребёнка. Он хоть и «отец», но ещё бездетный. А маленьких любит. В общем, поменьше там с ним балякай – сунь ребёнка и наутёк. Батюшка Михаил не откажет, он ещё глупой…»
Светлана Григорьевна вновь улыбнулась, и прибавила ходу.
Около дома ей стало плохо.
Вывернутая с корнем берёзка, одной половиной ствола лежала на огороде, а другой – в доме. Часть забора была сломана. Всюду валялись разбитые осколки стекла и кусочки рамы. Вместо входной двери зияла огромная, чёрная дыра. Тропинка была изуродована, а крыльцо исковеркано.
В самом доме царила точно такая же разруха.
На кухне всё разбросано. В комнате нет пола. Стол перевёрнут вверх тормашками. Шифоньер разбит. Тяжёлый диван сдвинут в сторону, а напольный ковёр – провалился под пол.
Как это всё ремонтировать? Кого просить? Где брать деньги на ремонт?
У бедной, одинокой учительницы не хватает зарплаты на самое необходимое, а тут – такое несчастье…Спасибо бабке ворожее, что оставила дочку у себя и велела отдохнуть. А то бы – каюк…
Прибрав и починив всё, что можно было прибрать и починить самой, Светлана Григорьевна поставила будильник на пол восьмого вечера и попыталась уснуть. Однако уснуть у неё не получилось, и пришлось выпить водки.
На какое-то время действительно полегчало, но потом стало ещё хуже.
Неожиданно в голову полезли всякие страсти, почему-то сделалось жарко, и в памяти ожили все ужасы зловещей ночи.
Как только Светлана Григорьевна начинала дремать – перед глазами тотчас же вставал ужасный образ чудовищной исполинши с крохотным собачонком на руках. Чёрные, вытянутые ладони чудовища грубо гладили собачонка против шёрстки, а Светлане Григорьевне всё время казалось, что этот собачонок её маленькая дочка…
Так промучившись практически весь день, Светлана Григорьевна сама поднялась с постели, обойдясь без будильника.
***
Уже смеркалось, когда «подкинув» отцу Михаилу свою дочку Светлана Григорьевна на-правилась к Студёному Омуту за зловещий овраг.
В руках она держала старую пластмассовую куклу, а на грудь повесила заговорённые баб-кой Варварой иконку с крестиком. Вместо привычных юбок и платьев на ней теперь были синие джинсы, старые кроссовки и неказистая выцветшая куртка из кожзаменителя. На руки она надела перчатки, а волосы спрятала под синюю бейсболку. В общем, она была похожа на кого угодно – на полупьяного мужика, на огородное пугало, – но только не на саму себя. Потому что бабка Варвара велела ей «замаскироваться» и «стать мужеподобной».
Как только окраинные дома её пусть глухой и обедневшей, но всё же столь родной и люби-мой деревни остались далеко за спиной, Светлана Григорьевна начала заметно волноваться и нервничать.
Это была уже не молодая, одинокая женщина лет тридцати пяти или чуть более, с бледным, худым лицом, с длинными тёмными волосами, которые она собрала в пучок и спрятала под бейсболку, с большими карими глазами и тонкой талией. Ростом Светлана Григорьевна была, прямо скажем, не высокая, но это ни как не отражалось на её внешнем облике, а напротив, только делало её более миловидной и миниатюрной. Для своих тридцати пяти лет выглядела Светлан Григорьев-на неплохо, и только благодаря её нелепому «маскировочному» наряду, в данный, конкретный момент, смотрелась ни очень эстетично.
Впрочем, самой Светлане Григорьевне сейчас было ни до эстетики.
Всюду царил полумрак, и веяло сыростью. В низинах стояли туманы, а за деревьями поднимались зловещие тени. Маленькие, кривые берёзки и осины низко склоняли свои ветки к одиноко бредущей в ночи женщине, жутко поскрипывая и постанывая. Тёмные сосны заботливо глади-ли Светлану Григорьевну своими колючими лапами по плечам и кепке. Небо над лесом было затянуто тучами. Луны практически не было видно. Сверху накрапывал небольшой, редкий дождь. Светлане Григорьевне было страшно уже сейчас, на подступах к зловещему омуту. Что же будет в тот миг, когда она увидит поднимающуюся из омута великаншу с огромными ладонями-граблями?
От этой мысли Светлане Григорьевне стало невыносимо страшно, и липкий, всепроникающий страх вновь закрался к ней душу, как видно намереваясь завладеть ею полностью. «Что же делать? Как быть? – разом зазвучали в голове поддавшейся минутной слабости женщины, трусливые вопросы. – Идти дальше или всё-таки – повернуть. Ну, нет. Раз уж я решила идти – значит надо идти».
В конце концов, ей удалось уговорить себя снова стать «смелой» и «отважной» и более уже не сворачивать с намеченного пути.
– Плевать, справлюсь, – коротко подбодрила саму себя отчаянная женщина, усилием во-ли отогнав ненужные мысли. – Да, страшно, но надо – держаться…Крепись Светлана Григорьевна…Мужайся… – ни то в шутку, ни то всерьёз добавила она, заметно прибавив ходу.
Однако, с этого момента, бороться со своими внутренними страхами ей становилось всё труднее и труднее, а мысленно настраивать себя на предстоящую встречу с чудовищной великан-шей – просто невыносимо.
Как она будет вести себя в час «решительного действия»? сможет ли побороть свой страх? дрогнет ли перед опасностью или всё-таки устоит? – само собой разумеется, она не знала. Тем более что все ужасы её скорой встречи с ужасной утопленницей с каждой секундой рисовались в её голове всё явственнее и страшнее…
Ни без страха перебравшись через унылый, мрачный овраг, Светлана Григорьевна с ещё большим страхом приближалась к Студёному Омуту.
«Возьми старую, детскую куклу, – вспоминала Светлана Григорьевна загадочные наставления старенькой бабки, произносимые тихим, пугающим шёпотом, – положи в неё маленький кусочек хлебушка и иди за Гулящий Овраг к Студёному Омуту. Там будет большой бурый камень и одинокая осина – встань подле неё. Когда наступит полночь – готовься. Может появиться сама мавка, а может – и ещё кто. Как только мертвячка вылезет из омута тут же выбеги из-за осинки, положи куклу на камень и беги к нам в деревню что есть силы. Самое главное – ничего не бойся и не смотри мавке в глаза. Так она тебя не узнает, и будет думать, что ты подвыпивший мужик или огородное пугало».
– Да, уж – огородное пугало, – тихим шёпотом произнесла Светлана Григорьевна, критично взглянув на свою потрёпанную куртку и потёртые джинсы. – Ничего не скажешь.
Затем она немного помолчала и продолжала ещё более тихим шёпотом:
– Сразу ясно, что старая бабка ни разу в жизни не видела мавок и утопленниц. Хотела бы я посмотреть на неё в тот момент, когда мавка подымется из воды, – Светлана Григорьевна не-вольно передёрнула плечами и непроизвольно перекрестилась. – Тут ни то, что в глаза – в её сторону посмотреть страшно.
Неожиданно за пазухой, что-то тихо булькнуло, и Светлана Григорьевна аккуратно поправила припрятанную во внутреннем кармане бутылку.
Вот в темноте показалась одинокая осина, а затем и камень.
Лес как бы сам расступился перед смелой женщиной, и словно бы за руку подвёл её к оси-не.
Тут было несколько светлее, чем в лесу, но и заметно холоднее, чем в Гулящем овраге, среди лохматых сосен и пушистых берёз.
Не смотря на то, что с реки дул сильный, холодный ветер, а на воде стояла сильная рябь, вся заводь у Волги словно бы дымилась от струящихся по воде испарений и будто бы нарочно притягивала к себе наползающие из леса туманы.
Светлана Григорьевна поднесла левую руку к лицу и посмотрела на часы. Затем она достала из кармана куртки маленький перочинный нож и стала резать пластмассовому голышу его розовенький животик.
Бабка Варвара сказала, что нужно будет разрезать кукле живот и окропить её кровью, по-тому что злобная мавка должна почувствовать запах крови и пойти на него.
«Мало просто открутить кукле голову и засунуть в неё кусочек хлебушка, – тут же сами собой вспомнились напутственные слова старой ворожеи, – надо ещё дать упырице почувствовать свежую кровь, отвлечь её от себя другим запахом. А иначе она просто не заметит твою куклу и нападёт на тебя».
Светлана Григорьевна достала прозрачную, стеклянную бутылку из-под водки и, откупорив самодельную крышку, обильно полила куклу ещё свежей, куриной кровью.
Вроде бы всё было готово. Оставалось только ждать.
Светлана Григорьевна опять посмотрела на часы, и тихо сказала себе:
– Ну, вот и полночь. Кажется сейчас, начнётся...
Затем она несколько раз перекрестилась и, чуть погромче, добавила:
– Помогай Господи.
Прошло пять минут, а ничего не происходило.
С Волги задуло ещё сильнее. Зеленоватый пар над заводью стал несколько развеиваться, а белёсый туман, наползающий из леса – разрываться на мелкие клочья. Где-то за спиной отважной женщины печально шумели деревья близкого леса. Одинокая осина склонялась к валуну всё ниже и ниже. Её уже пожелтевшие, пожухшие листья трепетали над бурым камнем, словно дрожащие на ветру неестественно-бледные, желтовато огоньки. Мысли Светланы Григорьевны вновь вернулись к бабке ворожее и её «напутственным речам».
«Коль скоро она просила у тебя хлебушка, – вспомнилось одно из бабкиных наставлений, – надо исполнить то, что она требует. А раз она просила отдать ей ребёнка, значит надо – дать ей «ребёнка». Кормить своим молоком она его навряд ли будет, а вот съесть может. Потому как мавка эта – не просто мавка, но одержимая сразу несколькими злыми духами упырица, убившая, к тому же своего собственного ребёнка, и наложившая на себя руки».
Светлана Григорьевна опять перекрестилась и какое-то время пыталась собраться с мысля-ми; затем ей вспомнилось следующее, из речей старухи.
«Когда для умерших предков готовят на Родительский день специальное угощение – де-дам (то бишь, предкам) кладут пироги, кутью, кисель и хлебушек. Самим можно есть всё, что только пожелаешь, как бы разделяя с предками совместную трапезу, но кушать несъестный хлебушек ни в коем случае нельзя, так как он предназначен для мёртвых. Есть его, могут только навьи и деды. А посему: удовлетворим зловещую просьбу мавки, и соединим хлеб и «ребёнка» вместе, глядишь – у тебя что-нибудь да получится…»
Светлана Григорьевна вздрогнула – так как не помнила, чтобы бабка ворожея говорила ей подобных слов, и задрожала, чувствуя, что с ней происходит, что-то неладное.
Вдруг из-за туч медленно выкатилась огромная, прямо-таки гигантская, круглая луна, и пар над заводью тотчас же развеялся. Белёсый туман, как послушное, живое существо отполз к границам леса, а тени вокруг сделались более синими и непроницаемыми, более тёмно-лиловыми. Всё, что было за пределами дремучего, чёрного леса, озарилось ярким, голубоватым сиянием. И большой бурый камень, и одинокая осина, и сама Волжская заводь стали какими-то ярко-красочными или, если так можно выразиться, картинно-сказочными, будто бы нарисованными чьей-то волшебною кистью. Они смотрели на смелую женщину, словно сойдя с чудесных полотен Билибина или Васнецова, словно переместившись из сказки в реальность.
И всё же, красота их была какой-то неживой, но «поддельной», совсем недоброй, а пугаю-щей.
Волны над сияющей заводью вспенились, и из воды медленно поднялось чудовищное, женоподобное существо, лишь отдалённо напоминающее женщину.
Как и в прошлый раз, тело великанши было огромным, руки необычайно длинны, а лицо свирепо.
Крупные капли мутной воды медленно стекали с её длинных, спутавшихся волос, удлинённых костлявых рук, вытянутых, чёрных ладоней.
Её грязно-белое одеяние было сильно разодрано, и Светлане Григорьевне показалось, что на правой груди у мёртвой нету соска. Более того, женщине показалось, что великанша смотрит прямо на неё, а её огромные, страшные очи, так и призывают Светлану Григорьевну заглянуть в них.
Кто бы знал, скольких трудов стоило Светлане Григорьевне не закричать от страха и не расплакаться от ужаса, не посмотреть в эти ужасные, огненные очи!
…Выплеснув на пластмассовую куклу всю остававшуюся в бутылке кровь, Светлана Григорьевна довольно проворно выскочила из-за осины, и, опрометью подбежав к бурому валуну, положила «приманку» на его шероховатую поверхность.
То, что её маленькая кукла тотчас же слетела с камня на землю – она даже не заметила. Мимо промелькнула трепещущая, чахлая осина, чья-то невысокая тень, в ушах засвистел ветер, а перед глазами мелькали только деревья, кусты и ветки. Светлана Григорьевна бежала так быстро, что, конечно же, не слышала и не видела того, что произошло дальше.
А это было нелицеприятное зрелище!
Едва маленькая, шустрая тень неизвестного ей мужичонки скрылась во мраке леса, как тот-час же внимание великанши привлекла упавшая в траву кукла. Мёртвая с интересом взглянула на приготовленную для неё «приманку» и хищно принюхалась. Глаза её тут же погасли, а из уголков рта потекли слюни. Она громко засопела, став похожей на большую, косматую медведицу и, тяжело ступая, направилась к камню.
Вот она подошла к камню и, нагнувшись, подняла куклу. Синие губы её нервно задрожали, а всё тело содрогнулось от нетерпения. Чахлая осина пригнулась к земле ещё ниже, а камень, как будто бы, зашевелился.
С корнем оторвав кукле голову, чудовище с силой вонзило свои острые клыки в пластмассовую плоть «приманки» и перекусила её напополам. Раздался зловещий хруст отлетающих в сторону пластмассовых кусочков, послышалось ужасное чавканье – и маленький, несъестный кусочек хлебушка был проглочен исполиншей, за одно мгновение. Кровь несчастной курицы попала на язык монстра, и чудовище, как будто опьянело.
Великанша шатнулась сначала в одну сторону, затем в другую и вдруг обрушила на камень удар такой силы, что вся нижняя часть его тотчас же ушла под землю. Деревце подле камня жалобно застонало, листья разом посыпались на землю, а у самых корней осины образовался надлом.
Далее началось, нечто ещё более невообразимое!
Мертвячка начала метаться по всей поляне, втаптывать кусочки пластмассы в землю, и страшно реветь. Ветер раздувал её косматые, влажные волосы, земля под ней гудела, а над заводью вновь поднимался густой, зеленый пар от зловонных испарений.
Подняв с земли сначала один кусочек куклы, затем – второй, великанша нашла в траве маленькую, помятую голову игрушки, и присев на камень неожиданно громко и страшно зарыдала. Взгляд её стал добрым и нежным, лицо тотчас же изменилось в лучшую сторону, а тело сделалось таким же, как и у обычной, ещё совсем юной матери, склонившейся над своим ребёнком.
Она смотрела на остатки куклы большими, подслеповатыми глазами и слёзы ручьём текли из её глаз, капая на примятую траву.
Теперь на неё было больно смотреть; теперь её было по-человечески жалко.
Неожиданно кто-то небольшой и низкий, медленно подошёл к ней сзади и осторожно при-коснулся к её мокрой головке.
– Поплачь, поплачь маленькая, – заботливо поглаживая влажные волосы юной утопленницы, ласково сказала подошедшая бабка ворожея, глядя на неё с состраданием и жалостью. – Поплачь – и станет легче.
Мёртвая взглянула на неё безжизненными, мутными глазами и, словно бы поняв старуху, грустно замычала.
– Пора тебе…Иди, – столь же ласковым и нежным голосом продолжала бабка Варвара, осторожно подталкивая мёртвую в спину. – Живым – живое, а мёртвым – мёртвое.
Руки утопленницы с силой прижали кусочки куклы к груди, а тело содрогнулось от рыданий с удвоенной силой.
Тем не менее, мёртвая медленно поднялась с камня и, пошатываясь, пошла к омуту.
У заводи она остановилась и, поискав в траве ещё что-то, подняла с земли четвёртый кусок куклы.
– Ну, вот и молодец, – ни на шаг не отходя от утопленницы, тотчас же отозвалась старая бабка, достав из-за пазухи большую, деревянную икону, с потемневшим от времени ликом. К нижней стороне иконы был приделан массивный, медный крест, а к верхней – тяжёлая, железная цепь.
– Прости меня милая, – со вздохом прошептала старая ворожея, и осторожно набросила ржавую цепь на шею покойницы. – Да смилостивится над тобою Господь! Иди с миром, откуда пришла.
И сказав это, бабушка медленно отошла в сторону, но, не устояв на ногах, тяжело осела на землю. Руки её тихо задрожали, а лицо стало белым как мел…
Утопшая, словно хищница бросила на старуху беспощадный, испепеляющий взгляд, и в од-но мгновение поднялась почти под облака, вытянувшись вверх метра на три, а то и на четыре. Глаза её вновь загорелись чудовищным, красным огнём, а изо рта пошла пена.
И о, ужас! Она стала такой огромной, какой не была раньше! Она сделалась ещё больше и выше, чем была в прошлый раз. Грязно-белые одежды её тут же разошлись по швам, руки, как грабли с силой потянулись к старухе, а ногти на руках превратились в острейшие когти. Один чудовищный удар – и для старенькой бабушки всё было бы кончено.
В страхе, прикрыв голову обеими руками, старуха уткнулась лицом в траву и только за-жмурилась.
В воздухе раздался ужасающий рёв исполинши и грозное рычание.
Бабка ворожея не выдержала – и тоже закричала.
Мёртвая попыталась как-то дотянуться до неё, ударить старуху кулаком или всей пятернёю, но цепь на груди стала с силой сдавливать её шею и тянуть назад, медленно-медленно, с нажимом, с усилием придавливать великаншу к земле.
Силы чудовища были поистине безмерны, но и оно не смогло устоять перед крепостью святого распятия и мощью чудотворного образа.
Поняв, что ей уже ни за что не дотянуться до ненавистной старухи, зловредная мавка выворотила из воды прямо-таки огромный ствол изогнутого, поваленного дерева, и со всего маху швырнула его в бабку, надеясь размозжить старуху от ног до головы.
Увы, но и на сей раз у взбесившейся мертвячки ничего не получилось.
Дерево пролетело мимо старухи и с глухим стуком упало на землю, где-то далеко за спиной ворожеи.
Бабушка с усилием отползла подальше от зловещего монстра, а само чудовище в это миг, в последний раз взмахнув своими ужасными, длинными руками, с шумом грохнулось в воду, подняв огромный фонтан брызг.
Всё стихло. Наступила угнетающая тишина.
Бабка Варвара лежала ничком на спине, закрыв глаза ладонями, и не шевелилась.
Ветер нежно трепал росшую вокруг траву, и теребил выбившуюся из-под чёрного платка седую прядь волос на голове старухи.
Вдруг вдали закричала какая-то чёрная, мрачная птица, и огромный силуэт её моментально растаял в сумраке ночи, взмахнув большими, красными крыльями…
***
Когда Светлана Григорьевна была на пол пути к дому, она услышала за спиной ужасающий рёв великанши и чей-то отчаянный крик. Затем раздался какой-то непонятный шум и сильный плеск волн, от чудовищного падения в воду. Прямо над головой Светланы Григорьевны пролетела большая, ночная птица, но ничего более страшного в эту мрачную, зловещую ночь Светлана Григорьевну уже не слышала.
Пулей преодолев крутой, Гулящий овраг она довольно скоро оказалась в доме молодого священника и сердито посмотрев на него, как на чем-то провинившегося перед ней школьника, быстро выхватила из кровати дочку, и, молча, покинула избу.
Отец Михаил долго стоял потом на одном месте, открыв рот от удивления и остолбенев от случившегося. В голове роились самые разные мысли, но понять, что же всё-таки произошло и в чём он виноват, молодой священник так и не смог.
***
Бабка ворожея вернулась домой под утро, медленно сняла с себя верхнюю одежду, с тру-дом опустилась на кровать, легла, и тихо уснула.
На следующий день, уже под вечер, её нашли мёртвой в своей постели, окоченевшей от холода.
Кто-то позвал доктора, на шум сбежался народ, и, увидев спокойное, красивое лицо бабки, одна из деревенских женщин упала в обморок, прямо на пороге комнаты.
Отец Михаил осторожно поднял Светлану Григорьевну с пола и отвел к себе в церковь. А после предварительного осмотра доктор сказал, что бабка Варвара умерла от разрыва сердца.
– Старая она уже, – коротко пояснил он, умывая руки, – вот сердце и не выдержало…Видно время уже пришло...Всё-таки девяносто лет почти...