Утро плеснуло огненным лучом по зеленым обоям, вздрогнули бледно-золотые стрелы неведомых растений на них и стряхнули солнечные брызги прямо на разомлевшее от долгого сна лицо. О, какое славное пробуждение. Оттого и настроение легкое, золотистое.
Я тихо открыла дверь в кухню и тронула Димку за плечо. Ага, будто в шестнадцать лет здоровому спящему организму способно помешать какое-то слабое прикосновение. Ну почему мне всегда так нелегко будить человека? Такое чувство, будто вторгаешься в запретное действо блуждания души по запредельным мирам. Я провела рукой по русым кудрям и громко скомандовала:
- Димка! Подъем! Рога трубят – мужья в ружье!
Димка недовольно заворочался и, не открывая глаз, пробормотал:
- Ну чего? рано же еще.
Я взяла его за плечо, раскачала, как следует, приговаривая:
- Не рано, Димуля, вставай, семейство завтракать будет.
И отвернулась к аквариуму со словами:
- Ну что, рыбки? Еще не сдохли? Тогда всем привет! – постучала кончиками пальцев по тонкому стеклу и бросила щепотку корма, наблюдая, как засуетилась, хватая крошки, серебристая мелочь.
Сами по себе рыбехи не сдыхали от тяжкой жизни. Но мой маленький сынок очень любил играть с ними – брал их в ручонку и гладил по спинке. После такой ласки рыбка опускалась на песчаное дно, лежала там некоторое время – «тсс… она спит», - шептал сынок, и всплывала уже кверху брюшком. Поэтому вопрос о жизнеспособности аквариумного населения был весьма актуальным.
Димка смеялся, натягивая одежду, затем сворачивал постель и уносил ее в комнату.
Через недолгое время утренняя суета стихает, все расходятся по своим делам, и мы с Димой остаемся в доме одни.
Я ставлю перед ним тарелку каши и наливаю воду в чайник. Капли стекают по эмалированной поверхности и звонко шлепаются на раскаленную плиту. Сердитое шипение вскоре затихает. Я смотрю в серые Димкины глаза, на здоровый румянец круглых щек, на яркие пухлые губы, с которых время от времени кончик языка деловито слизывает остатки каши. Милая, славная мордаха вскоре ухмыляется, делает вид, будто прислушивается к себе и, хитро скосив взгляд на холодильник, произносит:
- Чё-то я не наелся… Может еще что-нибудь дадите? Червячка заморить…
Я достаю из холодильника кастрюлю со вчерашними макаронами, разогреваю на сковородке и накладываю ему полную тарелку. Наливаю чай. Делаю бутерброд. Рассказываю о незначительных вещах, не теряя возможности при этом бросить пару-тройку воспитательных сентенций. Димка протягивает пустую тарелку:
- А можно еще немножко?
- Ого! Ну ты и трескаешь нынче! Видно уработался вчера, мужик.
Я разогреваю остатки макарон, делаю еще пару бутербродов и сажусь напротив с чашкой кофе. Улыбаясь, наблюдаю, с каким удовольствием мальчик поглощает обильный завтрак.
- Димка, как приятно видеть тебя таким здоровым, аппетитно жующим, краснощеким, веселым, с ясным взглядом. Представляешь, лет через десять встретимся с тобой, и ты будешь все таким же жующим хомяком и так же будешь мне разглагольствовать о жизни. То есть лапшу вешать.
Он смеется с дерзким озорством:
- А почему мы встретимся через десять лет? Да я у вас жить буду. У вас такие вкусные макароны получаются. А насчет разглагольствований, - Димка хитро щурится, склонив голову набок, - так ведь наша первоочередная задача есть ввести взрослых в заблуждение таким образом, чтобы они ни о чем не догадались.
Моя очередь смеяться. Но легкая горечь просачивается мыслью: «Да, нелегко достучаться до твоей души, и ничего не стоит одним неосторожным словом или неискренней интонацией навесить еще один замок на ее многочисленные дверки».
Я мыла посуду, а Димка рассказывал о своих друзьях. Особенно подробно, с напускной ленцой, он описывал ритуал заваривания чифиря на хате у бывшего зэка, курение травки «по кругу», хитроумную технологию изготовления наркотического вещества… Я отворачивалась к ложкам-тарелкам. Меня обескураживал изучающий, настороженный взгляд мальчика. В это время я осознавала всю бесполезность наших усилий привести его к нормальным убеждениям и, что более важно – к нормальному поведению…
Мы встретились раньше, чем через десять лет.
- Димка сегодня дома. Ты можешь встретиться с ним. – Татьяна разглаживала пальцем складку на клеенке, в ее глазах прочно поселилось жесткое, больное отчаяние. – Ты приходи днем, только он просил, чтобы одна.
- С ним всё в порядке?
- Да какое там… Вчера с утра видеть никого не хотел, метался по квартире, психовал. После обеда я опять закрыла его, ушла на работу. Дома ж весь день был, но видно дружки через форточку подбросили. Пришла с работы, а он уже веселый, ласковый. Все рассказывал мне о хорошей, чистой жизни, о планах на учебу. Я и поняла, глядя на эту эйфорию – писец моим профилактическим мерам, и держать его под замком бесполезно. Вечером он ушел за очередной дозой, а среди ночи меня разбудил стук в дверь. Он, скрючившись, лежал на коврике в одних трусах, дрожащий, избитый…
Татьяна резко встала и, не оборачиваясь, бросила от порога:
- Так ты приходи в обед.
В комнате окна плотно зашторены. После солнечного полдня я не сразу сориентировалась.
- Димка, ты где? Что это у тебя так темно?
- Я здесь.
Наконец разглядела кровать, подошла, присела с краю. Он лежал под одеялом, натянув его до глаз.
- Дим, я ж тебя не вижу совсем…
- Я не хочу, чтобы ты видела, - он отвернулся.
- Да ладно тебе, я ж не чужая. Охота посмотреть на тебя, соскучилась.
- А помнишь, ты говорила: «эй, рыбки, вы там еще не сдохли?», - он немного оживился, попытался улыбнуться, а получилось, будто собирался заплакать…– разбитое лицо болело.
- Помню. А ты всегда смеялся. - Я осторожно сдвинула одеяло, - ух ты, какой красавец! Димка, ты так повзрослел… Больно? – глупо это было спрашивать, но я не нашлась, что сказать. Так стало жалко его, так обидно… «Зачем мы отправили его обратно?»
- Да не, не больно. Понимаешь, на кредиторов нарвался, а денег не было… - усталые глаза, едва различимые в узких щелках опухшего, в синяках и ссадинах лица, казались чужими и старыми.
- Вот гады, - хотелось плакать, а надо было улыбаться, ни в коем случае не показывать жалость и сострадание, не унижать парня больше, чем он был унижен. Хотя куда уж больше… - Может, тебе надо было дома сидеть? Перетерпеть как-нибудь, Дим… - нужно было что-то делать, что-то сказать утешительно-обнадеживающее, как-то помочь, но… было поздно – он понял, что его в очередной раз собираются «лечить».
- Ой да ладно, - в голосе появились развязные нотки, - всё путем, всё под контролем. Ты давай, не грузись. Сча полежу, побалдею, потом делами буду заниматься, - опять этот испытующий, не подпускающий к себе взгляд, эта спасительная бравада, за которой боль, отчаяние, неизбежность и беззащитность…
Я поняла, что разговор закончен.
- Димуля, ты держись, миленький, всё будет хорошо, - я гладила его по плечу, - мы через пару месяцев вернемся домой, ты приезжай к нам, будем рыб кормить, разговоры разговаривать, а? Потерпи немножко, а потом к нам, хорошо?
Он дернулся, отвернулся к стене, натянул одеяло на голову и глухо почти простонал:
- Детям только не говори.
- Димка, я приду еще, хорошо?
- Угу…
Но я больше не пришла – не успела. Пока посетили с визитами друзей, родственников, пока на даче дела закончили, Димка отлежался и ушел из дома. Вскоре его посадили в очередной раз - горе искало свою жертву…
Жернова времени перемалывали события, впечатления, встречи-разлуки, месяцы-годы. В этот жизненный водоворот иногда просачивались новости о Дмитрии. Вернулся. Вступил в какой-то клуб трезвости. Работает. «Ну вот и хорошо, наконец-то всё образуется. И Татьяне радость, и у нас груз с души. Все-таки зря мы его тогда отправили домой. А что было делать? Оставлять на три месяца шестнадцатилетнего мальчика одного в квартире? Он бы из нее притон к нашему приезду устроил. И все же… Ай да ладно, теперь ведь все в порядке, правда, рыбки?» - я привычно постучала по тонкому стеклу аквариума.
Мы заехали в этот город по пути, на пару дней.
- Здравствуйте! Как я рада вас видеть!
- Привет, как долетели?
- Да нормально. Дети дурачились весь полет, пока мы напитки пробовали.
- ага, даром же – что ж не попробовать?
- А у вас как дела? Что новенького? Как мама, здорова ли? А Димка-то где? … Что вы молчите-то?
Татьяна опустила голову, сжала руки на коленях. Владимир взял сигарету и пошел курить на балкон.
- Влип Димка в историю. Вроде и не виноват, но… посадили. Теперь надолго.
Она стала сбивчиво, какими-то рваными урывками рассказывать эту несчастную историю, но среди недомолвок я так и не поняла, что же случилось на этот раз? И не было уже слов утешения, кроме:
- Надо терпеть и молиться.
А перед глазами, сменяя друг друга, возникали два разных лица одного человека: розовощекая мордашка здорового мальчика с умными серыми глазами и лукавой ухмылкой и распухшее от побоев, измученное, с жестким, озлобленным взглядом лицо наркомана…
Я понимаю, жизнь и судьба взаимодействуют по своим законам, непонятным нам, невидимым отсюда. И все же… не уходит чувство вины, крутятся одни и те же вопросы: почему таким слабым перед горсткой сомнительных друзей, перед губительным соблазном оказался умный, способный, развитый, воспитанный человек? Кто виноват в этой слабости? Бог, что сотворил его таким? Отец, который добровольно ушел из жизни, когда мальчику едва исполнилось 10 месяцев? Мать, которая решительно отказалась от личного счастья ради душевного комфорта и благополучия единственного ребенка? Или мы, когда уехали заграницу, отправив его домой, к друзьям-наркоманам? Надо было что-то придумать, надо было остаться, надо было… Да что теперь-то…
Он писал мне умные, грамотные письма. В них были интересные рассуждения, вера в будущее, планы по самообразованию, мысли о прочитанных книгах, хорошо выполненные рисунки. Конечно, я отвечала. Но недолго… Дела, заботы, собственная жизненная катастрофа утомили душу, и не было сил на общение даже с теми, кто рядом.
Я напряженно слушала гудки в телефонной трубке: «Наверное, не слышит. Или отошла куда», - алло, Татьяна? Ну привет, дорогая.
- Привет, погоди, сейчас, - и в отдалении, - Димка, иди скорее, на, поговори.
- Ну здравствуй!
- Димуля, ты вернулся! Как я рада… ну как ты?
Его голос звучал уверенно, спокойно. Голос человека, который понял и пережил то, что давало ему право ничего и никого больше не бояться, ни от кого не зависеть…
Позже он прислал моей дочери свое фото и несколько писем:
«Действительно здорово, что спустя столько лет мы с тобой можем общаться. И пускай, что только так, но я надеюсь и верю, что когда-нибудь мы сможем встретиться. О себе могу рассказать много, но скажу в двух словах - жизнь понапала. Действительно было всё самое плохое: алкоголь, наркотики, несчастная любовь, тюрьма. Много и долго тюрьмы. Но сейчас все позади, появился смысл в жизни, появилось дело, которому я готов посвятить всего себя и мне это нравится. Работаю инструктором в реабилитационном центре для бывших наркоманов и алкоголиков. Помогаю таким же, как я обрести трезвость и понять, что в этом безумном мире есть тепло, счастье и любовь.»
«Если сможешь, отправь мне своё фото. Буду очень рад видеть родного человека. Хотя, конечно, никакое фото не заменит живого общения, но пока без вариантов. Желаю тебе всего самого светлого и хорошего. Я очень тебя люблю. Обнимаю, целую, твой брат Дима.»
«…но всё, что ни делается - делается к лучшему. Поэтому не стоит отчаиваться, терять веру в себя и ни в коем случае – не опускать руки. Прорвемся, Родная!!!»
ВИЧ. Звучит как БИЧ. Немилосердный, неумолимый, забивающий насмерть… Он умер, так и не успев пожить в ласковом свете любви и радости.
03.02.07 - 23.10.09