Раньше казалось, что мне не пережить этой трагедии… И вот сей час настал, но не отчаяние не становится единственным чувством, поселившимся в сердце, а равнодушие с примесью горечи и легким отблеском боли… Неизбежность – что она значит для таких стариков, как я? Моё время истекает, мой век кончается.
По моим подсчётам после расплаты с долгами у меня ещё останется немного денег. Хватит на пару лет – больше и не надо. Ведь мне уже почти восемьдесят три. Я слишком долго живу, а люди умирают и в тридцать пять, и в пятьдесят пять…
Захожу в пустой зал. Здесь уже никогда не зазвенят голоса посетителей, моих посетителей. Тяжело вздыхаю, и тысячи грустных и счастливых историй, рассказанных завсегдатаями, всплывают в памяти, как караван одиноких белых айсбергов. И я понимаю: кафе – вся моя жизнь, воспоминания, мгновения радости, тяжелые часы разочарования, моё прошлое, настоящее и будущее. Мне безумно, нестерпимо больно продавать его.
С грустью пройтись в последний раз между столиками, смахнуть пылинки, прикоснуться к столешницам, увидеть узор отполированного дерева… О, вот и этот столик. Всё такой же, как и много лет назад. На блестящей чёрной поверхности стоит изящная вазочка, голубая, как утреннее небо. Раньше в ней всегда благоухали цветы, каждое утро доставлявшиеся из оранжереи, но сейчас она пуста. А из окна по-прежнему открывается красивый вид на площадь. Зеленеют липы, а в просвете меж ними возвышается памятник поэту, и где-то там шумит фонтан. Но сегодня ни вода, ни мудрая голова поэта не блестят от солнечных лучей. Сегодня все окутано дымкой печали.
Я сажусь за столик невыплаканных слёз и погребённой надежды. Так я обычно о нём думаю, особенно когда вижу табличку - вечное «зарезервировано».
Помню тот мрачный зимний день много-много лет назад. Ранний час, мы только что открылись. Гости ещё не пришли, обычно они подтягивались часам к одиннадцати, но первые пташки залетали и в десять. Я бесцельно пересчитывал деньги в кассе, а потом собирался протереть несколько чистых стаканов. Мне нравилось проводить время в кафе. Для меня это было даже интереснее, чем сидеть дома с семьей. Уж лучше работать за барной стойкой, прислушиваться к приглушённым голосам гостей, наблюдать за их жестами, выражением лица, угадывать кто они, читать по губам… Это совершенно другой мир! Наверное, поэтому я в старости и остался один.
Когда я в который раз прокручивал в памяти вчерашнюю семейную сцену, в кафе зашёл мужчина, высокий и немного сутулый. Сейчас я знаю, что это несчастно прожитая жизнь, осознание собственной ненужности, великое разочарование и, быть может, отвращение к себе давили на его плечи. Я не мог определить его возраст, в одно и то же время он выглядел и молодым, и старым. Волосы его уже покрылись серебристым инеем, но в движениях и взгляде узнавалась ещё не ушедшая молодость.
Он не обратил внимания на моё приветствие, безразлично скользнув по мне взглядом. Он огляделся вокруг так, будто хотел увидеть нечто никому, кроме него, недоступное, задержал усталый взгляд на окне, из которого хорошо виднелись площадь, занесённая снегом, и кафе-конкурент. Мужчина медленно прогуливался между столиками. Это показалось мне странным: он уже давно мог сесть куда-нибудь, ведь у меня все места хороши. Сейчас я знаю: он искал один-единственный столик, от которого повеет незримым присутствием старого друга. И он нашёл его – тут моё сердце дрогнуло, ибо на этом столике стояла вечная табличка «зарезервировано». Но это лишь дань романтизму, за этим столиком уже давно никто не сидел. Но мужчина сел.
Официант направился к нему, чтобы объяснить, что тут сидеть нельзя, но я знаком остановил его.
«Пожалуйста, ваше меню», — сказал я, кладя перед мужчиной коричневую книжку.
«Спасибо, не стоит».
Он сидел, чуть сгорбив спину, а руки сцепил под столом. Честно говоря, будь у него немного более угрюмое и заспанное лицо, я бы принял его за алкоголика.
«Вы готовы заказать?» — слова мои прозвучали неуверенно.
«Могу ли я поговорить с кем-нибудь из старожилов?» - спросил мужчина, отводя немного рассеянный взгляд в сторону.
«Вы с ним и говорите. Я хозяин», — с гордостью сказал я. Признаться, мне хотелось произвести на него впечатление, но напрасно.
«Хорошо… Наверное, вы знаете её».
Мужчина показал фотографию, которая разбудила во мне спавшие воспоминания. Да, я знал и помнил её, молодую и несчастную. Но на фотографии она улыбалась, хоть глаза её и не искрились радостью, а светились тихой грустью. Двадцать лет назад, почти вечность назад. Обыкновенная молодая женщина. Я узнал её, хотя улыбающаяся, она казалась совершенно другим человеком, но глаза… Господи, наверное, умирать буду – не забуду, сколько боли, сколько невыплаканных слёз в них скрывалось…
Когда она впервые зашла в моё кафе ровно двадцать лет назад, свинцовое небо нависло над городом, в воздухе пахло тревогой. А я, человек немного суеверный, с нетерпением ждал, когда же что-нибудь случится.
Девушка выглядела измученной и бледной. Призрак, а не человек – казалось, вот-вот упадёт и разобьётся, как фарфоровая кукла. Она села за этот самый столик, заказала зелёный чай и сидела до вечера. Я наблюдал за ней: ни всхлипа, ни слезинки, только тонкие руки дрожали, когда она подносила чашку ко рту. Поразительное ледяное спокойствие человека, которому нечего терять.
Позже, когда мы немного подружились, девушка рассказала, что в тот день он стал чужим мужем.
Она приходила сюда, как в церковь, по воскресеньям. Я считал её своей постоянной гостьей и со временем даже зарезервировал этот столик за ней, чтобы он всегда оставался свободным, если она вдруг придёт в другой час. Пятнадцать лет она приходила, сидела, молча пила чай, иногда обменивалась со мной парочкой фраз, ещё реже рассказывала о своей трагедии и всегда лишь обрывками фраз. Мне казалось, что засевшие внутри слёзы мешали ей подолгу говорить. И ещё она, наверное, боялась проявить слабость... Думаю, это убило бы её.
Мне нравился её внешний облик, изысканный, утончённый. Длинные не накрашенные ногти, скромное серебряное колечко, волнами падавшие на спину волосы и каждый месяц новое красивое платье. Нежная фея, танцующая в лунном свете. Она казалось загадочной и неповторимой. Я любил наблюдать, как она малюсенькой ложечкой размешивает чай без сахара, как аккуратно кладёт ложечку рядом, как томно смотрит в окно, как медленно берёт чашку обеими руками.
Я видел, как один молодой человек ею заинтересовался. Не думаю, что он ей подходил. Она была для него слишком изящной и эфемерной. Но он, неказистый и неинтеллигентный на вид, бесстыдно подсел за её столик. Они тихо говорили, и, наконец, моя фея вскрикнула и резко встала. Её щеки пылали краской негодования, а глаза стреляли молниями. Я испугался, что сейчас она уйдёт и больше не вернётся ко мне. Не помня себя, я выбежал из-за стойки, а на помощь уже спешил охранник. Наглеца мы вывели.
«Спасибо, — улыбнулась девушка, впервые улыбнулась. — Не беспокойтесь, я приду в воскресенье».
Она ещё не разучилась улыбаться. И первую улыбку подарила мне! Я вознёсся на седьмое небо. Я влюбился в маленькую принцессу фей.
Всё чаще я стал подходить к её столику, спрашивал о чём-нибудь несущественном, угощал за счёт заведения. Однажды она засиделась до самого закрытия из-за того, что весь день без остановки шёл дождь, я спросил:
«Могу ли я вас проводить?»
«Не стоит».
«Почему?» — удивился.
«Я замужем».
Но на пальце её не блестело обручальное кольцо.
«Извините, но мы чужие друг другу люди».
И ушла, а силуэт её вскоре растворился в струях дождя. А я стоял и смотрел, как лужи, через которые она перепрыгнула, пенились и полнились водой. Значит, не судьба. Ну и ладно. Конечно, жаль, что фее никто не нужен. Но я всё равно буду любить её волшебный образ, и нечего его портить банальностями и обыденностью. Пусть будут малословные встречи по воскресеньям.
Так я думал какое-то время, но потом не удержался. Уж очень она меня влекла к себе. Мне было мало просто находиться с ней рядом, мне нестерпимо хотелось стать кем-то близким для неё. Мы чужие друг другу люди – это причиняло мне боль.
Я старался заговорить с ней о чем-нибудь, что могло бы нас сблизить, рассказывал о своих интересах, пробовал узнать её мнение о недавно вышедших фильмах, но она немилосердно обрывала все мои попытки. Пытки! Наконец, она надела на безымянный палец кольцо и каждый раз, когда я приближался к её столику, поворачивала руку так, чтобы я уж точно разглядел оковы на её пальчике и душе.
«Кто ваш муж?» — спросил я.
«Он хороший человек».
Хороший… Это слово она произнесла с особой интонацией: «Вы можете не беспокоиться за меня, я вполне могу переносить общество этого человека шесть дней в неделю, а остальное вас не касается».
Я не знал, как вести себя с ней дальше. Оставить в покое или продолжать попытки разбить лёд, сковавший её сердце, бессмысленные попытки?
Она шла в метро, а я, оставив кафе на старшего официанта, отправился за ней. У метро её ждал мужчина. Они поздоровались кивком головы и сели в синюю Волгу. В следующее воскресенье её встречал рыжеволосый юнец на Оке, а потом нормандский викинг на дорогом джипе. И каждое воскресенье всё новые и новые мужчины. Я ходил за нею так почти год, но мужчины ни разу не повторялись.
Что я о ней думал? Ничего. Я не понимал. Честное слово, не понимал и сейчас не понимаю. Не могла же по ночам моя фея превращаться в куртизанку или одалиску?
Думаю, она была счастлива в своём несчастьи и наслаждалась своим одиночеством.
Я больше уже никогда не пытался с нею сблизиться. Она, как птица, должна парить свободно. Только это сохранит её неповторимую красоту.
И вот настал день, когда она не пришла. Потом опять и опять. Её столик пустовал, но я всё равно не позволял никому занимать его… Закрыв кафе на ночь, я ставил на столик свечи и садился, а потом представлял, что она сидит напротив. Мы не говорили, просто смотрели друг на друга. И она улыбалась самой прекрасной улыбкой. Но и дома, и на улице, и в метро её образ преследовал меня. Так я коротал время в ожидании её возвращения.
Ей, наверное, тогда было лет тридцать пять. Честно говоря, я подумал, что она по-настоящему вышла замуж и уехала. Лишь позже я узнал, что её насмерть сбила женщина за рулем белой иномарки.
«Знаете, — сказал я мужчине, — вы сейчас сидите за священным столиком. Священным для неё. Она мне рассказала свою историю, не всю, конечно, обрывками... Она ведь страдала… Видите вон то кафе? Там собирались разные молодые люди, в том числе и она, и один юноша. Она любила его, но молчала. Боялась, наверное, потерять последнюю надежду на взаимность. Почему так? Может, боялась потерять гордость и уронить себя, думала, что такой ему не понравится. А возлюбленный её на другой женился… Погодите, вам ведь интересно, да? Так она мне его фотографию оставила. Погодите!»
Я пошел за фотографией в офис, маленькую комнатушку с письменным столом и компьютером. Вот и его фотопортрет, чуть потемневший от времени, но всё ещё…
Господи, да ведь это же тот самый мужчина, который сидит сейчас в зале! Только на фотографии он ещё не сутулый, а волосы у него приятного пшеничного оттенка.
Я - к нему, но столик пуст. Выглянув в окно, я успел заметить, как мужчина сел в белую иномарку и уехал.
Но он вернулся в следующее воскресенье, потом опять и опять. Он приходил каждую неделю, заказывал чай и смотрел в окно. Как она. Сейчас я знаю: он тоже страдал. Такой же трус, как и она. Такой же несчастный человек.
Однажды я осторожно спросил его, кем он приходился той женщине.
«Никем, — ответил мужчина, — мы были чужие друг другу люди. Мы знали друг друга по именам, за всю жизнь перекинулись лишь парой фраз. Чужие друг другу люди, одним словом».
Мужчина вздохнул, вскоре расплатился и ушёл.
Женился он неудачно, и брак стал для него сущим наказанием. Может, это кара за то, что та, которая искренне его любила, в день его свадьбы сдерживала слёзы, сидя в моём кафе? Его жена каждый год меняла любовников, не стыдясь появляться с ними на людях. И стоило ему завести разговор о разводе, как она грозила, что покончит с собой, если он попытается бросить её. Как он выдержал это? Не представляю. Видимо, какая-то дьявольская изюминка в этой женщине удерживала мужчину подле нёе, а, может, и просто приворотное зелье. Но всё же он смог добиться развода и освободиться от пут, когда она, пьяная и невменяемая, сбила насмерть переходившую на зелёный свет девушку.
Случайно мужчина узнал, кем была погибшая... Когда он рассказывал это впервые, его голос дрожал. Он часто замолкал и погружался в свои воспоминания, тогда я оставлял его в одиночестве.
Любил ли он её? Говорит, что нет. Они ведь приходились друг другу совершенно чужими людьми. Почти не знали друг друга. И всё же он признался, что ощутил внутри страшную пустоту – будто кусочек души вырвали и раздавили - когда узнал, что её больше нет, хотя к тому моменту они не виделись уже пятнадцать лет. Он помнил её. Помнил последнюю встречу.
Спустя три года после его женитьбы и за месяц до её свадьбы. Она подкараулила его у работы. Он вышел из офисного здания и, насвистывая весёлую мелодию, направился к своей машине. Она последовала за ним. И шла так близко, что он не мог не почувствовать её присутствие. Он обернулся, она вздрогнула.
«Прости и прощай», — сказала она, а ведь так обычно говорят, когда провожают покойников в последний путь.
Он не узнал девушку и удивленно посмотрел на неё. Она улыбнулась едва заметной улыбкой и ушла.
Открывая дверцу машины, он неожиданно вспомнил её. Обернулся, позвал по имени, но она уже исчезла и не слышала его.
Образ девушки жил в его памяти, тщательно хранимый и оберегаемый. Я не верю, что он мог не любить её. Конечно, в этой затаённой любви было что-то странное, настолько странное и противоестественное, что мужчина даже самому себе не осмеливался признаться в этом. Ведь она казалась ему такой недоступной, даже идеальной… Может, он тоже боялся потерять надежду? Или гордость? Оба - трусы. Что же их останавливало? Этого я так и не понял. Может, то, что они мало друг друга знали и пребывали в уверенности, что любят лишь созданные богатой фантазией образы друг друга, а не настоящих людей, и что всё это великая глупость?.. Молчание и трусость – вот две составляющих преступления!
Впрочем, всё неважно. Они оба уже давно умерли. Земля им пухом.
Уже двенадцать. Мне нужно идти. Пора подписывать бумаги о продаже. Чёрт! И всё же эта фраза «чужие друг другу люди» - лишь оправдание собственной трусости, маска, скрывающая страх и неуверенность. Может, они заслужили своё горе? Неважно. У меня своя беда: продаю кафе, доходов больше не приносит…
Июль 2009 г.