"Время мое течет,
Низко плывет ковчег,
Но не предъявлен счет,
И не оплачен чек,
И не оставлен зал,
И не окончен миг.
А ты вчера сказал,
Что ты меня постиг..."
Халикова Маша
Дождь. Лужи и мокрые брызги в окно рикошетом. Присесть как когда-то на край подоконника. Перевести дыхание, застыв с полуочищенным картофелем в руках. Закрыть глаза. А там всё то же: люди, дороги, машины, дома, магазины, день, вечер, утро, ночь, работа, ужин, завтрак, ты, закаты и восходы без начала и конца – остановите на минуточку вращенье этой адской карусели, у меня и так уже давно рябит в глазах.И, словно милосердный отклик мирозданья, заметить в этой слякоти знакомый силуэт. Он шёл, и целый мир покачивался в темпе его шага. И показалось, будто моя жизнь – случайный импульс на обочине его воображенья. Подумать только, почти десять лет прошло с тех пор, как я ещё практически ребёнком с бурлящей жадностью считала каждый его вдох и с невообразимой точностью ловила вспышки мимолетных мыслей в случайном блеске горько-шоколадных карих глаз.
Уже потом, намного позже я себе придумала тебя. Да, глупо было виски заменять зеленым чаем. А знаешь, я сама уже почти поверила, что и действительно люблю мужчин с зеленым цветом глаз. Нет, есть в них явно что-то жизнеутверждающее, наверное, именно там, за радужной оболочкой твоих глаз, ещё теплится моя последняя надежда перегрызть свой ремень безопасности и выпасть из обоймы, сорваться с вершины чёртова жизненного колеса, куда угодно, лишь бы больше не взрываться от этого бесперебойного монотонно-поступательного мелькания.
Да, милый, ты как раз сегодня вовремя, как и всегда. Мой руки, скоро будем ужинать. О чём задумалась? Ну, ты же знаешь, о тебе, конечно. Мне грустно, обними меня. Нет, крепче. Крепче в сотню тысяч раз. Ну что же ты? Мужик ты или тряпка? Сильнее. Почему же я совсем не чувствую тебя? Его я ощущала каждым миллиметром кожи на расстоянии в пять – десять метров. А тебя? Как всё же хорошо, что в твоей сахарной зеленоглазой голове нет ни одной песчинки цвета кофе, из которой может зародиться понимание того, в каких пленительных и терпких океанах тягучих гречишно-медовых мыслей я выжимаю едва заметные капли своей приторной, слащаво-правильной «вроде даже кажется любви» к тебе.
Ну, сделай что-нибудь, пожалуйста, мне больно! Да я не знаю, Господи, в конце-концов ударь. Хотя, нет, зайка, я решила, просто ты убьешь меня сегодня. Всего на несколько секунд. Ты сможешь. Постарайся. Ну давай. Я так хочу сегодня эту крошечную смерть. Хотя бы не на долго выдавить из своего сознанья этот суматошный мир до самой последней крупиночки, и без меня пусть дальше катится ко всем чертям. Хочу забыть про всё, что было, есть и будет в этой жизни, про тошнотворное вращение Земли по центрифуге солнечной системы, забыть, кто ты, кто я, что у меня есть кости, кожа, мясо, кровь и остальные части тела. Пожалуйста, убей меня сегодня. Ну дай мне, жалко что ли, хоть мгновенье помечтать. Я дальше всё придумаю сама.
Что будет там, за гранью жизни? Рай? Ад? Нет. Это всё не важно. Мне нужно вовсе не туда, и я давно уже решила, что искать. Пусть меня пустят в новомодное Бордо, с его эзотерической загробной светомузыкой, мне так невыносимо хочется лететь на свет. Я чётко выбрала, каким он будет. Эй! Слышите? Подайте мне срочно зелёного света, нежнейшего хрупко-зеленого, как сама жизнь. Я соберу в крошечную точечку все свои, и даже много больше, силы и, надрываясь и едва дыша, прорвусь сквозь толщу плодородной почвы к свету малюсеньким росточком табака, того самого растения, которое, по мнению заботливых врачей, является смертельным для меня. Два месяца я буду скрупулезно и старательно вбирать в себя от первой до последней солнечной искринки и что есть мочи прорастать, чтобы скорее подобраться к спелости и превратиться в нежные четырнадцать листочков: на счастье - семь рядов, по два. Я непременно вырасту одним из лучших представителей семейства. Когда за мной придут уставшие, ах, если б знать, возможно, даже бразильянки, и бережно сорвут сначала листочки от самого нижнего ряда… нет, я не буду плакать. Членить меня на части станут постепенно: за рядом ряд и с перерывом по неделе – а весь процесс продлится ровно сорок дней. Почти наверняка, оставшиеся раны будут кровоточить – каждая в своё время. Всего-то сорок дней мучений – мне даже, кажется, почти не страшно.
Когда всё это кончится, остатки моего душистого зеленого тела снова свяжут парами – по два листочка и отправят сушиться в чужих незнакомых мне тёмных амбарах. За долгий срок медленного иссушающего перерождения, достаточно преобразившись в сухое нечто цвета терракоты, как и положено, пойду сквозь все ступени производства, вплоть до того заветного мгновенья, когда теряясь в множестве ароматических добавок, своей теперь совсем уж новой, терпкой и загорело-коричневой кожей опять почувствую его совсем уж рядом, сквозь наивно тонкие стенки кальяна. Он будет вальяжно тянуть такой непривычный, удушливый и едкий дым, источаемый букетом всевозможных компонентов, молча отметит вкус тех самых ароматизаторов, сквозь стройный хор которых мне до изнеможения необходимо прокричаться. Наверное, он даже не заметит там меня.
Ну, нет уж. Погодите. Если можно будет выбирать, хочу быть только соло. А значит, я взойду неважно где, и абы как, стану бросово-отходным сортом, и расфасуюсь непременно по дешевым сигаретам. Он купит меня не глядя в обшарпанном ларьке, по дороге с работы домой, небрежно кинув мелочь продавцу, и поспешно сунув меня в боковой карман куртки. Слева. Ближе к сердцу. Просто я хочу так. Пройдет немного, вскроет пачку, и наугад случайно вытащит меня. А я замру, стараясь даже не дышать, он щёлкнет зажигалкой и подожжет останки моего и без того измотано-иссушенного тела. Мне будет больно? Вздор! Я именно за этим и пришла. Он полной грудью втянет в себя мою дымную, туманную душу, и я сквозь боль, на самом краешке сознанья ворвусь в него: из легких – в кровь, и дальше, к каждой клеточке. И ни одну не обойти вниманьем, пьянящим наслажденьем растекаться по нему, в нём, с ним, вокруг него. Гореть и растворяться без остатка. И быть ему нужна, а может даже, и необходима, на протяжении десятка тысяч миллиардов лет: с зачатия и до исчезновения вселенной - пока горит она сигарета.
И всё будет именно так. Я знаю, всего-то и нужно - как в детстве учили, отважно идти на зеленый. Зеленый! Зеленый, как счастье, как радость, как жизнь, изумруд, как весна, как каждая хрупкая клетка природы, пронизанная хлорофиллом. Зеленый.
Зеленый - всего лишь как цвет пустых, холодных и стеклянно-колких глаз.
Что, милый? И я тебя тоже, конечно.